Читать онлайн «Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия». Страница 24

Насчет того, как найти путь к этому символическому толкованию, разумеется, нельзя дать никаких определенных указаний. Успех зависит от остроумия, проницательности и непосредственной интуиции, а потому толкование сновидения посредством символики можно возвести в ранг искусства, связанного, очевидно, с особым талантом[72]. От таких притязаний держится вдалеке другой из популярных методов толкования сновидений. Его можно было бы назвать «методом расшифровки», поскольку он обращается со сновидением как со своеобразной тайнописью, в которой каждый знак при помощи составленного заранее ключа переводится в другой знак, значение которого известно. Например, мне приснилось письмо, но затем похороны и т. д.; я заглядываю в «сонник» и обнаруживаю, что «письмо» означает «неприятность», «похороны» – «помолвку» и т. д. Теперь мне остается только из этих расшифрованных ключевых слов создать взаимосвязь, которую я опять-таки отношу к будущему. Интересная разновидность этого метода расшифровки, благодаря которой в известной степени корректируется его механичность, описывается в сочинении о толковании сновидений Артемидора из Далдиса[73]. Здесь в расчет принимается не только содержание сновидения, но также личность и жизненные условия сновидца, а потому один и тот же элемент сновидения имеет иное значение для богача, женатого и оратора, нежели для бедного, холостяка и торговца. Существенным моментом в этом методе является то, что работа по толкованию направлена не на сновидение в целом, а на каждую часть его содержания в отдельности, словно сновидение – это конгломерат, в котором каждый кусочек породы требует специального определения. Несомненно, что поводом к созданию этого метода расшифровки послужили бессвязные и запутанные сновидения[74].

Для научного рассмотрения темы непригодность обоих популярных методов толкования сновидения не подлежит никакому сомнению. Символический метод в своем применении ограничен и не может претендовать на универсальность. В методе расшифровки все сводится к тому, чтобы «ключ», сонник, был бы надежен, а для этого нет никаких гарантий. Невольно возникает искушение согласиться с философами и психиатрами и вместе с ними отказаться от решения проблемы толкования сновидений как от надуманной задачи[75].

Но только меня опыт научил кое-чему получше. Мне довелось убедиться, что здесь снова перед нами один из тех нередких случаев, когда древняя, упорно сохраняющаяся народная вера ближе подошла к истине вещей, чем суждения современной науки. Я считаю своим долгом утверждать, что сновидение действительно имеет значение и что научный метод толкования снов возможен. К знанию об этом методе я пришел следующим путем.

С некоторых пор я в терапевтических целях занимаюсь изучением некоторых психопатологических образований, истерических фобий, навязчивых представлений и т. п.; и с тех же пор из важного сообщения Йозефа Брейера мне известно, что в случае этих образований, воспринимаемых как симптомы болезни, их раскрытие и устранение совпадают[76]. Если такое патологическое представление удается свести к отдельным элементам, из которых оно сформировалось в душевной жизни больного, то в результате оно распадается, а больной от него избавляется. Из-за бессилия других наших терапевтических устремлений и ввиду загадочности таких состояний, мне казалось заманчивым, несмотря на все трудности, пройти по пути, проложенному Брейером, до полного прояснения. Каким образом сложилась в конце концов техника этого метода и каковы были результаты этих стараний – об этом я сделаю подробное сообщение в другой раз. В ходе этих психоаналитических занятий я натолкнулся на толкование сновидений. Пациенты, которых я обязывал сообщать мне все мысли и чувства, возникавшие у них в связи с определенной темой, рассказывали мне свои сновидения и тем самым демонстрировали, что сновидение может быть встроено в психологическую цепочку, которую можно проследить в обратном направлении от некой патологической идеи до более глубоких воспоминаний. Теперь напрашивалась мысль трактовать само сновидение как симптом и применять к нему метод толкования, разработанный для последнего.

Для этого необходима известная психическая подготовка больного. От него требуются две вещи: усиление внимания к своим психическим восприятиям и выключение критики, с которой он обычно просеивает появляющиеся мысли. В целях самонаблюдения при сконцентрированном внимании для него полезно занять удобное положение и закрыть глаза[77]; необходимо категорически потребовать от него отказаться от критики воспринятых мыслительных образований. То есть ему говорят, что успех психоанализа зависит от того, насколько он будет способен замечать все то, что приходит ему на ум, и об этом рассказывать, и не поддастся соблазну утаивать мысли – одну как несущественную или не относящуюся к теме, другую – потому что она покажется ему бессмысленной. К своим мыслям он должен относиться совершенно беспристрастно; ведь все дело будет именно в этой критике, если ему не удастся найти желанного разъяснения сновидения, навязчивой идеи и т. п.

