Читать онлайн «Моя жизнь с отцом Александром». Страница 6

Вскоре по приезде в Баден — Баден моя мать родила третьего ребенка, девочку Иулианию — меня. Меня назвали в честь святой Иулиании, одной из предков Осоргиных (она приходится мне прапра(14 раз)бабушкой) [[5]]. Это была чудесная святая: богатая замужняя многодетная женщина, она не покладая рук трудилась, чтобы во время голода накормить и спасти как можно больше людей. Она была благочестива, скромна, любила людей и умела молиться. Ее муж был военным. Когда Иулиания попросила его отпустить ее в монастырь, он напомнил о брачных обетах, и она подчинилась. Св. Иулианию очень почитают в нашей семье, она — настоящая наша семейная святая. В 1931 г. св. мощи прав. Иулиании попали в Муромский музей, а в 1989 г. рака со св. мощами была возвращена Церкви и перенесена в муромский Благовещенский монастырь, где была поставлена перед иконой Николая Угодника. В 1993 г. она была перенесена в Николо — Набережную церковь. Там я недавно приложилась к мощам нашей семейной святой. Меня очень тронуло, что прихожане радовались встрече со мной, Иулианией Осоргиной, которая любила нашу святую не меньше их самих.

Итак, мои родные поселилась на вилле в Баден — Бадене, но денег в семье было очень мало. Они продали Рембрандта как раз перед обвалом 1923–1924 г. (гиперинфляция и обесценивание немецкой марки), так что вырученные деньги потеряли в одночасье свою стоимость. Тогда они продали коллекцию кружев и часы Буле, а деньги поделили между моей мамой и ее братьями и сестрами. Плохое вложение денег в плохое время! Я мало что помню из жизни в Баден — Бадене. Помню, как в трехлетнем возрасте сидела на рояле и пела под аккомпанемент моего отца. Немецкая песенка «Ach du lieber Augustine, Augustine, Augustine» («Ах, мой милый Августин…») до сих пор звучит в моих ушах как напоминание о блаженстве детства, об устремленных на меня глазах отца, полных обожания. (Шестьдесят лет спустя я приехала на эту виллу вместе с сыном и его семьей. И я узнала колонны, окружавшие поместье, и узкую дорогу к дому, но больше ничего.)

И… мы отправились во Францию, где уже поселились многие члены нашей семьи. Ехали мы на поезде, и я помню, как на одной из станций мой отец пошел за водой. Поезд двинулся — и я закричала и хотела спрыгнуть с поезда, чтобы спасти отца.

Во Франции мои родители сняли виллу в Вирофлей, недалеко от Версаля, называвшуюся «Les Lilas» («Сирень»). И действительно, там было много сиреневых кустов, в которых было удобно прятаться. Родители решили открыть пансион, с обедами и т. п. В посты гостям выставлялись счета, в которых масло и молоко, необходимые детям или кому — нибудь иному, обозначались буквой «м», чтобы даже не произносить этих слов вслух. Из Германии с нами приехали некие «мусью и мадам» (так их называли), муж и жена армянского происхождения. Муж был поваром, любившим и умевшим готовить дорогие и изысканные блюда, а жена ему помогала и убирала дом. Жили они в маленьком уютном домике рядом с нашим и были в дружеских отношениях с моими родителями. Запахи их дома до сих пор живы в моей памяти и, встречаясь на моем пути, переносят меня в их жилище, куда меня отправляли ночевать, когда родители куда — нибудь уезжали: запахи готовящейся еды, чеснока, специй и духов мадам. Я храню эту память о тепле и уюте их дома.

Пансионеров было мало, но они хранили нам верность. Главное же — дом был открыт всем родственникам, которые проводили у нас дни и ночи (конечно, бесплатно и наслаждаясь роскошными обедами). Мой предприимчивый отец понимал, что должен как — то дополнять малый доход семьи, и пытался осуществлять различные проекты. Сначала он построил в саду коптильню для рыбы. Рано утром, пятичасовым поездом, он ехал в Париж, покупал свежую рыбу на Лез Аль [[6]], возвращался с мешком на спине, в котором извивались и безнадежно пытались выбраться наружу через дырку живые утри, и приступал к их копчению. Запах был ужасный, особенно страдала от него моя мать, у которой была аллергия на любую рыбу. Готовых угрей отец изящно упаковывал и продавал за гроши. Увы, это предприятие оказалось убыточным, и от него пришлось отказаться.

Потом мой отец установил огромную антенну в комнате, где мы, дети, обычно играли. Поворачивая ее, ему удавалось иногда ловить российское радио. Какое — то время он работал репортером в «Последних новостях», русской ежедневной газете в Париже. Это приносило очень мало денег, чаще всего вообще ничего, но для нас, детей, слышать голоса из России было невероятно интересно. Мы знали, что большевики и коммунисты — ведьмы, баба Яга, враги, зло. В раннем детстве я представляла себе их неграми с татуировкой и раскрашенными лицами, танцующими под глухой, страшный бой барабанов.

