Читать онлайн «Экономические правонарушения: Вопросы юридической оценки и ответственности». Страница 4

России в установленный срок предметы художественного, исторического и археологического достояния народов РФ и зарубежных стран, вывезенные за ее пределы; сдавать на аффинаж или продавать государству добытые из недр или полученные из вторичного сырья драгоценные металлы; возвращать из-за границы средства в иностранной валюте; платить таможенные платежи и иные налоги; отпускать товары потребителю полной мерой и т. д.) либо нарушении запретов (регистрировать незаконные сделки с землей; использовать чужой товарный знак; осуществлять монополистическую деятельность; эмитировать наличные деньги; разглашать сведения, составляющие банковскую, налоговую или коммерческую тайну; вносить в проспект эмиссии недостоверные сведения и т. д.). И все обязанности либо запреты, составляющие содержание общественных отношений в сфере экономической деятельности, безусловно, являются правовыми. Более того, невозможность существования отношений по поводу уплаты налогов, регистрации и получения лицензии, возвращения валютной выручки из-за границы, маркировки товаров и продукции марками акцизного сбора или специальными марками и многих других обязанностей без нормативного их закрепления очевидна даже школьнику.

Следовательно, нормы гл. 22, как и всего разд. VIII УК, охраняют только правоотношения, т. е. общественные отношения, права и обязанности участников которых уже нормативно закреплены[58]

На то, что «экономические» статьи УК защищают отношения, уже созданные не уголовными правовыми актами, указывает и П. С. Яни[59]. И хотя он не называет их правоотношениями, ничем иным созданные правовыми актами отношения быть не могут.

Признание объектом преступлений, как и иных правонарушений, отношений, урегулированных правом, соответствует дефиниции объекта правонарушения и в общей теории права[60].

Представление о родовом объекте преступлений в сфере экономической деятельности как правоотношениях вполне корреспондирует определению и видового, и групповых объектов многих преступлений, предусмотренных нормами гл. 22 УК, как установленного порядка осуществления предпринимательской и иной экономической деятельности (соответственно – порядка внешнеэкономической деятельности, уплаты налогов и т. п.):[61] порядок общественных отношений определяется правом[62].

С учетом того, что объект является необходимым элементом состава преступления, а объектом экономического преступления может быть только правоотношение, можно сделать два важных вывода.

Первый – нормы гл. 22 УК охраняют те общественные отношения (и только те), содержанием которых являются права и обязанности, уже установленные нормами регулятивного законодательства. В этой связи трудно согласиться с оценкой уголовного права как регулятора уже созданных не уголовными правовыми актами отношений[63]. Р. О. Халфина справедливо указывает, что «правоотношение как единство формы и содержания не может быть предметом правового регулирования, оно – результат правового регулирования»[64].

Второй вывод состоит в том, что исследование преступлений, как и административных деликтов в сфере экономической деятельности, невозможно без исследования норм всех отраслей, регулирующих отношения в этой сфере: их незнание исключает возможность определить даже наличие или отсутствие объекта конкретного деяния, а следовательно, и состава правонарушения.

3. Единство содержания и формы вовсе не исключает возможности и целесообразности, а иногда и необходимости самостоятельного исследования экономических отношений и их правовой «оболочки». Ведь если содержание определяет форму («форма организации зависит от того, что организуется»[65]), то установление специфики экономических отношений поможет понять и особенности регулирующего их законодательства, а значит и объекта экономических преступлений.

