Читать онлайн «Тайна России». Страница 126

После 1848 г. новая, финансово-капиталистическая, формация апостасии стала воочию воспринимать православную Россию как главное препятствие своему мировому господству. Ведь после переломной Французской революции (1789), открывшей эпоху уничтожения последних местно-удерживающих (монархических) черт западной государственности, дальнейшая волна аналогичных попыток (1848) была остановлена вмешательством России: сначала в защиту австро-венгерского престола, затем поддержкой монархической Германии (против французов) при ее объединении. Вот в чем был смысл пророческих слов Тютчева, около 20 лет проведшего на дипломатической работе на Западе (в основном в Германии):

"Давно уже в Европе существуют только две действительные силы — революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества".

Смысл же этого противостояния: "Россия прежде всего христианская империя; русский народ — христианин не только в силу православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения… Революция — прежде всего враг христианства!.. Те видоизменения, которым она последовательно подвергалась, те лозунги, которые она попеременно усваивала, даже ее насилия и преступления были второстепенны и случайны; но одно, что в ней не таково, это именно антихристианское настроение, ее вдохновляющее, и оно-то (нельзя в этом не сознаться) доставило ей это грозное господство над вселенною… Тот, кто этого не понимает, не более как слепец, присутствующий при зрелище, которое мир ему доставляет" ("Россия и революция", 1848).

В этом глубоком и точном видении раскладки мировых сил Тютчев, пусть и иными словами, отождествил Россию с Удерживающим, а революцию с натиском антихристианской "тайны беззакония". «Революция» здесь — любое отвержение воли Божией и замена ее человеческим "многомятежным хотением". Первым таким революционером был сатана (таковым его считал и Бакунин), увлекший в революционную драму соблазненных им людей. Буржуазные демократические революции возвестили уже революционный конец христианской эпохи.

"Можно предполагать, что все эти раздирающие его [Восток] пропаганды (пропаганда католическая, пропаганда революционная и пр. и пр.) друг другу противоположные, но все соединены в одном общем чувстве ненависти к России, примутся за дело с большим рвением, чем когда-либо", — предвидел Тютчев. Можно при виде этого еще сомневаться во всемирном призвании России? "Когда же это призвание могло быть более ясным и очевидным? Можно сказать. Господь начертал его огненными буквами на этом небе, омраченном бурями… ("Россия и революция").

К этому времени в европейском революционном движении, помимо масонской буржуазно-антимонархической сети лож, образовалось и связанное с ними коммунистическое течение, ознаменовавшееся "Манифестом коммунистической партии" К. Маркса (1848). Если масонство предназначалось для разложения и космополитизации верхов общества, то этот новый инструмент "тайны беззакония" имел целью разложение низов для их использования в качестве массовой армии разрушения старого порядка. Оба инструмента имели интернациональный характер, соответствующие связи и финансирование, о чем видный британский политик Б. Дизраэли писал как о "союзе искусных накопителей богатств с коммунистами" для разрушения христианского монархического мира ("Конигсби", 1844). Бывший революционер Тихомиров покаянно признавал, что, "воображая делать все по-своему", его революционный круг действовал "словно пешки… в виду достижения цели не нашей, а какой-то нам неизвестной… Я уже давно не мог отрешиться от какой-то всесильной руки, нами двигающей… ("Воспоминания Льва Тихомирова", 1921).

И революционные вожди тоже прекрасно понимали удерживающую роль России: "Ни одна революция в Европе и во всем мире не сможет достичь окончательной победы, пока существует теперешнее русское государство" — писал Энгельс ("К. Маркс и революционное движение в России", М., 1933).

