Читать онлайн «Приключения Ружемона». Страница 14

Как только мои черные друзья оправились, я повел их к берегу и показал им свою старую лодку, лениво качавшуюся на водах лагуны. Довольно странно, я все это время очень заботился об этой лодке; держал ее всегда в чистоте и порядке, хотя не имел при этом решительно ничего в виду, — она, казалось, была совершенно бесполезна для меня. Эта маленькая, жалкая лодка, моего собственного изделия, вызвала у чернокожих просто безумный восторг и удивление, и они решили, что, вероятно, я приехал из очень далекой местности на таком «громадном пароме». И с этих пор, по всей вероятности, они уж действительно смотрели на меня, как на Высшего Духа из другого мира: прежде они только подозревали это. Потом я показал им остатки корабля, от которого к этому времени сохранился только голый остов, ясно, впрочем, различаемый между коралловыми скалами. Я старался объяснить им, что приехал в этой огромной лодке; но они не могли понять меня.

Возвратившись в хижину, я надел на себя платье, и когда показался дикарям одетым, они были так поражены, что я серьезно решил прекратить ряд своих чудес, иначе, пожалуй, они решительно боялись бы оставаться со мною. Им казалось, что платье составляет часть меня самого, т. е. как бы вторую мою кожу, и они были страшно испуганы и подавлены этим; ни один из них не осмеливался приблизиться ко мне.

Чернокожие не строили себе никакого убежища; ночью они спали просто на земле под открытым небом, располагаясь у той стены хижины, которая была за ветром; у ног их всегда горел яркий огонь. Я предлагал им одеяла и паруса, чтобы укрываться, но они отказывались, предпочитая лежать, прижавшись друг к другу для теплоты. Утром женщина приготовляла для них завтрак, состоявший из рыбы (большею частью — из голавлей), птичьих и черепашьих яиц, дичи, к которым присоединялись кое-какие роскошные добавления из моих запасов. Бруно долго не хотел относиться дружелюбно к новоприбывшим, вероятно, потому, что они обнаруживали крайнюю тревогу каждый раз, когда он лаял или вообще подавал голос.

Единственное, кажется, что выводило отца этого семейства из его постоянно мрачного настроения — это мои необыкновенные акробатические представления, которые приводили обоих мальчиков в какой-то истерический восторг. Отец, мать и дети старались подражать моим кувырканию, хождению колесом и всяким кривляниям, но так отчаянно падали при этом (однажды мрачный мужчина чуть не сломал себе шею), что скоро перестали. Отец мог просиживать целые часы, не пошевелив ни одним мускулом, наблюдая мои прыжки. Я, собственно, никогда не боялся его, но очень заботился о том, чтобы он не завладел каким-нибудь из моих оружий; из предосторожности я также поломал и бросил в воду те копья, которые он привез с собою на плоту. Поэтому я был уверен, что он не мог сделать мне большого зла, даже если бы и пожелал. Я несколько раз повторял ему, что, быть может, когда-нибудь смогу помочь ему возвратиться на его родину в моей лодке; и это обещание, надо сказать, несколько выводило его из обычной как бы летаргии, и он казался глубоко благодарным. Постепенно я слегка ознакомился со странным языком этих чернокожих и вел длинные разговоры с женщиной, которая, в свою очередь, выучила несколько английских слов, произносимых ею прекомично. Это была женщина среднего роста, стройная и кроткая, с умным лицом и блестящими глазами. Она была очень интересной собеседницей, и когда я стал лучше понимать ее странный язык, выражавшийся при помощи разных знаков, прищелкиваний и пр., то узнал от нее много удивительного о нравах и обычаях австралийских туземцев; впоследствии эти сведения оказались в высшей степени полезны для меня. Ямба, так звали ее, сказала мне, что когда я спас их, ужасная буря, свирепствовавшая недели за две перед тем, унесла их далеко-далеко от их родины.

