Читать онлайн «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1». Страница 15

оно в замечательной Повести о Горе-Злосчастии, примере того, как в

литературном произведении используется метр народной

повествовательной песни.

Как и Савва Грудцын, поэма эта назидательная и написана не в

стиле московской религиозной литературы, а в стиле народной

благочестивой устной поэзии. Горе-злосчастие – это как бы

персонифицированное невезение человека, принявшее облик беса-

хранителя, и сопровождающее человека от колыбели до могилы. Оно

уводит хорошего юношу из почтенной и богатой семьи, из отчего

дома в большой мир; оно приводит его в кабак и на большую дорогу,

а оттуда почти на виселицу – но юноше тоже позволено бежать и

спасти свою душу, как Савва Грудцын, в монастыре – этом вечном

прибежище русского грешника. Образ Горя – глубоко поэтический

символ, и на всей вещи лежит отпечаток сильного и оригинального

таланта ее автора. Но автор неизвестен, как и всегда в древнерусской

литературе, да и точной датировке эта поэма не поддается. По-

видимому, она создана во второй половине XVII века.

Влияние нарративной народной песни ясно проявилось и в двух

романах, проникших в Россию из-за границы примерно в первой

половине XVII века – Бова Королевич и Еруслан Лазаревич. Бова –

французского происхождения, будучи потомком романа каролингских

времен Бюэв д’Анстон. В Россию он попал через северо-итальян-

ского Буово д’Антона, который шел туда через Богемию и

Белоруссию.

В России он полностью ассимилировался и русифицировался.

Забавно наблюдать, как французский рыцарский роман превратился в

волшебную приключенческую сказку, потеряв весь свой куртуазный

элемент. Бова и Еруслан (Еруслан – восточного происхождения, он

дальний потомок персидского Рустама) были неимоверно

популярными народными книжками. Именно по ним поэты XVIII и

начала XIX века составили представление о русском фольклоре,

главными образцами которого были эти книжки вплоть до открытия

Былин.

Очень интересно небольшое произведение, связанное, как и

Горе-Злосчастие и Бова, с народной поэзией, хотя и по-иному, –

Повесть о молодце и девице. Это диалог между ухажером и

презревшей его девицей. Он восхваляет ее языком, своими образами,

прямо приводящими на ум народную поэзию. Она же на каждую его

тираду отвечает грубой и такой же образной бранью, также связанной

с народными приворотами и проклятиями. Но в конце концов она

сдается. Это образчик тщательно разработанного словесного

искусства, не имеющий параллелей в древнерусской литературе. По-

видимому, это было написано на севере (где народная поэзия была и

есть всего живее), в конце XVII века.

Последние названные нами работы уже вполне светские и

свободны от всякой назидательности. Еще более светские и совсем не

назидательные произведения появляются в этом же веке в форме

рассказов, напоминающих, или происходящих, от старых

французских «фаблио» и историй Декамерона. Примером таких

русифицированных фаблио является только недавно опубликованная

Повесть о Карпе Сутулове и о его жене, которая успешно защищала

свою добродетель от всех посягательств другого купца (приятеля

Карпа), от своего духовного отца и от архиепископа. Главный

недостаток этих рассказов – их язык, являющийся довольно

бесцветной и неграмотной формой литературного славянского. Но

есть шедевр среди московских фаблио, которому этот недостаток не

присущ: это Повесть о Фроле Скобееве. Эта интересная история

написана без всяких литературных претензий, чисто разговорным

языком с очень простым синтаксисом. Это образчик живого и

цинического реализма, свободный и от назидательности, и от сатиры,

спокойно и с очевидным, хотя и неназойливым удовольствием

повествующий о всевозможных затеях, с помощью которых простой

приказный умудрился соблазнить дочь стольника и тайно на ней

жениться, о том, как он сумел примириться с ее родителями и в конце

концов стал их любимцем и человеком с положением. Голая и

деловитая простота рассказа великолепно обрамляет его плутовской

цинизм.

Единственным соперником Фрола Скобеева в (бессознательном)

литературном использовании повседневного языка стала Повесть об

Ерше Щетинникове и о суде, который против него затеяли рыбы-

соседи по Ростовскому озеру. Это тоже плутовская история – потому

что в ней рассказывается, как Ерш законными и незаконными

способами уклоняется от справедливых требований, предъявленных

ему другими рыбами. Изложена история в форме «судного дела» – и

это прелестная пародия на московское судопроизводство и судебный

язык. Точно датировать эти повести невозможно. Некоторые могли

быть написаны в самом начале XVIII века, но по сути дела все они

относятся ко II половине XVII века, когда Московия была еще

Московией, но основы традиционной церковной цивилизации уже

постепенно подрывались нарастающей и разлагающей волной

секуляризации (обмирщения).

11. КОНЕЦ СТАРОЙ МОСКОВИИ: АВВАКУМ

Перед самым концом древнерусская цивилизация нашла так

сказать, свое полное и окончательное выражение в двух совершенно

непохожих, но взаимно друг друга дополняющих фигурах – царя

Алексея Михайловича и протопопа Аввакума. Царь Алексей (род.

1629, царствовал с 1645 по 1676 г.) не был образованным человеком.

Писал он мало. Немногие его письма (частные письма, а не

политические памфлеты в эпистолярной форме) и наставление

сокольничим – вот и все, что от него дошло. Но этого достаточно,

чтобы он предстал перед нами как самый привлекательный из

русских монархов. Прозвище его было Тишайший. Некоторые

аспекты русского православия – не чисто духовные, а эстетические и

мирские – нашли в нем свое наиболее полное выражение. Суть

личности Алексея – некий духовный эпикуреизм. Он выражался в

твердо оптимистической христианской вере, в глубокой, но

нефанатической привязанности к священным традициям и

величавому церковному ритуалу, в желании видеть всех окружающих

довольными и спокойными и в чрезвычайно развитой способности

извлекать спокойную и мягкую радость из всего на свете. По иронии

судьбы царствование этого монарха, который любил мир, красоту и

веселье, было самым неспокойным в русской истории. Не говоря уже

о войнах и социальных волнениях, оно было отмечено великим

расколом русской церкви, трагическим событием, расколовшим

пополам консервативное ядро нации, последствия которого

ощущаются по сей день. Началось все с ревизии переводов

литургических книг. Развитие книгопечатания, начавшееся в

предыдущее царствование, сделало закрепление священных текстов

делом первостатейной важности. В сороковые годы XVII в.

пересмотр всех священных книг согласно лучшим имеющимся

славянским текстам, происходил под эгидой патриарха Иосифа.

В основном осуществляли это молодые представители белого

духовенства, полные рвения, стремившиеся очистить русскую

церковь от духа лености и распущенности и требовавшие более

строгого соблюдения традиций и от священства и от мирян.

Реформы, которым они подвергли дисциплину и обрядность,

были консервативными, целью их было возродить добрые обычаи

старомосковских времен. Среди прочего, они восстановили чтение

проповедей, которое было временно отменено около ста лет назад.

Одним из самых выдающихся и пылких консервативных

реформаторов был священник (потом протопоп) Аввакум сын Петров

(в XVII веке очень немногие русские люди, исключая дворян, имели