Однако западные монархи не хотели этого сознавать, будучи сами частью апостасии и защищая в ней лишь свои троны путем компромисса с нею, — иначе бы они не обрекли на крах предложенную русским Царем идею "Священного союза" (1815) для защиты христианско-монархической государственности, справедливости и мира. С начала XIX в. и сама Россия все более активно проявляет себя в мировой политике как бескорыстная, высоконравственная Империя. Но несмотря на то, что она неоднократно оказывала помощь европейским монархам в их борьбе с революцией, "Священный союз" распался из-за эгоистичной политики западных держав, которая привела их даже к военному союзу с мусульманской Турцией в Крымской войне против России (1853–1856).

В этой войне ровно через 400 лет после сокрушения православной Византии возникла еще одна символическая военная коалиция западных «христиан» с мусульманами против Православия, — чтобы остановить нараставшее русское влияние на Святой земле и заступничество за христиан, находившихся под турецкой оккупацией; поэтому и Ватикан пошел на союз с магометанством против России. И во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., когда русская армия, разбив турок, подошла к Константинополю, Запад не позволил России осуществить давнюю цель — водрузить крест на Св. Софии… Все жертвенные шаги России по облегчению участи 12 миллионов порабощенных восточных христиан в Османской империи встречали на Западе дружный отпор, для самооправдания же Европа чернила русских в духе маркиза де Кюстина…

Эта ненависть к России, впрочем, имела уже и важную внутриполитическую причину. Нечто промыслительное видится в том, что именно в Российской империи — самой христианской части мира — с конца XVIII в. (после разделов Польши) оказалась основная часть самого антихристианского народа, как бы для решающего столкновения двух замыслов. Бога и сатаны. При этом еврейство, с одной стороны, захватило в России финансы и печать, и с другой — поставляло кадры для всех революционных организаций и финансировало их.

Революционеры находили в России удобную почву для своей пропаганды прежде всего из-за нерешенной проблемы нового сочетания свободы и служения в изменившемся российском обществе XIX в. Решение можно было искать в новой сословно-корпоративной структуре с четким и справедливым распределением обязанностей, в восстановлении «симфонии» и воссоздании традиции Земских Соборов (вместо партийной Думы). Однако для российской интеллигенции обычной стала оценка России западными мерками с требованиями демократических реформ, чем было заражено и земское движение местного самоуправления. Все преобразования Александра II, включая давно назревшее раскрепощение крестьян, рассматривались общественностью в русле общей секулярной «эмансипации». (Показательно, что и в столь важной Крымской войне главнокомандующий русской армией князь А.с. Меншиков с пренебрежением отнесся к привезенным в Крым чудотворным иконам Божией Матери, отвергнув Ее помощь…)

Александра II убили 1 марта 1881 г. — в тот самый день, когда он собирался подписать либеральную конституцию. Но эту символику можно толковать по разному… К чему привела бы эта конституция, мы знаем из аналогичного развития в начале XX в. Во всяком случае, этот очередной шок остановил либеральные реформы и дал России четверть века международного величия и устойчивости. Два последних выдающихся Государя задержали революцию, однако даже они видели все меньше творческих сил, пригодных для проведения долгосрочных оздоровительных реформ, которые, по сути, должны были заключаться в восстановлении идеологии удерживающего Третьего Рима. К сожалению, в ведущем слое страны это мало кто четко понимал…

Показательно, что крупнейшие российские историки XIX в. (Карамзин, с. М. Соловьев) в своих фундаментальных трудах осмысляют русскую историю и свою эпоху не с духовной точки зрения Третьего Рима, а скорее с западнической. Наиболее известный философ B.C. Соловьев не любил Византию, трактовал понятие Третьего Рима как гордыню и выводил отсюда необходимость воссоединения с католиками. И даже профессор Московской духовной академии А.Д. Беляев в своем двухтомнике "О безбожии и антихристе" (Сергиев Посад, 1898), писал: "В старину иные русские Москву и Россию называли третьим Римом; но это название не привилось. В настоящее время никто из ученых не употребляет этого названия, а народу оно даже совсем неизвестно. Да и действительно, что общего у православной России с Римом?.. (с. 508).