Читать онлайн «Духовная прародина славян». Страница 9

Что касается связи собак с загробным миром, то в армянской мифологии присутсвовал образ небесных собак Аралезов, которые лизали раны павших в боях храбрых воинов и тем снова оживляли их. Хоть аралезы и не отождествлялись напрямую с собаками Хайка, однако и последние, будучи созвездиями, точно так же являлись именно небесными собаками. Отметим также, что «у армян души усопших и их культ тесно связывался со звездами». Считалось, что каждый человек имел свою звезду, которая меркнет в случае опасности. Связь культа умерших со звездами у армян была такой тесной, что клятва этими небесными светилами приравнивалась по значимости к клятве могилой отца: выражение «Да будут свидетелями те большие и малые звезды!» вполне могло использоваться вместо «Да будет свидетельницей могила моего отца!»[58] С учетом того, что сам первопредок армян превратился в небесное созвездие, такая тесная связь является весьма показательной.

Как мы видим, армянская мифология дает нам наиболее полный вариант рассматриваемого нами мифа, в котором присутствует охотник-первопредок, отождествленный с созвездием Орион и обожествленный после смерти. Вместе с ним различные источники фиксируют такие его атрибуты, как пояс, двух собак и оружие, в качестве исходного варианта которого с достаточной степенью достоверности реконструируется палица, которая затем может заменяться на лук или копье. Все эти обстоятельства позволяют нам рассматривать миф о Хайке как своего рода эталон для сравнения с другими индоевропейскими мифами о небесном охотнике. Такая удивительная сохранность армянского мифа объясняется как достаточно бережным отношением средневековых летописцев к преданиям своего народа, несвойственное большинству их христианских собратьев в других странах, так и, возможно, весьма ранним выделением армян из индоевропейской общности, что могло способствовать сохранению архаичных представлений. Так, по мнению американских лингвистов Г. Трегера и X. Смита, армяне были вторым народом, отпочковавшимся от индоевропейского массива примерно в 2300-х гг. до н. э. Эта дата весьма близка к легендарному началу армянского календаря, начинающего отсчет со дня победы Хайка над Белом.

Следующим индоевропейским народом, где мы видим образ охотника с двумя собаками, являются германцы. Это Один-Вотан, верховный бог скандинавской мифологии. Хоть сохранность этого образа с интересующей нас точки зрения у германцев заметно хуже, чем у армян, однако и у него встречается целый набор существенных черт, уже знакомых нам по предыдущему изложению. Во-первых, это неоднократно отмечаемая скандинавскими сагами любвеобильность Одина, в которой он может легко соревноваться с греческим Зевсом. Хоть об Одине прямо не говорится как о прародителе германцев или хотя бы одних скандинавов, тем не менее есть целый ряд косвенных черт, указывающих на былое существование этого представления Поскольку от Одина вели свой род не только скандинавские конунги, но англосаксонские короли, можно предположить, что первоначально существовал миф о происхождении от этого бога всех германцев, который, по мере усиления королевской власти, трансформировался в миф о божественном происхождении одних только носителей верховной власти, призванный возвеличить правителей и выделить их из общей массы рядовых общинников. О существовании первоначальной формы мифа достаточно прозрачно указывает такой эпитет Одина, как Альфедр, буквально — «всеотец». Хоть «Младшая Эдда» относит этот эпитет исключительно к богам, однако след первоначальных представлений проскальзывает в том, что там же данный бог оказывается отцом всех павших воинов: «Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, — его приемные сыновья»[59]. Кроме того, в «Старшей Эдде» сохранился миф о происхождении трех основных сословий человеческого общества. Согласно «Песне о Риге», Хеймдалль, называемый здесь Ригом, по очереди посещает три дома с живущими там человеческими парами. Через девять месяцев женщины, соответственно, рожают детей: Трэла (букв. — «раб»), Карла (букв. — «мужчина») и Ярла (собственно титул высшего представителя родовой знати). Эти три ребенка становятся родоначальниками трех основных сословий скандинавского общества — рабов, свободных крестьян-бондов и военной аристократии. Здесь мы видим относительно позднюю трансформацию исходного сюжета о происхождении трехчленной структуры индоевропейского общества. Сам Хеймдалль, «светлейший из асов», является сыном Одина и, как его отец, тесно связан с мировым древом Иггдрасилем. Слух Хеймдалля, равно как и глаз Одина, спрятан под корнями этого дерева. Эти, а также некоторые другие обстоятельства привели Р. Мейснера и некоторых других ученых к выводу, что первоначально под Ригом в указанной песне подразумевался не Хеймдалль, а сам Один. И хоть Риг здесь выступает не прародителем человечества в собственном смысле, а лишь создателем его социальной структуры, в сочетании с уже приведенными фактами есть все основания предположить, что первоначально Один мог почитаться как родоначальник всего племени и лишь позднее трансформировался в предка различных королевских родов и бога — покровителя воинов. Во-вторых, Один в неприкосновенности сохранил другую важную черту небесного охотника — связь с собаками. Правда, это даже не собаки, а волки по имени Гери и Фреки — «жадный» и «прожорливый», сопровождающие своего хозяина. О тесной связи и взаимозаменяемости образов собаки и волка в индоевропейской мифологии не раз говорили исследователи.