В конце концов, нам пришлось переехать. Плата за дом была нам не по карману, доходы у нас были ничтожными. «Мусью и мадам» уехали, мебель упаковали, и мы перебрались в Кламар, пригород Парижа, расположенный около великолепного леса. Именно там я провела свое детство и юность. В Кламаре уже жили многие наши родственники и друзья, и центром жизни русской общины была маленькая деревянная церковь, по сей день там сохранившаяся. Священником был мой дедушка [[7]], хором, в котором пели мои родители, тети и дяди (понемногу присоединялись и мы, дети), руководил мой отец. Именно в этом приходе я впервые испытала радость церковных праздников, литургии, Великого поста, первой исповеди, Святого Причастия, — радость жизни в Церкви.

И опять мой отец попытался работать на дому. На этот раз он соорудил большой ткацкий станок. Он ткал удивительно красивые шарфы, используя разные материалы, разные сочетания цветов и оригинальных рисунков. Но доход опять был мизерным. (В связи с этим вспоминаю о вещах с биркой «Сделано в Китае»: прекрасные изделия, в которые вложены многие часы труда и которые продаются за гроши.)

Наконец мой отец отказался от идеи домашнего предпринимательства и нашел работу! Его взяли в магазин автомобильных запчастей на должность помощника управляющего. Мой отец был аккуратным, умным, честным и каким — то чудом оказался человеком, идеально подходящим для этой работы, до этого времени ему совершенно чуждой. Коллеги его любили, и он наконец — то начал регулярно приносить домой жалованье, что было, конечно, большим подспорьем для семьи. Расскажу об одном забавном случае. Один раз на Светлой неделе отец решил принести на службу кулич и пасху. Когда он предложил своей секретарше отведать творожную массу, она воскликнула с типично парижской прямотой: «Mais, Monsieur Osorguine, c'est abominable!» [[8]].

В предрождественские дни к нам всегда приходила тетя Мария, младшая, незамужняя сестра отца, чтобы вместе с нами делать елочные украшения. У нее был просто настоящий талант! Разноцветные фонарики, ангелы, фрукты, овощи и клоуны, которые мы мастерили вместе с ней, вешались на елку вместе с золотыми гирляндами, яблоками и мандаринами, аккуратно обвязанными красными ленточками. Все эти приготовления, запахи свежего клея и свеже — срубленной елки, предвкушение праздника и подарков создавали волшебное ощущение счастья и безопасного покоя и мира. Наступал день Рождества Христова, мы все шли в церковь, а потом дети должны были ждать в соседней комнате, пока что — то таинственное происходило за закрытыми дверьми. И вот свечи на елке зажигали в первый раз, двери открывали, и мы видели…

Как описать мое восхитительное, окруженное любовью детство? Ничто — ни бедность, ни невозможность заплатить за квартиру, ни единственная пара неудобных башмаков в год — никогда не омрачало счастье и незыблемость жизни нашей семьи. Моя мать не обращала на трудности никакого внимания, и ей было достаточно слов моего отца «обопрись на меня». Сама она никогда не работала (да и не смогла бы), но она стряпала, убирала, занималась детьми и всегда поддерживала моего отца, который всю жизнь ее боготворил.

Мой отец поменял работу. Теперь он стал администратором в компании, производившей апельсиновый и лимонный соки, и служил там много лет, пока долгая борьба с эмфиземой не заставила его оставить работу. К этому времени я уже вышла замуж и регулярно приезжала домой рожать детей: все трое родились в доме моих родителей. Мой старший брат Михаил и сестра Марина, пока не обзаведясь собственными семьями, жили дома и обеспечивали родителей. Моя младшая сестра Соня еще училась в школе.

Во всех трудностях сила семейной жизни и непоколебимый оптимизм моего отца брали верх, и у нас была очень счастливая, хотя и нищая, жизнь. И когда я пишу «нищая», я имею в виду такую бедность, какую никто в сегодняшней Америке и представить не может. Тем не менее, отец твердо считал, что, несмотря на бедность, его дети должны получить хорошее образование. Я вспоминаю, как в возрасте десяти лет меня представили грозной директрисе коллежа св. Марии, лучшей частной школы в Нейи. Мой отец, как всегда — безупречный джентльмен, попросил для своей дочери полную стипендию — и получил ее! И вот, в день своего одиннадцатилетия, я покинула тесный круг семьи и переехала в школу, плохо подготовленная академически, испуганная, одинокая. Я тосковала по дому и плакала ночи напролет, запершись в туалете. Но я «получала образование»!