Отношения в сфере экономической деятельности, т. е. отношения по поводу производства, распределения, обмена и потребления материальных благ и услуг (иначе еще производственные отношения), не только объективно существуют, но и подчиняются законам, носящим объективный характер, т. е. не зависящим от воли и сознания людей. В то же время, «поскольку ни функционирование производительных сил, ни органически связанные с ними отношения процессов производства, распределения и обмена невозможны без сознательно, волевым образом действующих людей, то производственные, экономические отношения с необходимостью проявляются в форме волевых актов»[66]. Вот почему правовое регулирование этих отношений, с одной стороны, возможно, а, с другой стороны, должно осуществляться с учетом «носящих объективный характер» законов. Однако в силу особенности производственных отношений и «сами» экономические законы постигаются не в каждом «проявлении» этих отношений, а через повторяемость определенных связей между фактами. «Объективный характер отношений распределения, как и всех экономических отношений, обнаруживается более или менее отчетливо лишь при рассмотрении производства в качестве многократно повторяющегося процесса»[67]. «Экономический мир, – пишет П. Самуэльсон, – чрезвычайно сложен… Обычно в ходе экономического анализа не представляется возможным проводить контролируемые эксперименты, как это практикуется в научных лабораториях»[68]. Установление прочных, постоянных, существенных причинно-следственных связей между фактами, явлениями, процессами в экономической жизни возможно только через накопление фактов[69]. Это обстоятельство объясняет, почему меры по регулированию экономических отношений могут привести к результатам, противоположным ожидаемым: экономические закономерности не просто устанавливаемы, а соответствие им принятых экономических решений не просто проверяемо.

Поскольку экономическим отношениям присущи корреляционные связи, их правовое регламентирование, в отличие от регламентирования взаимодействия человека с природой или техникой, хотя, в конечном счете, и определяется экономическими условиями, во многом зависит от господствующих научных представлений о государственном регулировании рыночных отношений и лиц, осуществляющих правотворческие функции. «Несмотря на выдвижение на первый план профессионализма и компетентности, – пишет А. Эльянов, – их реальная отдача во многом зависит от мировоззренческих установок»[70]. Дело в том, что даже «коренной» вопрос – о пределах государственного вмешательства в экономику – решался на протяжении столетий по-разному: Д. Норс, Ф. Кенэ, А. Смит отстаивали минимальное вмешательство государства в экономические отношения, в то время как В. Стаффорд и Д. Кейнс, наоборот, отстаивали идеи о необходимости вмешательства в экономику для обеспечения экономического роста. В настоящее время необходимость правового регулирования экономических процессов общепризнанна, однако вопросы о целях, методах осуществления и последствиях регулирования остаются весьма дискуссионными.

Это обстоятельство, в свою очередь, предопределяет сомнительную общественную полезность отдельных «регулирующих» актов. Так, в российской литературе отмечается, что некоторые меры, предпринятые Правительством в экономической сфере, вызывают диаметрально противоположные оценки даже у ведущих специалистов[71].

Волюнтаризм политиков, т. е. принятие решений, заведомо не считающихся с объективными требованиями,[72] возможен везде, но значимость субъективного фактора, создающая благоприятную почву для волюнтаризма, гораздо выше в странах догоняющего развития, к которым относят и постсоциалистические[73]. В условиях сложности прогнозирования соответствия принимаемых решений экономическим законам и волюнтаризма в принятии этих решений становится очевидным, что не все нормативные правовые акты, нацеленные на регулирование общественных отношений в сфере экономической деятельности, устанавливают социально и экономически обоснованные обязанности (запреты). Не случайно, в отличие от литературы советского периода, где многократно повторялось утверждение К. Маркса «законодатель не делает законов…, а только формулирует», в постсоветской литературе открыто признается, что правовое воздействие на экономику может быть не только прогрессивным, но и регрессивным, не только стимулирующим, но и тормозящим[74].

Т. Р. Орехова отмечает, что «прямое соотнесение прав и свобод с реальностями экономического регулирования и экономической жизни, как правило, невозможны», а, следовательно, государство, по сути, свободно «в выборе любого рода воздействия на экономическую сферу вплоть до ошибочного вторжения права в экономические отношения, ведущего к регрессу и затрудняющего достижение конституционных целей»[75]. Вероятность ошибочного решения, положенного в основу нормативного правового акта, значительно возрастает в условиях переходного состояния экономики, поскольку существенной общей чертой переходных процессов в ней является «беспрецедентная неоднозначность, разнонаправленность и неустойчивость протекающих процессов и событий, противоречивость тенденций и неясность закономерностей»[76].