Однажды Ямба случайно увидела свое изображение в маленьком ручном зеркальце, которое висело у меня в хижине около гамака. Она беззаботно сняла его и поднесла к самому лицу. Почувствовав прикосновение стекла, она задрожала и торопливо обернула его другой стороной; затем бросила на него еще раз долгий-долгий взгляд и, страшно вскрикнув, выбежала из хижины.

Впрочем, скоро она победила в себе этот страх и часто, подобно всем женщинам, простаивала по целым часам перед зеркалом, чмокая все время губами от удивления и выделывая самые смешные гримасы, любуясь их эффектом. Но на ее мужа зеркало произвело совершенно другое впечатление; когда однажды Ямба поднесла его к лицу мужа и тот увидел в нем свое изображение, то он испустил ужасный вой и со всех ног бросился на другой конец островка, в состоянии самого поразительного ужаса; и никогда он не мог победить в себе этого страха и недоверия к зеркалу, которое, очевидно, он считал каким-то живым существом, по всей вероятности, каким-нибудь духом, которого следует бояться и избегать. Зато мальчики нисколько не боялись зеркала; только увидя его в первый раз, они были, естественно, поражены, а потом зеркало служило для них неиссякаемым источником развлечений и удивления. Во всяком случае, я глубоко благодарил Бога за то, что Он послал мне моих новых товарищей. И как, вероятно, вы и сами догадываетесь, они доставляли мне столько же развлечения и удовольствия, сколько я и все, принадлежавшее мне, — им.

Каждый вечер вся семья собиралась вокруг огня, и тут все они пели жалобные, в некотором роде как бы религиозные песни, в которых, как я узнал это впоследствии, они воспевали все чудеса, которые видели на острове белого человека. Иногда это занятие сопровождалось грубым пиршеством, и все заканчивалось корробореем. Корроборей есть, в сущности, единственное развлечение или способ отдохновения, — называйте, как хотите, — известный туземцам Австралии, и впоследствии мне придется много говорить об этом странном как бы священнодействии. Но вечернее пение не следует смешивать с корробореем. Оно было только как бы вступлением к «религиозному служению», подобного которому я никогда не видал и которое отчасти имело целью умилостивить или отогнать души умерших, которых чернокожие страшно боятся.

Дикари пробыли у меня уже недели две или три, как вдруг однажды вечером мужчина подошел ко мне и в совершенно понятных мне выражениях сказал, что он хочет покинуть этот остров и вернуться на родину. Он прибавил, что, по его мнению, ему легко можно добраться с семьей до материка, к своим друзьям, на том же самом плоту, который привез их сюда. А Ямба, это преданное и полное чего-то таинственного создание, указала мне на яркую звезду на далеком горизонте. «Там, — сказала она, — лежит страна моего народа». Это почему-то вселило в меня убеждение, что материк должен быть не более как в двух или трех стах милях от острова, и я решил отправиться туда с ними, в надежде, что это путешествие послужит началом моего приближения к цивилизованному миру и к моей родине. Мы не теряли времени. В одно счастливое утро я, Ямба и ее муж, втроем отправились к роковой лагуне, окружавшей мою драгоценную лодку, и без особенных затруднений втащили ее на крутой берег, проволокли через весь остров и наконец со страшным плеском, при восторженном «ура» с моей стороны, она соскользнула в воду, — она таки стала орудием избавления, которое было совершенно непроницаемо для воды и вполне пригодно для плавания по морю, хотя по-прежнему сидело слишком глубоко в воде кормою. Г-н Ямбы нетерпеливо хотел ехать сейчас же; но я указал ему, что ветер постоянно, изо дня в день, дул все в противоположную сторону, и что вследствие этого мы вынуждены отложить на несколько месяцев наш отъезд. Г-н Ямбы не считал нужным делать какие-нибудь приготовления к путешествию; по его мнению, нам стоило только сесть в лодку и, направив паруса, пуститься в безграничное море. Но я позаботился о воде, провизии и прочих жизненных припасах. Таким образом, мессир Ямбы вынужден был спокойно выжидать еще несколько времени; впрочем, это ожидание не так удручало его, как я мог предполагать.