Читать онлайн «Нико Пиросмани». Страница 2

Да и кому нужна была дотошная мелочность, свидетельства о странностях художника, о его непонятных выходках, его слабости? Образ Пиросмани рисовался в романтических тонах. Он был бессребреник. Он полюбил актрису, которую звали Маргарита. Однажды он скупил все цветы у цветочников Тифлиса и принес к ее дому. Возможно, он даже продал все, что имел, чтобы купить миллионы этих цветов. Актриса отвергла его любовь. Художник остался бедняком. Он писал на черной клеенке дружеские сборища за чаркой вина. А еще он изображал простых трудовых людей - носильщика, мушу, как их называли в Тифлисе, дворника, кормилицу с ребенком. Как прекрасны люди, которых рисовал художник! Они воплощают лучшие черты грузинского народа - трудолюбие, гостеприимство, жизнерадостность. Наверное и сам он был таким же, плоть от плоти своего народа, - добрым, щедрым тружеником.

Повар

Государственный музей искусств Грузии, Тбилиси

Образ Пиросмани воспринимался как воплощение национального характера. Мастер-самоучка на протяжении XX века обрастал славой и известностью, намного превосходившей других его соотечественников. Для любителей его искусства, никогда не бывавших в Грузии, в Тбилиси (это современное название старой столицы, Тифлиса), Пиросманашвили стал знаком грузинской культуры вообще.

Легенда о художнике живет и расцветает. Чем больше люди нуждаются в том, чтобы находить в истории образцы бескорыстия, чистой любви, врожденного художественного таланта, тем более интересными им кажутся такие художники, как Нико Пиросманашвили. Отсутствие точных, проверенных данных о его жизни, немногочисленные воспоминания и считанные фотографии - все это только способствует разрастанию легенды. Ведь что такое подробная биография? Это тщательно заполненный и многажды проверенный учетный листок истории искусства. Учился у таких-то и таких-то художников, значит, взял у них то-то и то-то. В Италию, Францию ездил? Значит в музеях бывал, вот еще его образцы. Философией или литературой интересовался? Сейчас найдем, что направляло его мысли. Рациональное изучение документированной творческой биографии не оставляет тайны. Все там оказывается зафиксировано, объяснено, разъято на составные части. Поколение за поколением историков изучают все более мелкие и мелкие частички наследия гения. И, может быть, счастлив явившийся из тени самоучка, чьи образы так и остаются загадочными в веках. Мы не знаем его личика в детстве, и у нас нет его фотографии в гробу. Никому не известен подробный список его возлюбленных. Он унес вместе с собой свои сомнения, слезы и болезни. Мы вольны воспринимать его произведения сердцем, потому что никакой назойливый комментатор не указывает нам источники таких-то метафор и не расшифровывает названия и инициалы.

Марсель Пруст писал о том, что гениальное произведение само должно создавать себе публику. Понятое в момент его явления на свет узким кругом посвященных, такое произведение постепенно воспитывает все более широкий круг своих почитателей, которые постепенно и создают его славу.

В диалоге между произведениями и публикой творится и легенда о мастере. Гений создает свой, неповторимый художественный мир, будь то живопись, литература, кино. И этот мир становится многим знаком. Узнаваем даже по фрагментам. Порой уже реальный мир в отдельных своих проявлениях маркируется образами, созданными художественной фантазией. Так встречаются в нашей жизни Плюшкин и Ноздрев, и какой русский не любит быстрой езды, и что значат в связи с этим сведения о том, чем болел Гоголь и как он ворочался в гробу?

Дворник

Государственный музей искусств Грузии, Тбилиси

Легенда - продолжение творческих фантазий автора устами поклонников его искусства. Перелагать легенду, возникающую постепенно, прорастающую в почве художественной культуры и питающуюся ее соками, совсем не то, что рассказывать биографию. Легенда творится большей частью коллективно и бессознательно. В отличие от биографии в ней нет места случаю. В легенде отражается идеал, свойственный времени. И с течением времени идеал корректируется, порой со ссылками на недавно открытые фактические данные. Впрочем, новые фактические данные открывают именно тогда, когда идеал ветшает.

Историк прекрасно видит, как складывается сказание о герое, но разоблачать легенду разве не то же самое, что разбивать статую?

