Читать онлайн «Тайна России». Страница 2

Только в Германии это долго затруднялось — поскольку немецкие масоны упорнее других держались за внешнюю христианскую символику, которая для иудеев была неприемлема. Имелись и прямые ограничения на прием нехристиан (это противоречило масонским принципам, из-за чего еще в конце XIX века заграничные ложи рвали отношения с немецкими "братьями"). Но даже в Германии (в ложах, связанных с заграницей) к началу XIX века евреи в масонстве "были широко представлены старыми, знатными фамилиями: Адлеры, Шпейеры, Раисы и Зихели. Даже самые богатые и наиболее влиятельные франкфуртские фамилии входили сюда: Эллисоны, Ханау, Гольдшмидты и Ротшильды". В начале XIX в. в наиболее солидной, франкфуртской еврейской общине масонами было "подавляющее большинство ее руководства" [6].

С точки зрения евреев, как пишет "Универсальный масонский словарь", "кажется, не было никакой несовместимости между иудаизмом и масонством. В самом деле, ни в законе Моисея, ни в еврейских традициях, ни в повседневной практике с самой строго формалистической ее стороны нет ничего такого, что могло бы вызвать малейшее сомнение у еврея против того, чтобы стать масоном" [7]. Оговорка "кажется" здесь, очевидно, относится к строго ортодоксальному еврейству, которое смешиваться с неевреями все-таки не желало и признавало лишь чисто еврейские ложи (их тоже возникло немало). Но, например, раввин-реформатор Г. Соломон считал "масонство более еврейским движением, чем христианским… и выводил его родословную скорее от еврейства, чем от христианства" [8].

В XIX в. "масонство приобрело уверенный и признанный статус в группе, образовывавшей центральную опору всего общества. В этом и заключается ключ к пониманию того, почему евреи толпами так страстно стремились в масонство в XIX веке… С тех пор, как масонские ложи стали символом социальной элиты, запрет на прием евреев в эти организации означал отказ им в привилегии, которую они сами считали себя вправе получить… Отсюда то негодование и гневные крики, с которыми евреи вели свою битву за вступление в ложи" [9] в Германии, — пишет Кац.

Борьба за столь желанное вхождение в масонство воспринималась евреями как составная часть общей "социальной битвы" за свою эмансипацию. Это совпало с разложением гетто: возник новый тип еврея, "даже не испытывавшего отвращения к христианскому содержанию в масонских ритуалах", — продолжает Кац. Эти евреи "старались внести свет в гнетущую атмосферу своего иудаизма и смягчить чувство изоляции, овладевшее ими, как только начало смягчаться отвращение к близкому контакту с христианским окружением. Этот тип еврея появляется позже снова, как носитель идеологии, иногда оправдывающей игнорирование религиозных различий, иногда аннулирующей саму проблему и значение религии.

Однако этот распространенный тип еврея не был единственным, взиравшим на масонство. С другой стороны, появились евреи, верные своей религии, которые надеялись, что ложи придут к чисто логическому завершению своих признанных принципов и исключат христианское содержание и символику из ордена" [10].

Таким образом, в Германии борьба евреев за вхождение в масонство стала частью борьбы внутри самого масонства, "где имелось два фланга: христианский и гуманистический… И позиция растущего числа евреев во внутримасонских разногласиях была на стороне гуманистов" [11]. Эта борьба демонстрирует суть влияния евреев на масонство в целом, что в других странах произошло без особого сопротивления [12].

Постепенно ложи стали для евреев не только «отдушиной» в стенах гетто, дававшей глоток свежего воздуха, но и — в соответствии с реформаторскими целями масонства — инструментом политической борьбы за обретение равноправия в государственных масштабах. Неудивительно, что в Европе евреи впервые добились этого в 1792 г., после Французской революции, на результаты которой масоны оказали большое влияние ("Свобода, равенство, братство").

