Читать онлайн «Миссия в ионическом море (ЛП)». Страница 36

Джек и Стивен смутно припомнили коренастую, смуглую, заросшую волосами и покрытую оспинами девушку и пали духом.

С самого юного возраста, практически с пеленок, Баббингтон питал страсть к прекрасному полу, что, конечно, абсолютно соответствовало традициям военно-морского флота, но, Баббингтон, хоть и являлся великолепным моряком, был начисто лишен разборчивости на суше. В его глазах красавицей считалось любое существо, лишь бы оно носило юбку.

Иногда его покушения на красавиц, пусть и окруженных соперниками, заканчивались успехом: несмотря на комплекцию, женщин покоряли его очарование, жизнерадостность и неугасающая страсть. Но иногда он бросался и на угловатых девиц лет под сорок. Во время короткой остановки в Австралии Уильям покорил сердце аборигенки, а у острова Ява в Индонезии - китаянки весом в девяносто килограмм.

Густо покрытая волосами и прыщами смуглая мисс Харт смутить его никак не могла.

- ... и вот адмирал застал нас в таком положении, вы понимаете, пришел в такую ярость и выгнал меня из дома, запретив там появляться. Еще больше он разозлился, когда узнал, что Фанни восприняла все весьма близко к сердцу, и мы переписываемся. Заявил, мол, если хочу получить целое состояние, мне лучше попытать счастья с французскими призами. Ну и добавил, что могу поцеловать его в зад, и рылом не вышел. Сэр, вам не кажется, что это весьма низко так говорить?

- Про поцелуй в зад или рыло?

- Нет, про поцелуй в зад он каждый день говорит, это нормально. Но вот про рыло... по-моему, это крайне низко.

- Только полный грубиян так мог сказать, - заметил Стивен. - Позор ему.

- Точно, - согласился Джек. - Вроде конюха, - после некоторого раздумья он продолжил: - Погоди-ка, Уильям, разве тебя можно обвинять в погоне за чужими деньгами? Тебе не надо жить только на жалованье, у тебя хорошие перспективы. Да и леди едва ли может стать наследницей?

- Еще как может, сэр - самое малое двадцать тысяч фунтов. Сама мне сказала. Ее отец получил наследство от старика Дилки, богача с Ломбард-стрит. Харт метит очень высоко и планирует брак Фанни с мистером Рэем.

- Мистером Рэем, секретарем Адмиралтейства?

- Именно, сэр. Если сэр Джон Бэрроу не оправится - а все говорят, что бедный старый джентльмен уже на последнем издыхании - Рэй станет полноправным секретарем Адмиралтейства. Только представьте, какое влияние окажется у человека в звании контр-адмирала! Я думаю, через него он и отослал "Дриаду" в Средиземноморье, чтобы избавиться от меня и следить за мной, пока сами торгуются о приданом. Как только достигнут соглашения, сразу будет свадьба.

Глава шестая

Что касается благ земных, у Джека Обри их имелось гораздо, гораздо больше, чем у кого-либо на "Ворчестере". Он обладал личным пространством и уединением: наряду с кормовой каютой, где отдыхал или развлекался, или играл на скрипке, еще и кормовой галереей, на которой капитан мог гулять, когда вздумается, в одиночестве, а не на густонаселенном квартердеке. Также имелся обеденный салон и спальное помещение, капитанский салон, где Джек учил недорослей и занимался бумажной работой, и кормовые балконы как место для умывания и уборная. У него имелся личный стюард и собственный кок, много места для личного скота, припасов и вина и достаточно денежного содержания и пособий для бережливого одиночки, чтобы обеспечить достойное пропитание.

Было бы неблагодарно с его стороны выражать недовольство, как он признался, в длинном бессистемном письме, что писал каждый день Софи - письме, или, скорее, его продолжении, в котором Джек обрисовал отъезд Стивена. Неблагодарно и нелогично: он всегда знал, что флот подвержен крайностям, и большинство из них испытал лично, начиная с действительно невероятного отсутствия пространства, с которым столкнулся в начале своей карьеры, когда сердитый капитан разжаловал его, так что на следующий день Джек стал не мичманом, а марсовым, простым матросом, вынужденным повесить свой гамак на нижней палубе "Резолюшн" на расстоянии положенных четырнадцати дюймов от соседей.

