Читать онлайн «У истоков России(Историческая повесть)». Страница 22

«Главное — бережение града, — думал старый князь. — Никто не осудит меня за осторожность. Но не позор ли оставить без защиты беззащитных? Можно ли на склоне жизни принимать на душу подобный тяжкий грех?..»

Задыхался в дыму посад, метался в мученическом терновом венце немецких копий, истекал кровью.

«Почему я медлю? — мучился Довмонт. — Неужели с годами уходит решимость? Я, всю жизнь отдавший защите Пскова, медлю спасать гибнущих людей его?..»

Пронзительный женский крик донесся из темноты, поднялся на немыслимую высоту и вдруг оборвался, как обрезанный.

«Но удача — сестра смелости! Без смелости не бывает победы! А без победы — ради чего жить дальше?»

Князь Довмонт рывком поднялся со скамьи, досадливо оттолкнул локтем кинувшихся помогать холопов, крикнул неожиданно звонким, молодым голосом:

— Выводи конную дружину, тысяцкий! За ворота!

Иван Дорогомилов с посветлевшим лицом кинулся к лазу винтовой лестницы. За ним стремительно покатились вниз, царапая кольцами доспехов тесно сдвинутые каменные стены, сотники конной дружины.

Довмонт опять сел на скамью и замер, весь — напряженное внимание…

Страшен ночной бой в переплетениях посадских улиц, затиснутых между глухими частоколами, на шатких мостках через ручьи и канавы, избороздившие посад. Страшен и непонятен, потому что нельзя даже разобрать, кто впереди — свои или чужие, кого рубить сплеча, не упуская мгновения, а кого брать под защиту.

Своих псковские дружинники узнавали по белым исподним рубахам, потому что посадские люди, застигнутые врасплох, выбегали из дворов без кафтанов, простоволосые, босые. Своих узнавали по женскому плачу и испуганным крикам детей, потому что посадские люди пробивались к Крому вместе с семьями. И погибали вместе, если топоры и рогатины не могли защитить их от кнехтов.

Чужих распознавали по отблескам пламени на круглых шлемах, по лязгу доспехов, по тому, как отшатывались они, заметив перед собой всадников с длинными копьями в руках.

Дружинники опрокидывали немецкие заслоны, пропускали через свои ряды посадских беглецов и ехали дальше, пока еще слышны были впереди крики и звон оружия, а это значило, что там еще оставались свои люди, ждавшие спасения…

Князь Довмонт с высоты Смердьей башни слушал бой.

Именно слушал, потому что нельзя было увидеть ничего в дымной мгле, окутавшей посад.

Шум боя удалялся, слабел и наконец затих. Что это значило, Довмонт знал и без докладов дружинных сотников: псковская конница прошла посад из конца в конец, и все, кто остался в живых из посадских людей, были уже за ее спиной. Пора отводить дружины, пока немцы не отрезали их от города.

Князь Довмонт приказал трубить отступление.

В распахнутые настежь Великие и Смердьи ворота Крома вбегали люди. Спотыкаясь и путаясь в длинных ночных рубахах, семенили женщины с ребятишками на руках. Мужчины несли на плечах раненых, волокли узлы с добром.

Немного осталось их, спасенных от немецкого избиения, и несоразмерно высокой могла оказаться цена, заплаченная за их спасение!..

Довмонт понимал, как это трудно — отстоять ворота, если кнехты пойдут по пятам дружинников. Главное — выбрать миг, когда кнехты остановятся, а до ворот останется один рывок дружинных коней…

Снова доносился с посада шум боя, но теперь он не удалялся от Крома, а приближался к нему, ширился, нарастал. И вот уже видно с башни, как пятятся дружинники из посадских улиц, сдерживая копьями напиравших кнехтов.

Князь Довмонт кивнул трубачу:

— Пора!

Коротко и резко прокричала труба.

Псковские дружинники разом повернули коней и поскакали к перекидным мостам через Греблю [38], отрываясь от пеших кнехтов. Не задерживаясь, всадники проскальзывали в ворота, сворачивали в узкий охабень [39] и накапливались там, чтобы грудью остановить врага, если кнехты — не приведи господи! — успеют вбежать под воротную башню раньше, чем закроются ворота.

Черные волны немецких пешцев катились к Перше, и казалось, что невозможно сдержать их бешеный порыв.

Но дубовые створки Великих и Смердьих ворот захлопнулись раньше, чем кнехты добежали до Гребли. Со скрипом поднялись на цепях перекидные мосты. Лучники у бойниц натянули тетивы луков. Стрелы брызнули прямо в лицо немецкой пехоте.

Будто натолкнувшись на невидимую стену, кнехты остановились и побежали обратно, в спасительную темноту посадских улиц.

Князь Довмонт облегченно перевел дух: ворота удалось отстоять!..

Надолго запомнилась псковичам та страшная ночь: сплошное зарево посадского пожара над зубцами Перши, багровые отблески пламени на куполах Троицкого собора и зловещая угольная темнота в Запсковье и Завеличье [40], отданных на поток и разорение кнехтам.

По улицам города катились дрожащие огоньки факелов, сплетаясь в причудливые узоры. Псковичи толпами бежали на соборную площадь, к оружейным клетям, откуда десятники уже выносили охапками мечи и копья, выбрасывали прямо в толпу овальные щиты и тяжелые комья кольчуг. Псковское ополчение вооружалось к утреннему бою.

А то, что бой неизбежен, что немцы не уйдут, пока их не прогонят силой, — знали в Пскове все, от боярина до последнего посадского мужика, как знали и то, что кроме них самих прогнать немцев — некому!..

Только на третьем часу дня [41] затих пожар на посаде. Свежий ветер с Псковского озера погнал дым за гряду известковых холмов, и глазам псковичей открылась черная обугленная равнина на месте вчера еще кипевшего жизнью посада, а за пепелищами — цепи кнехтов.

Левее, на берегу реки Псковы, возле пригородной церкви Петра и Павла, стояли большие шатры, развевались стяги с черными крестами. Там разбили стан конные рыцарские копья, цвет и сила крестоносного воинства. Вокруг стана суетились пешцы, устанавливая рогатки на случай нападения псковичей. Тянулись припоздавшие отряды рыцарей. Видно, немцы готовились к длительной осаде.

Но князь Довмонт решил иначе: он не стал ждать, пока соберется и изготовится к бою все немецкое воинство.

— Будем бить немцев в поле! — сказал он воеводам.

С глухим стуком упали перекидные мосты перед Великими и Смердьими воротами. По мостам густо побежала прославленная псковская пехота.

Сила Пскова — в городовом пешем ополчении, едином в любви к родному городу, стойком в бою, потому что в нем все знали всех, и дрогнуть перед лицом врага означало навеки опозорить свой род; в одном строю стояли отцы и сыновья, деды и внуки, соседи, дальние родичи, мастера и подмастерья, торговые люди и их работники, иноки псковских монастырей, сменившие кресты и монашеские посохи на мечи и копья!

И на этот раз пешее ополчение первым начало бой.

Перепрыгивая через канавы, обрушивая наземь подгоревшие жерди частоколов, скатываясь в овраги, выбираясь наверх, псковские ратники стремительно и неудержимо рвались к переполошившемуся рыцарскому стану: князь Довмонт решил ударить в самое сердце немецкого войска.

Древний боевой клич — «Псков! Псков!» — гремел над пепелищами посада, над покатыми берегами реки Псковы, ободряя своих и устрашая врагов.

Князь Довмонт, выехавший следом за пешцами на смирной белой кобыле, не поспевал за быстроногими псковичами. Они обгоняли его, оборачивались на бегу, и их лица, внешне такие разные, казались Довмонту похожими друг на друга, как лица братьев.

И Довмонт сейчас был в едином потоке с ними, в одном устремлении, в одной судьбе. Довмонт выпрямился в седле, будто сбрасывая с плеч тяжелую ношу прожитых лет, и тоже кричал ликующе: «Псков! Псков!» Благословен час, который приносит на склоне жизни подобное счастье!..