Мистические течения масонства представляли собой сложную смесь оккультизма, астрологии, алхимии, каббалы (в этом еще один источник еврейской символики в масонстве), дополняемые наивной верой в способность человеческого разума постичь конечные тайны Вселенной, обуздать силы природы. Все это руководилось просвещенческим пафосом "свободного искания истины" вне "сковывающих церковных догм". "Свобода мысли для большинства масонов конца XIX и первой половины XX в. означала освобождение от любой религиозной веры, а наиболее решительное меньшинство масонов никогда не скрывало желания просто разрушить традиционные религии" [12] — для "устроения блага человечества". Это решительное меньшинство и определило внешний облик масонства, создав в его лоне могущественный отряд для разрушения консервативных порядков: против монархий с их сословной структурой и против влияния Церкви — за всечеловеческую демократию.

Борьба за этот новый облик мира объединяла, впрочем, все разновидности масонства, от мистической до атеистической; разными были лишь средства — более или менее радикальные. Масонами были многие деятели буржуазных революций, видные либералы и реформаторы. И дело не в том, сколько евреев было в масонских ложах, а в том, что совпадали цели масонства и еврейства, в свою очередь стремившегося сделать окружающий христианский мир более либеральным, менее чуждым себе.

Отождествлению масонства и еврейства особенно способствовало создание в 1848 г. в Нью-Йорке чрезвычайно активной впоследствии еврейской ложи Бнай Брит (Сыны Завета), хотя она имеет лишь внешнее сходство с масонскими. В ней тоже "каждый из «братьев» клятвенно обязан вечно хранить в тайне формы деятельности ложи"; однако в отличие от космополитического масонства цели Бнай Брит подчеркнуто национальные: "объединение еврейских мужчин… для достижения высоких целей человечества", "укрепление духовного и нравственного характера соплеменников", "не отказываясь от еврейства, и даже более того — в сохранении верности еврейству" [13], - пишет "Еврейская энциклопедия". Однако "ничто не мешает масону быть членом ордена Бнай Брит и наоборот" [14], - добавляет масонский словарь. Такое совмещение тоже персонифицировалось в отдельных личностях; например, основателями ложи Бнай Брит в Германии были обыкновенные масоны-евреи [15], в Париже — тоже (эмигрант из России — Г. Слиозберг).

Дело Дрейфуса в конце XIX в. — наглядный пример того, с какой силой этот масонско-еврейский союз проявлялся на практике [16]. Победа «дрейфусаров» и ряд шумных скандалов в связи с незаконными действиями масонов по усилению своей власти во Франции (например, в 1901–1904 гг.: масонская система шпионажа и картотека для контроля офицерского состава армии; циркуляры по проверке мировоззрения чинов полиции) — все это сильно испугало правые круги в Европе. Тем более, что и сами масоны уже не особенно скрывали своих целей.

В 1902 г. один из масонских вождей во Франции заявлял: "Весь смысл существования масонства… в борьбе против тиранического общества прошлого… Для этого масоны борются в первых рядах, для этого более 250 масонов, облеченных доверием республиканской партии, заседают в Сенате и Палате депутатов… Ибо масонство есть только организованная фракция республиканской партии, борющаяся против католической церкви — организованной фракции партии Старого Порядка… [17]. А в 1904 г. глава Совета ордена, Лафер, объявил: "Мы не просто антиклерикальны, мы противники всех догм и всех религий… Действительная цель, которую мы преследуем, крушение всех догм и всех Церквей" [18].

Причем, как констатирует авторитетный французский историк масонства П. Шевалье, именно "Дело Дрейфуса… направленное против союза армии и духовенства, дало огромный импульс к завершению антиклерикальной программы" [19]. Это произошло в начале XX века, когда масонство укрепилось у власти, и не только во Франции.

Разумеется, не все масонство было столь агрессивно-атеистическим: между масонскими послушаниями возникли разногласия по поводу признания или непризнания существования Бога. Не всегда оно было и антимонархическим: во многих странах оно просто вобрало в себя королевские династии, не уничтожая монархий, а преобразовав их в своем демократическом духе. Как писал в «Возрождении» Л. Любимов, вышедший из масонства и сохранивший к нему некоторую лояльность: