Читать онлайн «INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков». Страница 141

Свернув с наезженной дороги, коляска покатила по проселку и вскоре остановилась перед воротами, образованными двумя колоннами из побеленного кирпича, увенчанными декоративными вазами из красной глины, откуда свешивались серебристые, заостренные на концах, словно кинжалы, жесткие листья алоэ. Там, где должна была находиться стена, произрастала живая изгородь из кактусов, чьи замысловато изогнутые побеги цеплялись друг за друга, образуя непроходимые колючие заросли.

Над изгородью возвышались три или четыре раскидистые смоковницы, чья густая широколистная листва, отливавшая металлическим блеском, напоминала об африканской растительности; рядом распростерла свою крону большая зонтичная сосна; в узкие просветы среди густо разросшейся зелени с трудом можно было различить белый фасад дома, выглядывавший то тут, то там из-за плотного зеленого занавеса.

На шум экипажа выбежала смуглая кудрявая служанка; кудри ее были столь густы, что если бы она решила воспользоваться гребнем, он непременно бы увяз в них и сломался. Она открыла решетчатую деревянную калитку и повела д’Аспремона по аллее, обсаженной олеандрами, чьи ветви, сгибаясь под тяжестью цветов, ласкали им щеки. Девушка проводила гостя на террасу, где мисс Алисия Вард вместе со своим дядюшкой пила чай.

Из-за каприза, а может быть, просто из духа противоречия, чтобы досадить дядюшке, над респектабельными вкусами которого она постоянно потешалась, Алисия, пресытившись утонченным комфортом, выбрала именно эту виллу, отдав ей предпочтение перед цивилизованным жилищем; хозяева ее отправились в долгое путешествие, и дом этот вот уже много лет был необитаем. В запущенном, почти вернувшемся в свое естественное состояние, саду она находила своеобразную дикую прелесть, безмерно привлекавшую ее; в жарком климате Неаполя все росло с удивительной быстротой. Апельсиновые, миртовые, гранатовые, лимонные деревья буйно разрастались, а их ветви, не боясь более садовника с его ножницами, тянулись друг к другу с одного конца аллеи до другого или же бесцеремонно проникали в комнаты через разбитые местами стекла. Здесь, в отличие от наших северных краев, не чувствовалось печального уныния заброшенного дома, а, напротив, царило безудержное веселье пышно цветущей и предоставленной самой себе растительности; природа юга правила здесь свой бал, устроив настоящую вакханалию красок, форм и запахов: деревья и цветы вновь заняли свои места, некогда отнятые у них человеком.

Когда коммодор{272} — а именно так Алисия называла своего дядюшку — увидел эти непролазные заросли, через которые можно было продраться только с помощью специального ножа-мачете, используемого в девственных лесах Америки, он испустил горестный вопль, решив, что его племянница положительно сошла с ума. Но Алисия с серьезным видом пообещала ему сделать от ворот к гостиной и от гостиной к беседке проход, достаточный, чтобы вкатить бочку с мальвазией, — единственная уступка, которую она соглашалась сделать дядюшкиному пристрастию к цивилизации. Коммодор сдался: он не умел возражать племяннице. В эту минуту он как раз сидел напротив нее в беседке и под видом чая маленькими глотками пил ром из большой чашки.

Беседка, необычайно понравившаяся молодой мисс и, по сути, определившая ее выбор жилища, была и в самом деле чрезвычайно живописна и заслуживала особого внимания; Поль д’Аспремон еще не раз вернется сюда, и нам необходимо описать декорации, в которых разыгрывается наш спектакль.

Это была расположившаяся на возвышении и нависавшая над узкой тропой восьмиугольная конструкция; к ней вела каменная лестница с широкими растрескавшимися ступенями; сквозь трещины энергично пробивались густые дикие травы. Четыре обшарпанные колонны без капителей, добытые где-нибудь в античных развалинах и водруженные на каменные цоколи в форме куба, служили опорой для решетчатого барьера из тонких реек и такого же потолка, густо увитого виноградными лозами. С перил гирляндами свисали побеги дикого винограда, зеленым ковром стелились ползучие постенницы. Внизу в красочном беспорядке росли индийская смоковница, алоэ и земляничник, над этим подобием леса возвышались пальмовое дерево и три итальянские сосны, а за ними открывался вид на пологие холмы, густо застроенные белыми виллами, Везувий в лиловатой дымке и бескрайнее голубое море.

Когда на верхней ступени лестницы появился Поль д’Аспремон, Алисия вскочила и, радостно ахнув, быстро шагнула к нему навстречу. По английскому обычаю, Поль пожал протянутую ему девушкой руку, но та, по-прежнему оставляя свою ладошку узницей руки Поля, грациозным движением, исполненным невинного кокетства, поднесла ее к губам своего друга.

Забыв о подагре, коммодор попытался встать, и после нескольких попыток, во время которых радостное выражение его широкого лица становилось страдальчески-обиженным, отчего в эти минуты на него нельзя было взирать без смеха, ему удалось осуществить свое намерение. Вполне бодрым для своего возраста шагом он подошел к молодым людям и крепко пожал Полю руку, сдавив ее так, что чуть не расплющил ему фаланги пальцев: подобное рукопожатие является высшим проявлением традиционной британской сердечности.

Мисс Алисия Вард принадлежала к тому типу идеальных английских брюнеток, который многим кажется просто несуществующим: с кожей столь ослепительной белизны, что перед ней желтели даже молоко, снег, лилии, алебастр, неплавленый воск — словом, все, что служит поэтам символами белизны; с вишневыми губами и черными, словно крылья ночного ворона, волосами. Впечатление, производимое такими контрастными тонами, не сравнимо ни с чем и порождает в нашем воображении образ поистине неземной красавицы. Возможно, что те черкешенки, что воспитывались с самого детства в серале, имеют столь же чудесный цвет кожи, но при этом стоит вспомнить о свойственных восточной поэзии преувеличениях и о гуашах Льюиса,{273} изображающих гаремы Каира. Несомненно, Алисия являла собой самый совершенный тип такого рода красоты.

Удлиненный овал лица, несравненной чистоты кожа, тонкий прямой нос с нежными розоватыми ноздрями, темные синие глаза, окруженные бахромой длинных ресниц, тень от которых черными бабочками трепетала на розовых щеках, когда она опускала глаза, губы ярко-пурпурного цвета, волосы, блестящие, словно шелковые ленты, локоны, струящиеся вдоль щек и ниспадавшие на лебединую шею, необычайно напоминали романтические женские фигурки Маклайза,{274} чьи полотна, выставленные на Всемирной выставке, казались очаровательными фантазиями.

На Алисии было платье из гренадина с фестонами, затканное красными пальмовыми листьями, восхитительно сочетавшимися с сеткой из крохотных коралловых бусинок, куда были уложены ее волосы, коралловым ожерельем и браслетами; шесть коралловых резных подвесок, прикрепленных к граненому коралловому шарику, подрагивали в мочках ее маленьких, изящно закругленных ушей. Если вы относите столь пылкое пристрастие к кораллам к недостаткам, вспомните, что мы в Неаполе, где рыбаки сутки напролет вытаскивают для нас из моря их хрупкие веточки, мгновенно краснеющие на воздухе.

Представив вам портрет мисс Алисии Вард, мы считаем своим долгом, а также справедливости ради, изобразить портрет коммодора, пусть даже в духе гравюр Хогарта.{275}

Коммодору было никак не менее шестидесяти лет; лицо его обладало весьма примечательной особенностью, а именно имело равномерный ярко-багровый цвет, на фоне которого отчетливыми пятнами выделялись белоснежные брови и того же цвета бакенбарды, занимавшие большую часть щек, отчего он был похож на старого индейца в боевой раскраске, нанесенной кусочком мела. Солнечные ожоги, непременные спутники путешественников по Италии, внесли свою лепту в пламенеющую окраску лица коммодора, и при виде его в голову невольно приходило сравнение с огромной прокаленной миндалиной, обильно посыпанной сахарной пудрой. Он был укутан с головы до пят; костюм его состоял из куртки, жилета, панталон и гетр из вигоневой ткани серого бутылочного цвета; видимо, портной долго клялся честью, уверяя, что это цвет не только самый немаркий, но и самый модный, хотя, возможно, он и был искренен в своих заверениях. Но несмотря на румяное лицо и нелепое одеяние, коммодор отнюдь не выглядел вульгарно. Исключительная чистоплотность, безупречная фигура и великосветские манеры выдавали в нем образцового джентльмена, хотя внешне он более напоминал англичанина из комических водевилей Гофмана или Левассора.{276} Он в равной степени обожал племянницу, порто и ямайский ром; оба напитка были потребляемы им в огромных количествах, дабы поддерживать, согласно методу капрала Трима, «первичную влагу».{277}

— Вы только посмотрите, как я прекрасно себя чувствую, как я похорошела! Посмотрите на мои щеки; конечно, они еще не такие красные, как у моего дядюшки, но надеюсь, что этого и не будет. И все же они у меня розовые, с самым настоящим румянцем, — сказала Алисия, проводя по щеке своим тоненьким пальчиком с блестящим агатовым ноготком. — К тому же я пополнела, мои жалкие, выпирающие наружу ключицы исчезли, а ведь они доставляли мне столько неприятностей, особенно когда надо было надевать бальное платье. Скажите, разве можно назвать девушку кокеткой, когда она хочет, чтобы ее жених, которого она не видела целых три месяца, заметил, как она расцвела и посвежела?