В-третьих, Один самым непосредственным образом связан с потусторонним миром и культом мертвых, о чем красноречиво говорит один из его эпитетов — «Отец павших». Верховный бог скандинавской мифологии одновременно является и хозяином Вальгаллы — рая, куда могут попасть только храбрые воины. Оказавшиеся там избранные бесконечно пируют, сражаются и охотятся в небесных чертогах. В-четвертых, хоть как верховный бог Один уже не является охотником по преимуществу, отдельные элементы связи с этим занятием в его образе сохранились. По скандинавским мифам в последней эсхатологической битве Один сражается с волком Фенриром и гибнет в его пасти, а в поздних континентальных немецких легендах Вотан является предводителем «дикой охоты» душ мертвых воинов. Наконец, именно наличие многочисленных черт исходного архетипа, очевидно, и побудило Саксона Грамматика сблизить скандинавского Одина и западнославянского Боя, объявив мифического персонажа другого народа сыном своего бывшего верховного бога.

Тем не менее, несмотря на множество черт, роднящих Одина с уже рассмотренными персонажами, у него есть от них и одно существенное отличие: ни один германо-скандинавский источник не указывает на связь их верховного языческого бога с созвездием Ориона. Это могло бы поставить под сомнение все перечисленные связи, если бы не одно обстоятельство: женой Одина была богиня Фригт, а скандинавы Пояс Ориона называли Веретеном Фригги[60]. Еще одним косвенным доказательством связи Одина с созвездием Ориона является его восьминогий конь Слейпнир. Как отмечают исследователи, образ восьминогого животного был заимствован индоевропейцами у финно-угров[61]. В этой связи весьма показательно, что в фольклоре ербогаченских эвенков восьминогий конь принадлежит Мангы-Дёромго. Этот герой, отождествляемый ими с созвездием Ориона, описывается опять-таки как небесный охотник с тремя глазами во лбу, убивший на небе лося, которого эвенки видели в четырех звездах ковша Большой Медведицы[62]. К этому остается еще добавить, что на Слейпнире сын Одина ездит в царство мертвых, что дополнительно указывает на связь этого мифологического животного с шаманизмом, в котором колдун именно на коне посещает загробный мир, равно как и на связь с этим миром хозяина этого коня. В силу этого мы вправе предположить, что и Один был некогда связан с созвездием Ориона и, таким образом, по праву может входить в круг родственных друг другу мифологических образов.

Культ Ориона, по всей видимости, присутствовал и у ираноязычных кочевников, населявших огромные просторы евразийских степей. На многих так называемых оленных камнях, относимых исследователями к скифской эпохе, в Монголии, Туве и на Алтае присутствует символ в виде трех косых параллельных линий, нанесенных всегда в верхней части лицевой стороны камня. Г.Н. Потанин первым связал данное изображение с расположением созвездия Орион, и этот вывод впоследствии поддержали многие отечественные и зарубежные ученые. Данный знак сохранился у многих кочевых народов Сибири и после окончания скифской эпохи. Д.Г. Савинов отметил его связь с тремя охранительными чертами, которые при проводах умерших проводят по земле тувинские шаманы, а В.Д. Кубарев указал как на три параллельных жгута из оленьей шерсти, вшитых в лобную часть одной из шаманских шапок, так и соотнес его с китайской триграммой: «Например, древние китайцы цянь (небо) обозначали также символом = состоящим из трех горизонтальных параллельных черт. А сам факт расположения знака триграммы в верхней части жертвенных стел и оленных камней еще больше подчеркивает связь этих памятников с культом Неба и Земли. Ведь вертикально установленный камень, по представлениям древних, являлся “космическим столпом” между Небом и Землей»[63]. Подводя итог современного осмысления данной группы памятников, В. Семенов пишет: «Очевидно, что оленные камни отражают способ статистического моделирования пространства и помещаются всегда в условном центре мифологического мира… Он (оленный камень. — М.С.) может рассматриваться как центр локуса, как мемориальный знак в связи с установкой у кургана или некрополя или в поминальных комплексах (в местах жертвоприношений в Монголии из оленных камней сложены стены, ограждающие священную территорию), как генетативный символ (первопредок) и, в последнюю очередь, как памятник изобразительного искусства… На оленном камне как воплощенной модели мира выделяется “верх”, отмеченный тремя косыми линиями. Они наносятся на лицевой стороне камня, и их интерпретация чрезвычайно важна. Можно сказать, что три линии наряду с ожерельем и поясом являются важнейшими инсигниями с наибольшей семантической нагрузкой. Но если ожерелье и пояс позволяют видеть в оленном камне образ человека, то косые линии, нанесенные на месте лица, указывают на некую иную, не вполне человеческую природу скрывающегося в камне персонажа»[64]. Весьма интересно и совпадение данного знака на оленных камнях и китайской триграммой. Исследователи неоднократно отмечали факты заимствования китайцами отдельных индоевропейских мифологических сюжетов. В свете нашего исследования для нас особенно интересен тот факт, что китайцы являются единственным неиндоевропейским народом в Северной, Центральной и Восточной Азии, который представляет созвездие Большой Медведицы в виде колесницы. С учетом того, что колесницы были индоевропейским изобретением, В. Евсюков и С. Комиссаров совершенно справедливо видят в этом факте результат заимствования жителями Поднебесной у своих северных индоевропейских соседей как самой колесницы, так и связанных с нею мифов[65]. Но если китайцы заимствовали от индоевропейцев название одного созвездия, они вполне могли заимствовать от них и символику, связанную с другим созвездием. В пользу данного направления заимствования говорит и тот факт, что самое знаменитое собрание триграмм для гадания «И цзин», больше известное во всем мире как «Книга перемен», на самом деле называется «Чжоу и», что можно перевести как «(Канон) перемен (эпохи) Чжоу». По одной из трех версий, авторство «Чжоу и» принадлежит Вэнь-вану — основателю династии Чжоу в Китае, правившему в ХII–XI вв. до н. э.[66] Согласно самим древнекитайским источникам, племена чжоу вторглись в Поднебесную с запада из района современного Синьцзяна, причем основную их боевую силу составляли конница и колесницы. На основании целого комплекса источников современные исследователи видят в чжоусцах представителей белой европеоидной расы[67]. Таким образом, совпадение изображений на оленных камнях в зоне расселения скифских племен с триграммой из китайской «Книги перемен», создававшейся, как следует из самого ее названия, не без индоевропейского влияния, оказывается не случайностью, а результатом заимствования китайцами отдельных элементов духовной культуры пришедших с запада завоевателей. Сама же триграмма цянь в «Чжоу и» обозначала такие принципы, как творчество, крепость, небо, отец[68].