Читать онлайн «Канкан для братвы». Страница 19

Об усилении следственной группы младшим советником юстиции Ковальских-Дюжей майор Панаренко узнала из сумбурного телефонного звонка Нефедко.

Моисей Филимонович разбудил Ирину Львовну в три часа ночи и визгливо сообщил ей, что с завтрашнего дня в сплоченный милицейско-прокурорский коллектив вливается новая сотрудница, коей требуется оказать всемерную поддержку и побыстрее ввести в курс дела. Откуда сам Нефедко узнал эту новость, так и осталось невыясненным. На все вопросы Панаренко следователь отвечал уклончиво и под конец дурным голосом принялся орать песню из репертуара «Балаган-Лимитед», подменяя забытые фрагменты виршами собственного сочинения.

Майорша швырнула трубку и зарылась в подушку.

Про упомянутую Надежду Борисовну Ковальских-Дюжую Панаренко была наслышана. Единственным творческим достижением этой дамочки на всем протяжении ее нелегкой карьеры в органах правопорядка был самостийный захват четырехкомнатной квартиры в новом доме, предназначенной одной многодетной семье. Ковальских-Дюжая поставила железную дверь, подключила сигнализацию и показала фигу явившимся со смотровым листом законным владельцам жилплощади. Скандал вышел бурный, с исковыми заявлениями в суд, но, как это обычно и происходит в противостоянии «гражданин – сотрудник Системы», все решения в результате были приняты в пользу следователя прокуратуры. Многодетной семье предоставили халупу на окраине, и Ковальских-Дюжая вздохнула спокойно.

В дальнейшем Надежда Борисовна не один раз фигурировала в подобных историях. Правда, уже не в качестве ответчицы, а как консультант правоохранителей, аналогичным образом проникающих в чужие жилища. Ее опыт борьбы с заявляющими свои законные права гражданами был по достоинству оценен и районным прокурором, и парочкой начальников отделов прокуратуры города. Поговаривали, что даже сам прокурор Санкт-Петербурга Биндюжко обращался к Ковальских-Дюжей за консультацией. В общем и целом. Надежда Борисовна была женщиной пробивной и полезной начальству.

А ее привлечение в следственную группу по делу Печенкина-Клюгенштейна означало одно – кто-то из городских чиновников снова положил глаз на освободившуюся после смерти Саши-Носорога квартиру. Ковальских-Дюжая должна была прощупать почву и доложить заказчику о перспективах.

В четыре тридцать утра Рыбаков закончил «модификацию» документов, сложил в сумку канцелярские принадлежности и химические препараты, выключил лампу и дал отмашку Ортопеду с Комбижириком.

К этому моменту в помещении дежурной части Выборгского РУВД уже минут пятнадцать шла драка между офицерами и примкнувшим к ним Горынычем с одной стороны и сержантским составом и выпущенными из «обезьянника» алкоголиками с другой. Младший командный состав гоняли по всему зданию, зажимали в углы и там обрабатывали дубинками, тем самым вбивая в головы пьянющих подчиненных уважение к старшим по званию. Горыныч метался по коридорам со шваброй и колотил всех, кто подворачивался ему под руку. Даниилу Колесникову было весело. Литр водочки мягко лег на подготовленную прошлыми возлияниями почву, и Горыныч испытывал невиданный эмоциональный подъем. Мир вокруг него сиял яркими красками, звуки были чисты до звона, и новые друзья казались лучшими собутыльниками на свете, хотя и немного испорченными принадлежностью к ментовскому сословию. Причиной подобного неадекватного восприятия действительности послужила спецдобавка к «огненной воде», щедро всыпанная в бутылки доморощенным химиком Эдиссоном. Горынычу строго-настрого было запрещено употреблять помеченные красными точками бутылки, но пост виночерпия сразу занял начальник смены и проследить, откуда что наливается, самоотверженный браток не успел.

А потом ему было уже не до того…

Проносясь по коридору второго этажа вслед за визжащим младшим сержантом, Горыныч неожиданно наткнулся на смутно знакомое лицо, окаймленное переливающимся нимбом. Пока браток соображал, где он видел эту небритую физиономию, подкравшийся сзади Ортопед накинул Горынычу на голову черный мешок, а Антифашист перехватил куском веревки ноги выше колен. Комбижирик отступил в тень.

Отключившегося Горыныча вытащили через окно первого этажа, уже кем-то разбитое, и погрузили в вовремя подъехавший «субурбан» Стоматолога. Ортопед, ловко манипулируя стрелой крана, вдавил решетку на штатное место, а балансирующий на приставной лестнице Антифашист загнал в крепления дюбели из огромного пистолета.

Решетка на окне канцелярии РУВД вернулась в исходное состояние.

Рыбаков, помогавший Антифашисту, вытер пот со лба.