Поскольку на "Резолюшне" команда была разбита на две вахты и половина экипажа находилась на палубе, пока другая половина отдыхала внизу, на практике эти четырнадцать дюймов увеличивались до двадцати восьми, но даже в этом случае массивные соседи Джека касались его с обеих сторон при качке - человеческий ковер из нескольких сотен немытых тел (за исключением рук и лица) в непроветриваемом помещении, храпящих, скрипящих зубами, вскрикивающих в своем коротком беспокойном сне, редко когда длившемся четыре часа кряду.

Разжалование далось с трудом и казалось вечным, но имело большое значение, научив его многому, что касается матросов и их отношения к офицерам, работе и друг другу, больше, чем он мог когда-либо узнать, стоя на квартердеке, научив огромному количеству вещей, а среди них - значимости личного пространства.

Здесь же Джек располагал пространством, которое можно измерить в родах, полях или перчах [23], а не в квадратных дюймах мичманской берлоги или квадратных футах лейтенантских дней - пространством и даже запасом высоты, что крайне важно для человека его роста и редкостная привилегия на кораблях, спроектированных для людей ростом пять футов шесть дюймов. Пространства он имел в избытке, но не ценил его, как следовало бы. Одна из бед заключалась в том, что это было необитаемое пространство, поскольку по другому правилу флотских крайностей Джек теперь ел и жил совсем один, в то время как на нижней палубе обедал в компании пятисот хороших едоков, и даже в различных кают-компаниях находилось с дюжину человек или около того. Джек никогда не ел в одиночку, пока не стал капитаном, но с тех пор - всегда трапеза в одиночестве, за исключением случаев, когда он кого-то приглашал.

Он, конечно, довольно часто приглашал своих офицеров, и хотя в теперешнем тревожном состоянии неурегулированных дел Джек не осмеливался держать щедрый стол, как в прежние времена достатка, редко случалось, чтобы Пуллингс и какой-нибудь мичман не завтракали с ним, в то время как офицер утренней вахты и кто-то из молодых джентльменов или морских пехотинцев частенько разделяли с ним обед, да и кают-компания раз в неделю приглашала его. Таким образом, завтрак и обед становились достаточно компанейскими, но обедал Джек в три, а поскольку он не из тех, кто ложится рано, то оставалось много времени, гораздо больше, чем могли заполнить заботы на корабле, участвующем в блокаде, на корабле с крайне ревностным первым лейтенантом, корабле, курсирующем туда-сюда рядом с Тулоном, и все решения принимал флагман.

Знакомая скука блокады делала эти пустые, одинокие вечера еще более пустыми и одинокими, но в той или иной мере они были общими для всех капитанов, которые уважали традиции и хотели сохранить свой авторитет. Некоторые, несмотря на правила, справлялись с ситуацией, беря на борт жен, особенно при длинных, спокойных переходах, а некоторые - любовниц, но ни то, ни другое невыполнимо в эскадре под командованием адмирала Торнтона.

Иные плавали вместе с друзьями, и хотя Джек прекрасно знал об этом средстве, по правде говоря, казалось, что не так много друзей могли оставаться в хороших отношениях, находясь в тесноте корабля многие недели, не говоря уж о месяцах или годах. Кто-то начинал много пить, а некоторые становились нелюдимыми, раздражительными и деспотичными. Но, хотя большинство капитанов все-таки не превращались в пьянчуг или чудаков, этот пост практически на каждом, кто пробыл на нем больше нескольких лет, оставлял глубокие отметины.

До сих пор Джеку несказанно везло в этом отношении. С самого начала своего командования он практически всегда плавал вместе со Стивеном Мэтьюрином, что оказалось для него счастливейшим обстоятельством. Будучи хирургом, доктор Мэтьюрин являлся важной частью экипажа, но в своей работе ни от кого не зависел и лишь номинально подчинялся капитану. Но поскольку строевым офицером Стивен не являлся, их тесные дружеские отношения не вызывали в кают-компании ни зависти, ни неприязни. И хотя они с Джеком Обри различались практически во всем, что касается национальности, религии, образования, телосложения, наружности, профессии и склада ума, их объединяла сильная любовь к музыке, и много-много вечеров они играли вместе, до глубокой ночи скрипка и виолончель то перекликались друг с другом, то сливались в одной мелодии.