Читать онлайн «Континент Евразия». Страница 38

Существенность этого факта заключается в том, что выживают и приобретают историческое значение только те культуры, которые при соприкосновении с другими оказываются достаточно сильными, чтобы отстоять свое существование хотя бы в одном из указанных выше отношений — или в военно-политическом, или в отношении культурных влияний. В ином случае культура исчезает, как исчезла культура инков и ацтеков или столь отличных от них огнеземельцев и тасманийцев… Также и максима национального бытия, которую мы формулировали в предыдущем как "своя идеология, безразлично, свои или чужие техника и эмпирическое знание", приложима только к тем народам, которые проявили устойчивость и жизнеспособность в культурном своем существовании. Ибо возможна ли "своя идеология" у народа, который не способен ни милитарно защитить свою самостоятельность, ни противостоять — в той или иной степени — чужим культурным влияниям?!. Между тем в отношении такой защиты и противостояния народы мира никогда не находились и не находятся и сейчас в одинаковом положении и располагаются по этому признаку скорей в порядке "лестницы", чем "горизонтальной плоскости"… Это обстоятельство определяет нашу оценку той концепции соотношений романо-германской и неромано-германских культур, которую мы находим у кн. Н. С. Трубецкого. Кн. Трубецкой говорит о "Европе и Человечестве", причем "Европа" — это романо-германцы, а "Человечество" — это совокупность "славян, китайцев, индусов, арабов, негров и других племен… без различия цвета кожи" (стр. 76). "Надо всегда и твердо помнить, что противопоставления славян германцам или туранцев арийцам не дают истинного решения проблемы и что истинное противопоставление только одно: романо-германцы и все другие народы мира, Европа и Человечество" (стр. 82). Призыв бороться с "кошмаром… всеобщей европеизации" обращен именно к "Человечеству". Такова постановка проблемы у кн. Трубецкого, игнорирующего, как мы видели, признак силы в вопросах соотношений человеческих культур. Можно ли признать такую постановку правильной с точки зрения признания силы как основного движущего фактора в данной отрасли человеческого бытия? С этой точки зрения, чтобы бороться с "кошмаром… европеизации", тому или иному народу недостаточно просто существовать в качестве одной из составных частей "Человечества", но нужно иметь возможность противопоставить романо-германской культуре свою равносильную ей культуру — культуру, которая помогла бы данному народу отразить manu militari политические поползновения романо-германцев и свести на нет преобладание культурного их влияния… Иными словами, чтобы свергнуть "иго" романо-германской культуры, нужно иметь не только желание, но и силу это сделать… И призыв, обращенный к "Человечеству", — освободиться от гипноза "благ цивилизации" — может иметь реально-эмпирическое значение только в том случае, если будет доказано, что все народы, составляющие "Человечество", действительно имеют потребную для этого силу… Нам кажется, что к настоящему моменту такое доказательство невозможно. Весьма многие народы — не говоря уже об австралийцах и папуасах, но даже негры, малайцы — имеют весьма небольшие шансы успешно сопротивляться романо-германской агрессии.

Поскольку не нарушена установленная ныне взаимная связь всех частей земного шара, постольку для этих народов существует только одна возможность: смена романо-германского ига каким-либо иным. И потому, с точки зрения реально-эмпирической, призыв к культурной эмансипации, поскольку он обращен ко всему "Человечеству", есть мистическое desideratum, но никак не программа, имеющая данные на осуществление в ближайшем будущем… И однако же нет дыма без огня… Каждое явление, в том числе и явление духовной жизни, связано с той эмпирической обстановкой, среди которой возникло, и отражает ее в себе. Поэтому, даже с совершенно абстрактной точки зрения, следовало бы задаться вопросом: не служит ли появление призывов к эмансипации, подобных призыву кн. Трубецкого, признаком, что в некоторой эмпирической национальной среде, а именно той, где этот призыв раздается, возникли условия, определяющие собой возможность осуществления такой эмансипации?