– Ну, вроде все.

– Классно прошло, – Комбижирик оскалился и посмотрел на дымок, пробивающийся из-под парадной двери околотка. – Валим отсюда, скоро пожарники будут…

– А кран? – вспомнил Денис.

– Я отгоню, – тяжело дышащий Ортопед покрутил головой. – Динь, подожди меня в машине, я быстро…

Три дня прошли совершенно спокойно. Денис отдыхал от трудов праведных в ожидании сообщения от братков о дате судебного разбирательства, когда служители Фемиды должны будут разобрать вопрос о законности применения к гражданину Клюгенштейну столь суровой меры пресечения, как арест.

Исход разбирательства был практически предрешен.

Как и судьба дальнейшего расследования.

За те четыре часа, что Рыбаков провел один на один с томами уголовного дела, он успел поработать на славу. В его умелых руках документы приобрели совершенно непотребный для понимания вид и напоминали выдержки из «потока сознания» какого-нибудь пишущего пациента психиатрического стационара.

Растворитель, бритвенное лезвие и жесткая старательная резинка убрали с листов протоколов «ненужные» подписи свидетелей, даты проведения следственных действий и фамилии потерпевших, места которых заняли совершенно иные цифры и буквы. Так, за помершего заявителя Пылкина зачем-то расписалась следователь Панаренко, вместо двухтысячного года образовались тысяча девятьсот девяносто первый и тысяча восемьсот двенадцатый, свидетели переехали из Санкт-Петербурга кто в Жмеринку, кто в Бердичев, кто в Мариуполь, а кто и в Париж, сменив также улицы проживания, телефоны и, главное, фамилии, часть фраз в протоколах и экспертных заключениях оказались густо замазанной белой нитрокраской, многие глаголы органично обзавелись отрицательной частицей «не» – «не видел», «не знаю», «не встречался», «не разговаривал»…

Вернуть уголовному делу номер 390229 первозданный вид было уже невозможно. Краска въелась в бумагу, а растворенные этилом чернила исчезли без следа. Плюс ко всему этому безобразию «кто-то» подменил приложенные к первому тому паспорта Клюгенштейна и Печенкина на паспорта неизвестных следствию людей. Случайно найденные на улице документы двух жителей Киева давно валялись в заначке у Рыбакова и пришлись очень кстати.

Антифашист предлагал усугубить эффект и залить страницы дела суперклеем, превратив картонные папки в монолитные блоки, но Денис быстро пресек поползновения братка, объяснив, что это вызовет ненужные подозрения. А так материалы внешне производили впечатление обычных следственных документов, и лишь прочтение их приводило к выводу об умственной неполноценности розыскной бригады.

Антифашист вздохнул, но с доводами осторожного Рыбакова согласился.

Теперь оставалось только ждать, когда судья соизволит назначить число и время слушаний. В камеру Глюку переслали список «фальсификаций», на основе которого тот должен был написать пространное заявление от лица «несправедливо задержанного» гражданина.

Судебное разбирательство обещало быть довольно веселым для братанского коллектива и зело неожиданным для гордых своим успехом индивидов из прокуратуры и ГУВД…

– Милый, – Ксения, разгадывавшая кроссворд, отвлекла Дениса от процессуально-диверсионных размышлений. – Какой самый быстрый сухопутный зверь на свете?

– Чеченец на «порше», – быстро ответил Рыбаков. – А сколько букв?

Альберт Песков недовольно оглядел столпившихся у стола единомышленников и помешал детским совочком серый порошок в мешке.

За те дни, что пластиковая упаковка «аммиачной селитры» провела у него в дворницкой, он насквозь пропах тяжелым гнилостно-мясным духом и теперь от него шарахались даже привычные ко многому коллеги по ДЭЗу. А помыться в бане Альберту в голову не приходило.

Процесс создания бомбы, должной покончить с торчащей в парке латунной отрыжкой тоталитаризма, подошел примерно к середине. Из украденных Пифией проводов, реле и парочки батареек был изготовлен взрыватель, Альберт сколотил из криво напиленных обрезков древесностружечной плиты ящик, куда надо было насыпать основное взрывчатое вещество, Стульчак приволокла из дому старенький электронный будильник, Старовойтов внес свой вклад в виде мешочка дымного пороха. Порох предполагалось поместить в герметичную жестяную банку, куда от детонатора вели два проводка, соединенные между собой тонкой вольфрамовой нитью из разбитой лампочки. Лампочку Резван выкрутил в своем подъезде. По замыслу террористов-либералов, электрический ток от взрывателя должен был разогреть вольфрамовую нить, от нее занялся бы порох, взрыв которого послужил бы началом детонации пятидесяти килограммов селитры. Мощность бомбы была достаточной для того, чтобы куски Ильича разлетелись в радиусе полукилометра.