Занимаясь психоаналитической работой, я обратил внимание на то, что психическое состояние размышляющего человека совершенно иное, чем психическое состояние человека, который наблюдает за своими психическими процессами. При размышлении психическая активность гораздо выше, чем при самом внимательном наблюдении, о чем свидетельствуют также напряженное выражение лица и морщины на лбу человека, погруженного в раздумья, в отличие от спокойствия на лице человека, занятого самонаблюдением. В обоих случаях необходима концентрация внимания, но размышляющий человек помимо этого занимается критикой, из-за которой отбрасывает часть возникающих у него мыслей, после того как они были восприняты, или обрывает другие, а потому не следует теми путями мыслей, которые они бы открыли. В отношении же других мыслей он ведет себя таким образом, что они вообще не осознаются, то есть подавляются еще до того, как были восприняты. И наоборот, человек, занимающийся самонаблюдением, старается лишь подавить критику; если это ему удается, то в его сознание попадает множество мыслей, которые в противном случае остались бы непостижимыми. С помощью полученного путем самонаблюдения материала можно осуществить толкование патологических идей, а также образов сновидения. Как мы видим, речь здесь идет о создании психического состояния, которое имеет определенную аналогию с состоянием перед засыпанием (и, несомненно, также с гипнотическим состоянием) с точки зрения распределения психической энергии (активного внимания). При засыпании из-за ослабления произвольной (и, разумеется, также критической) активности, влияющей на течение наших представлений, возникают «нежелательные представления». В качестве причины такого ослабления мы обычно называем «усталость»; возникающие нежелательные представления превращаются в зрительные и слуховые образы. В состоянии, которое используется для анализа сновидений и патологических идей, от этой активности отказываются намеренно и произвольно, а сэкономленную психическую энергию (или часть ее) используют для внимательного слежения за возникающими нежелательными мыслями, сохраняющими свой характер представлений (в этом и состоит отличие от состояния при засыпании). Тем самым «нежелательные» представления делаются «желательными».

Требуемая здесь установка на внешне «свободное течение» мыслей с отказом от обычной критики, по всей видимости, многим людям дается нелегко. Как правило, «нежелательные» мысли вызывают сильнейшее сопротивление, мешающее им проявиться. Но если верить нашему великому поэту и философу Ф. Шиллеру, то точно такая же установка должна составлять предпосылку и для поэтического творчества. В одном месте своей переписки с Кёрнером, указанием на которое мы обязаны Отто Ранку, Шиллер отвечает на жалобу друга на его недостаточную продуктивность: «Причина твоих жалоб, как мне кажется, заключается в давлении, оказываемом твоим разумом на воображение. Я должен здесь высказать одну мысль и проиллюстрировать ее сравнением. Мне кажется неправильным и вредным для творческой работы души, когда разум, словно стоя на страже, слишком критически разглядывает стекающиеся идеи. Идея, если рассматривать ее изолированно, может быть совсем незначительной и весьма авантюрной, но, возможно, благодаря другой идее, пришедшей вслед за ней, становится важной; быть может, в некой взаимосвязи с другими идеями, которые могут показаться такими же пошлыми, она может предстать очень важным звеном. Всего этого не может оценить рассудок, если он не сохраняет идею до тех пор, пока не рассмотрит ее во взаимосвязи с другими идеями. И наоборот, у творческих умов, как мне кажется, разум снимает с ворот свою стражу, идеи врываются в беспорядке, и лишь затем он осматривает и оценивает их огромное скопище. Вы, господа критики, или как вы себя называете, стыдитесь или боитесь сиюминутного преходящего сумасбродства, которое встречается у всех настоящих творцов, а большая или меньшая продолжительность которого отличает мыслящего художника от мечтателя. Отсюда и ваши жалобы на отсутствие плодотворности, потому что вы слишком рано отбрасываете мысли и слишком строго их отбираете». (Письмо от 1 декабря 1788 года.)