Читать онлайн «Ференц Лист». Страница 39

Перед концертом состоялась краткая аудиенция: «…Лист представлялся императору Николаю I, который, едва выйдя в аудиенц-залу и оставив в стороне всех генералов и сановников, тут ждавших, прежде всего обратился к Листу со словами: „Monsieur Liszt, я очень рад видеть вас в Петербурге“, — и затем вступил с ним в разговор»[272]. Присутствие императора на концерте было большой милостью.

Заметим по этому поводу, что многим серьезным и глубоким искусствоведческим работам, к сожалению, не хватает «историчности» — сведений о реалиях эпохи, а историкам порой недостает понимания специфики мира искусства. При этом и «неэмоциональные» исторические монографии, и «неисторичные» искусствоведческие могут быть вполне авторитетными в своей области. Минусом в данном случае может явиться неосознанное создание различных мифов, которые впоследствии укореняются в сознании большинства тем прочнее, чем талантливее породившие их сочинения.

Результатом именно таких мифов и стали представления, с одной стороны, о «тиране и деспоте» Николае I, о «полицейском произволе», «разгуле реакции», «подавлении прогрессивного искусства», а с другой — о «пламенном музыканте-революционере», «олицетворении борьбы с проклятым царским режимом» Листе.

Мы не случайно обратились к вопросу восстановления исторической правды именно в связи с первыми гастролями Листа в России. Зарубежным биографам объективно не хватает знаний по русской истории; отечественные же историки о Листе почти не писали, а музыковеды не считали нужным выходить за рамки собственной специализации. Попробуем, наконец, соединить и примирить «разум и чувства».

Начнем с «русского полицейского произвола», всячески препятствующего свободным гастролям европейской знаменитости с помощью «ужасного» Третьего отделения в целом и не менее «ужасного» графа Александра Христофоровича Бенкендорфа (1783–1844) в частности. Обратимся к фактам. Функции Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии не ограничивались политическим сыском. Задачами этого ведомства являлись также сбор сведений, анализ положения в стране и разработка рекомендаций, включая такие аспекты, как необходимость строительства железной дороги между Москвой и Санкт-Петербургом или государственной заботы о народном здравоохранении. При этом, пишет историк А. Н. Боханов, «максимальное число служащих Третьего отделения во время А. X. Бенкендорфа составляло 32 человека. Уместно попутно заметить, что в огромной Империи в эпоху так называемой „мрачной николаевской реакции“ жандармский корпус насчитывал всего 5164 человека. И это на всю необозримую Империю, протянувшуюся от Польши до Аляски! Для чиновников Третьего отделения на дела, связанные с политическими преступлениями, приходилась лишь малая часть повседневных занятий. Ежегодно сюда поступали тысячи прошений, каждое из которых подлежало рассмотрению. В отдельные годы этот показатель далеко превышал десятитысячный рубеж»[273]. В свете вышесказанного довольно абсурдным выглядит предположение, что за приехавшим музыкантом устанавливалась и безостановочно велась какая-то особая слежка. За всеми иностранцами, пребывающими в Российскую империю, устанавливался надзор для обеспечения безопасности государства и защиты интересов его подданных[274]. Лист не был исключением из общего правила.

Что касается самого «царя-тирана», то стало уже традицией изображать его «могильщиком русской культуры», «черствым и ограниченным солдафоном», лучшей музыкой для которого являлись военные марши. На деле же Николай I в юности получил добротное музыкальное образование, играл на нескольких инструментах, прекрасно танцевал, тонко чувствовал церковную музыку и иногда пел в церковном хоре. Особое место в музыкальных пристрастиях монарха отводилось русской музыке, он высоко ценил (и тому есть документальные свидетельства) оперное творчество М. И. Глинки, особенно «Жизнь за царя» и «Руслана и Людмилу». Европейское искусство царь не слишком жаловал, и творчество Листа действительно оставило его равнодушным, в отличие от императрицы Александры Федоровны, слушавшей игру виртуоза неизменно «со слезами на глазах» и всячески ему покровительствовавшей. Но в данном случае речь идет лишь об эстетических разногласиях.

Мы уже упоминали, что отношение Листа к Николаю I сложилось задолго до посещения России под влиянием идей аббата Ламенне, настаивавшего, что лишь католическая монархия является властью от истинного Бога. Если монарх не католик и, более того, под его гнетом находятся народы, исповедующие католическую веру, то он априори тиран.

Лист, глубоко верующий католик, никогда не был политиком, и его субъективные политические симпатии и антипатии строились преимущественно на патриотической и гуманистической основе. Эта позиция порой приводила его к на первый взгляд алогичным поступкам. Так, демонстрируя в разное время лояльность к другим монархиям, например к «еретическому» английскому двору, он явно противопоставил себя русскому монарху, в частности «по польскому вопросу». В конце концов, его родная Венгрия была близка по положению к Польше, с той только разницей, что первая находилась в зависимости от католической империи, а вторая — от православной. Разногласия музыканта и императора являли собой конфликт исключительно патриотических и религиозных, но никак не политических интересов.

Вообще называть эти взаимоотношения конфликтом — сильное преувеличение; музыкант и император находились на разных социальных уровнях, чтобы рассуждать о самой возможности каких бы то ни было конфликтов между ними. Другое дело, что Николай I не мог остаться равнодушным к проявлениям пристрастий Листа, уже известных в России и не без оснований расцененных как антироссийские. Кстати, через год после петербургских гастролей Листа ждал триумф в Варшаве, фактически вылившийся в народно-патриотическую, антироссийскую манифестацию. Но даже после этого Лист был вторично беспрепятственно впущен в страну!

Сложившуюся ситуацию беспристрастно описал Владимир Васильевич Стасов в брошюре «Лист, Шуман и Берлиоз в России»: «В своей биографии Листа Лина Раманн рассказывает, будто во время пребывания Листа в Петербурге император Николай выразил желание, чтоб Лист играл в ежегодном великопостном концерте в пользу инвалидов (между которыми тогда еще было немало ветеранов 1812 года), и будто бы Лист отказался, сказав: „Я обязан Франции своим воспитанием и своею знаменитостью. Поэтому мне невозможно петь в одном хоре с ее победителями“; далее, что будто бы император Николай остался очень недоволен таким ответом и велел ему сообщить… что, дескать, императору очень не нравятся и его длинные волосы, и его политические мнения (сочувствие к полякам), на что Лист, гордо улыбаясь, отвечал: „Я отрастил себе волосы в Париже и обрежу их тоже только в Париже; что же касается моих политических мнений, то у меня их нет и не будет, пока не буду в состоянии выставить 300 000 штыков для их поддержания“. Этого анекдота невозможно считать ничем другим, кроме нелепой сказки. Никогда император Николай не занимался устройством концертов и не пускался в полемические рассуждения о волосах и политических мнениях. Он отдавал только приказания, приводившиеся немедленно в исполнение. Можно предполагать, что все эти несообразные анекдоты имели своим исходным пунктом то, что император Николай мало любил музыку и редко присутствовал на концертах. Листа он слышал очень мало, так что Лина Раманн рассказывает даже, что петербургский двор разделился тогда на два лагеря: военный, который вместе с императором игнорировал Листа, и музыкальный, который вместе с императрицею (и великою княгинею Еленою Павловной) обожал Листа и стремился его слушать»[275].

Но как же можно ставить в вину главе государства «недостаточное почтение» к таланту, мягко говоря, недружественному? Лист беспрепятственно въехал в Россию, в его распоряжение были предоставлены лучшие сцены и концертные площадки, в прессе печатались восторженные рецензии. Более того, Николай I не только не запретил последующие гастроли музыканта, но, повторяем, несмотря на нелюбовь к западной музыке, лично присутствовал на нескольких его концертах, что делать был совершенно не обязан! Уже одним своим посещением концерта император давал Листу своеобразную индульгенцию. Видя монарха среди зрителей, всё высшее петербургское общество посчитало своим долгом принять участие в чествовании иностранной знаменитости. А уж императрица Александра Федоровна вообще оказывала открытую поддержку гениальному музыканту. И это — «немилость двора»?

Смог ли Лист беспристрастно оценить оказанную ему честь? Чтобы не создавать ложного впечатления о «русофобстве» Листа, заметим, что, согласно собственным признаниям Листа и многочисленным воспоминаниям его современников и биографов, в частности Янки Воль[276], он «сильно любил всё русское»: «В Риме я в первый раз услыхала от него имя Антокольского, знаменитого русского скульптора. <…> Лист следил с великим вниманием за успехами молодой русской школы, музыкальной, художественной, литературной. Он говорил, что в России не сказано еще и первого слова всего того, что почти совершенно уже истощено на Западе. Перед Россией лежит еще более интеллектуальных горизонтов, чем земель, требующих эксплуатации. Из России придут все нововведения во всех отраслях науки, искусства, литературы»[277].