Не только Нико Пиросманашвили, но и большинство наивных художников прошедшего XX века вместо жизнеописания заслуживают легенды. Потому что рационального, четко сформулированного научными словами объяснения их таланта пока что не создано. Почему человек, почти ничему не учившийся, а часто и не имеющий никакого опыта, создает картины, трогающие нас больше, чем произведения его современников-профессионалов? Что же, значит, художественные академии, школы, годы упорного труда - это для бездарных, а талант раскрывается сам, безо всякой подготовки? Этого не может быть. Здесь что-то не так.

Может быть, мы сами устали от этих перегруженных смыслами писаных-переписанных композиций, от тонких оттенков и многозначительных аллюзий и видим теперь гениальное в простом: рисунке ребенка, самоучки, дилетанта?

Кутеж в виноградной беседке.

Государственный музей искусств Грузии, Тбилиси

А разве прошлое, каким мы его себе представляем, было таким на самом деле? Страны, где мы путешествовали в своих снах, так же прекрасны, когда наяву сходишь с самолета?

Вот Грузия. Выключим телевизор, забудем про газеты.

Молодой человек сходит с поезда в Тифлисе.

«На вокзальной площади мы остановились, пораженные зрелищем гористых кварталов города. В них тихо и свежо лежало утро.

Я почему-то подумал, что в этом городе возможны, а может быть, и неизбежны всякие интересные истории.

Это ощущение было в какой-то мере сказочным и веселым. От него то возникало, то затихало под сердцем глухое волнение.

Я знал уже много мест и городов России. Некоторые из этих городов сразу же брали в плен своим своеобразием. Но я еще не видел такого путаного и великолепного города, как Тифлис...

Я немного стеснялся въезжать в комнату, снятую Мрозовским, так как знал, что родственники Мрозовского были известные на Кавказе футуристы, братья Зданевичи - поэт Илья и художник Кирилл. Я знал, что у них останавливался Маяковский, когда бывал в Тифлисе, что у них постоянно бывали все грузинские художники и поэты: и Ладо Гудиашвили, и Тициан Табидзе, и многие другие. Это обстоятельство меня, конечно, смущало.

Но сейчас мое смущение растаяло без остатка в легком кахетинском вине.

Семейная компания

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Зданевичи жили в старом доме с большими запутанными деревянными террасами, выходившими во двор, с полутемными, прохладными комнатами, с выцветшими персидскими коврами и множеством рассохшейся мебели. Лестницы на дрожащих террасах качались под ногами, но это никого не смущало.

С террас был виден на горизонте снег Главного хребта. Из комнат Зданевичей с утра до позднего вечера доносились аккорды рояля, женское пение, чтение стихов и шумные споры и ссоры.

По всем террасам и коридорам ходили, прихрамывая голуби. Когда люди замолкали, то весь дом глухо и страстно ворковал...

Я переступил порог этой квартиры и оторопел. Стены во всех комнатах, террасы и коридоры, даже кладовые и ванная были завешаны от потолка до пола картинами. Много картин, не поместившихся на стенах, было свернуто в рулоны и стояло в углах.

Все эти картины принадлежали кисти одного и того же художника, но очень редко можно было найти на них его грузинскую подпись „Нико Пиросманашвили“... Два месяца я не мог привыкнуть к ним и жил в очень конкретном, но вместе с тем и полуреальном мире.

То был главным образом Кавказ, одновременно и причудливый и точный. И не только Кавказ, но и самые разные явления жизни, увиденные совсем не так, как мы привыкли их видеть. Так наивно и свежо может видеть человек, только что прозревший после слепоты. Или человек внезапно проснувшийся, когда действительность еще не избавилась от налета сновидений.

В моей комнате тоже висели картины Пиросманашвили (Зданевичи звали его для краткости Пиросманом). Поэтому у меня было время изучить их и полюбить.»[1 К. Паустовский. Избранное, с. 482-483.] «В день приезда я только мельком взглянул на них. К тому же в комнате было сумрачно от зимнего тифлисского дня. Но все же меня все время не оставляла непонятная тревога, как будто меня быстро провели за руку через удивительную, совершенно причудливую страну, как будто я уже ее видел или она мне давно приснилась, и с тех пор я никак не дождусь, чтобы осмотреться в этой стране, прийти в себя и узнать ее во всех подробностях.