Для мышления, учитывающего эмпирические возможности, противоположение "Европы и Человечества" как программа борьбы за культурную эмансипацию есть звук пустой. Но не стоит ли за построениями кн. Трубецкого реальность некоторого иного противоположения?.. Если вникнуть в идеи кн. Трубецкого, то, как нам кажется, не может остаться сомнения, что за ними стоит такая реальность. И эта реальность есть противоположение Европы и России… Кн. Трубецкой сознает, что некоторые свои положения он мог бы "обильно иллюстрировать примерами из русской истории и русской действительности". Но от этого пострадала бы "ясность общего плана". Между тем некоторые части брошюры кн. Трубецкого написаны не только, между прочим, и о России, но именно о России. Таковы, например, наблюдения над результатами приобщения к европейской культуре. Именно русские весь XVIII и XIX век оценивали "свой народ и культуру… с точки зрения романо-германца". Другие "европеизируемые" народы, например японцы, по признанию самого кн. Трубецкого, непричастны к подобному уничижению своей духовной личности. Именно в русском народе в XVIII и XIX веках "каждое поколение жило своей особой культурной жизнью, и различие между "отцами и детьми" было у него… сильнее", чем в других народах. Мы все знаем "отцов я детей" русской жизни и литературы. Но имел ли кн. Трубецкой подобное указание, например, относительно той же Японии?.. Перечисление отрицательных последствий европеизации, которое дает кн. Н. С. Трубецкой, относится, главным образом, к России. Но если и сами построения кн. Трубецкого сделать объектом некоторых наблюдений со стороны, то не явятся ли эти построения, воспринимаемые как эмпирическое явление российской интеллектуальной жизни, знаком, что внутри российского национального организма назревают процессы, направленные к тому, чтобы превратить "европеизацию" в преодоленный этап российской национальной жизни?..

Если нельзя ожидать, чтобы в "Человечестве", воспринимаемом как совокупность, оказались к настоящему моменту достаточные культурные потенции, чтобы устранить "европеизацию", то нет ли знаков, что такие потенции имеются в одной из частей "Человечества" (как его понимает кн. Трубецкой) — в России?.. Два факта эмпирической действительности представляются нам особенно существенными в этом отношении. С одной стороны, в самом процессе "европеизации" произошло "самоутверждение" России в области изящной литературы и изобразительных искусств. Это самоутверждение стало настолько несомненным фактом, что к концу XIX и в начале XX века духовный "экспорт" России в этих отраслях был, нужно думать, не менее ее духовного "импорта"… С другой стороны, в результате Мировой Войны и Революции в России задалось то историческое явление, которое именуется большевизмом. Можно в полной мере понимать, как ужасен террор, проводимый большевиками, как нелепо то разрушение российской экономической жизни, которое проистекает из их хозяйственных экспериментов. Но в то же время нужно, как нам кажется, признать, что большевизм, в своем жизненном обличье, в корне отрицает то умонастроение, которое заставляло русских оценивать "свой народ и культуру… с точки зрения романо-германца". Правда, в большевистском действии, несомненно, сыграли большую роль влияния, пришедшие с Запада. Но народный большевизм, большевизм как практика, существенно разошелся с тем, что для него надумали его первоначальные вожди, "западники"-марксисты. Как осуществление, большевистский социальный эксперимент по своим идеологическим и пространственным масштабам оказался без прототипов в истории Запада и в этом смысле явился своеобразно российским. Для большевиков в их стремлении перекроить Россию романо-германский мир отнюдь не служит непререкаемым образцом. Наоборот, для них характерно стремление всю "капиталистическую" Европу перекроить по своему, в существе российскому, образцу. Для большевистской идеологии неисторические центры Запада — Париж, Рим или Лондон — являются светочами вселенной, но города, которые никак нельзя признать за таковые с традиционной "романо-германской" точки зрения: