Читать онлайн «Джихад. Экспансия и закат исламизма». Страница 30

В отличие от улемов, последователям Маудуди было намного труднее избавляться от компрометирующей опеки диктатора. Значительная часть средних слоев, составлявшая опору улемов, в конце концов примкнула к режиму, при котором она процветала. «Джамаат-и ислами» перестала служить для них выразительницей их интересов. В середине 80-х годов в движении возникла напряженность. Она вылилась в противостояние между теми, кто был обеспокоен утратой влияния партии в массах, и сторонниками сотрудничества с Зия-уль-Хаком.[542] «Джамаат-и ислами» ощущала конкуренцию со стороны партий, связанных с улемами, оказывавших значительное влияние на молодых выпускников медресе. Оказавшись перед дилеммой, самая неспокойная фракция исламистской интеллигенции — студенты-маудудисты из «Ислами джамият-и тулаба» («Ассоциации исламских студентов», ИДТ) — пошла по пути радикализации. После двухлетнего «медового месяца» с Зия-уль-Хаком, в течение которого ИДТ силой изгнала левых из студенческих городков (как это сделали ради Садата их египетские друзья), они выступили за то, чтобы «Джамаат-и ислами» отмежевалась от режима. Однако, когда исламисты, осознав к 1985 году опасность утраты социальной базы, решились на этот шаг, было слишком поздно: время для создания внушительной оппозиции режиму, идеологом которого с готовностью выступила ДИ, было упущено. На выборах, проведенных после смерти Зия (в августе 1988 года), партия подверглась жестким репрессиям, а победа досталась Движению за восстановление демократии во главе с Беназир Бхутто, отец которой был повешен в апреле 1979 года с одобрения Маудуди и его последователей.

В годы правления Зия-уль-Хака коллаборационизм «Джамаат-и ислами» обеспечил диктатору религиозную легитимность совершенного им военного переворота и установленного им режима. Кроме того, она позволила расширить социальный фундамент власти за счет среднего класса и религиозной буржуазии, на которые опиралось исламистское движение. Эти круги примкнули к режиму, извлекая экономические выгоды и давая Зия удивительное политическое долголетие. Менее удачно сложились отношения генерала со студенческим крылом движения, но, несмотря на свою склонность к насилию, оно не представляло для диктатора большой политической опасности. Масса бедной молодежи, большая часть которой находилась под контролем улемов, пользовалась плодами перераспределения закята. и открывавшимися возможностями трудоустройства. Хотя Зия так и не удалось привлечь на свою сторону улемов, как он это сделал с Маудуди и его сторонниками, генерал заручился их нейтралитетом. Он использовал вражду между традиционным духовенством и современными исламистами, чтобы натравливать одних на других; тем самым он способствовал фрагментации религиозного пространства, чтобы лучше им управлять.

Таким образом, в целом политика исламизации была успехом диктатуры, которая, избрав ее в качестве идейной опоры, заручалась поддержкой со стороны различных социальных групп. Секуляризованные городские средние классы, простой люд, голосовавший за ППН Бхутто, были слишком ослаблены казнью своего харизматического лидера, чтобы выступить против Зия-уль-Хака. Любую попытку поставить под сомнение законность власти режим рассматривал как покушение на ислам, безжалостно подавляя всякое проявление недовольства существовавшим строем. И все же бесчинства диктатуры не проходили бесследно: росло число сторонников оппозиционного движения, возглавляемого Беназир Бхутто. Недовольство вылилось в успешное покушение на диктатора (так до конца и не раскрытое), против главы государства, прервавшее жизнь Зия-уль-Хака в августе 1988 года.[543] Его смерть обеспечила смену режима, но последствия политики исламизации продолжали сказываться и играть определяющую роль в жизни страны. Именно здесь следует искать причины эскалации насилия, расколовшего пакистанское религиозное пространство в следующем десятилетии, — в продолжении афганского джихада.

Тысяча девятьсот семьдесят девятый год, в котором генерал Зия издал указ о начале исламизации Пакистана, останется в истории прежде всего в связи с победой революции в Иране и провозглашением Исламской Республики. Из всех событий современного мусульманского мира иранская революция стала предметом рассмотрения самого большого количества аналитических работ.[544] Их авторы стремятся дать ретроспективный обзор причин, приведших к феномену, которого никто — в том числе и сами действующие лица — не мог предвидеть. В самом деле, в предшествующие годы шахский Иран переживал период великого процветания благодаря повышению цен на нефть, по экспорту которой он находился на втором месте в мире после Саудовской Аравии. Монарх гордился тем, что имел одну из самых мощных в мире армий, оснащенную самыми современными системами вооружения американского производства: Иран, «жандарм» Залива, был призван блокировать советскую экспансию к теплым морям. Технический уход и управление новейшими образцами вооружений требовали присутствия многочисленных американских военных советников. Предоставленный им статус экстерриториальности стал причиной анафемы, которой Хомейни предал в 1964 году шаха, обвинив того в отречении от национального суверенитета. Это стоило Хомейни почти 15 лет ссылки, во время которой имам разработал политико-теологическую концепцию будущей Исламской Республики. В феврале 1979 года он вернется из ссылки победителем на волне триумфа революции.

Модернизация Ирана, однако, имела свои изъяны, несмотря на внешнее благолепие, которое воспевали шахские трубадуры. Диктаторский характер монархии, произвол политической полиции — Савак — сделали невозможными любые дискуссии по вопросу будущего страны. Как ни парадоксально, имперская система правления способствовала быстрому становлению городского среднего класса[545] благодаря системе образования, уровень которого был выше, чем в соседних странах. Этот класс, однако, не имел организации, которая выражала бы его политические интересы. Его представители в лучшем случае могли сделать карьеру чиновника или управляющего в имперских структурах. Полное отсутствие свободы слова, абсолютная невозможность самовыражения тормозили развитие демократической культуры среднего класса. В кругах либеральной и левой интеллигенции жили ностальгические воспоминания о временах Национального фронта, о движении лидера националистов премьер-министра Моссадыка, отстраненного от власти в 1953 году в результате заговора, подготовленного ЦРУ. Устранение Моссадыка позволило открыть дорогу безраздельному господству шаха. Несмотря на ауру своих лидеров, социалисты-либералы не имели ни веса, ни особого политического влияния.

Демократический вакуум способствовал появлению радикальных политических доктрин, особенно в среде студенчества. В 1977 году в Иране было около 175 тысяч студентов, из которых 70 тысяч проходили обучение за границей, большей частью в США. Радикальные доктрины питались в основном из двух источников: марксизма в его различных формах и проявлениях и «социалистического шиизма». Среди иранских марксистов можно было встретить представителей всего спектра международного коммунистического движения: от маоистов до троцкистов и просоветских ортодоксов из партии Туде («Массы»). Все они, однако, были гораздо ближе к книжной культуре пролетарского интернационализма, нежели к самому персидскому обществу. Подвергаясь жестоким преследованиям внутри страны, они были вынуждены заниматься своей деятельностью в эмиграции. Повстанческое движение, начатое в первой половине 70-х годов марксистско-ленинской группой «Федаины народа»,[546] намеревавшейся претворить в Иране в жизнь идеи Че Гевары и Мао, захлебнулось в крови, несмотря на мужество и героизм его участников. Как, впрочем, и везде в мусульманском мире, начало 70-х годов в Иране было отмечено всплеском популярности марксистских идей в кругах стденческой молодежи, имевшей доступ к ценностям европейской культуры. Однако эти идеи не нашли отклика в народе, поскольку подобного рода мысли и убеждения были чужды простому люду. )

Сознавая эту трудность, некоторые из молодых интеллектуалов перенесли на шиизм в его революционной интерпретации свои мессианские ожидания, характерные для коммунизма или тьер-мондизма. Али Шариати, о вкладе которого мы уже говорили, стал наиболее ярким выразителем этих идей. По степени известности и влияния ему нет равных в суннитском мусульманском мире. «Социалистический шиизм», интерпретируемый в духе классовой борьбы, превращал имама Хусейна, казненного омейядским суннитским халифом, в символ народа, угнетенного шахом. Свое наиболее воинствующее выражение «социалистический шиизм» нашел в партизанском движении «Моджахедов народа»,[547] которое прибегало к вооруженным вылазкам наподобие тех, что проводили в начале 70-х годов «Федаины народа». Героическая борьба повстанцев снискала им симпатии среди противников существующего строя, но «Моджахеды» не представляли серьезной угрозы для имперского режима, жестоко подавлявшего их, и имели опору исключительно среди учащихся лицеев и студентов Современные средние классы не признавали такой склонности к насилию и такого радикализма. Тем не менее в отличие от «Федаинов», отказавшихся в своей пропаганде от религиозных лозунгов, «Моджахеды» сумели в начале 80-х годов, на заре существования Исламской Республики, перейти на шиитскую революционную терминологию и перестроить свою организацию. Правда, вскоре они стали одним из самых опасных врагов режима и подверглись беспощадному истреблению.