Читать онлайн «Евангелие в памятниках иконографии». Страница 14

III. В ряду полных греческих лицевых Евангелий первое место должно быть отведено 1) Евангелию национальной библиотеки в Париже XI в. (№ 74). По полноте иконографического материала, сохранности, свежести красок и иконописной красоте это лучшее из всех дошедших до нас византийских лицевых Евангелий. Этими достоинствами вознаграждается отчасти заметная скудость изобретения, анатомические погрешности и неправильность в постановке некоторых фигур[48]. Миниатюры его исчерпывают не только важнейшие события Евангелия, но и подробности бесед, поучений, притчей и подобий. Шаг за шагом следит художник за текстом Евангелия, переводя в миниатюру этот текст иногда со всеми мельчайшими подробностями. Здесь мы видим, например, как Спаситель помазывает очи слепого брением, как проводник ведет этого слепца к силоамской купели, — слепец приходит к купели, умывается и возвращается исцеленный, рассказывает народу о своем исцелении, призываются родители слепца для объяснений, сюда приходит опять сам исцеленный, народ прогоняет его, и он преклоняется перед Иисусом Христом (л. 186–187 об.). Все эти подробности евангельского рассказа выражены в отдельных мелких миниатюрах[49]. Характер поучений, притчей с их многочисленными опенками особенно осложнял работу миниатюриста: мы видим здесь, например, как сеятель разбрасывает зерна, как зерна эти произросли — одни на каменистой почве, другие среди терний, иные выклевываются птицами, иные созрели на прекрасной почве; жнец срезывает тучные колосья (л. 70). Отдельное изображение Спасителя на троне, поучающего апостолов, означает, что все эти подробности выражают не исторический факт, но лишь приточный рассказ. В столь же подробных чертах представлена притча о блудном сыне (л. 143), исцеление бесноватого (л. 83) и др. Общая сумма миниатюр простирается в Евангелии Матфея до 99, Марка — 67, Луки — 97, Иоанна — 86[50]. Относясь с таким подобострастием к тексту и ставя буквализм в числе основных требований евангельской иконографии, художник по необходимости должен был допускать повторения тем, так как он встречал у разных евангелистов рассказы об одних и тех же событиях.

5. Парижское Евангелие № 74

Такие построения у него нередки, но повторенные миниатюры не вполне тождественны и допускают оттенки соответственно особенностям в рассказах евангелистов. Нет здесь даже двух вполне тождественных миниатюр. Но, обнаруживая в этом случае осмысленное, не механическое отношение к делу, миниатюрист на многочисленных примерах показал, что он копирует с готового образца и не вполне ясно разумеет значение древних иконографических подробностей; таково, например, значение нимба. Мы имеем полное основание думать, что в древнейших лицевых Евангелиях апостолы в изображениях событий земной жизни Иисуса Христа представлялись без нимбов, и только в событиях их жизни, начиная от сошествия Святого Духа, им усвоились уже нимбы как внешний признак сообщенных им благодатных даров и полномочий. Для примера укажем на Евангелия — россанское, сирийское Раввулы и трапезундское императорской публичной библиотеки в С.-Петербурге (№ 21). Миниатюрист же рассматриваемого кодекса употребляет нимб без определенного порядка: одни и те же лица в очень сходных положениях являются здесь то в нимбах, то без оных; в одной и той же группе апостолов — одни в нимбах, другие без них (л. 124 об.); в изображении снятия тела Иисуса Христа с креста спутница богоматери в нимбе, а любимый ученик Христов без нимба (л. 208 об.); в одном из изображений распятия та же спутница уже без нимба. Непоследовательность эта дает видеть, что древнее воззрение на значение нимба не имело особенной важности в глазах нашего миниатюриста. Впрочем, он удержал отголосок этого предания в нимбе Ирода (л. 4). Предания античной древности проходят слабой струей в миниатюрах: миниатюрист с достаточной реальностью изображает палаты с античным портиком в картине воскрешения дочери архонта (л. 17 об.), античный бассейн в картине благовещения Преев. Богородицы (л. 105 об., ср. л. 176), украшает дворец Ирода античной статуэткой (л. 28 об., ср. л. 135), вносит в миниатюру олицетворения ветра, Иордана, видоизменяя последнее в форму мальчика (л. 64 об.); это последнее показывает, что олицетворение Иордана было темно для нашего копииста; неясны также, по-видимому, и некоторые подробности сложной картины распятия (л. 59). Наряду с элементами античными в миниатюрах проходят некоторые подробности, заимствованные из византийского быта, например костюмы, плакальщицы в виде женщин с распущенными волосами в картине воскрешения сына наинской вдовы (л. 121). Но в общем и целом миниатюрист придерживается древних преданий византийской иконографии и твердо помнит, что его дело должно иметь своей первоосновой евангельский текст. Нельзя отрицать того, что он мог знать некоторые из преданий, имеющих темное происхождение и относимых к категории источников апокрифических, но трудно и согласиться с известным специалистом по истории византийской миниатюры, будто миниатюрист, подробно излагая историю благовещения и рождества Христова, без разбора пользуется всеми ходячими апокрифами[51]. Благовещение представлено здесь лишь в одном моменте «у источника», и подробного развития тем, предлагаемого апокрифами, нет. Более подробно представлено рождество Христово в Евангелиях Матфея и Луки, но и здесь мы не находим неразборчивого пользования апокрифами. Миниатюрист копирует с готовых образцов и повторяет те формы, которые уже давно приняты были в художественной практике. Благовещение у источника известно по памятникам V–VI вв.; повторяемые миниатюристом подробности рождества Христова встречаются в древнехристианской скульптуре. Есть у него и в других миниатюрах элементы, имеющие связь с апокрифическими преданиями: но эти элементы в общем составе миниатюр занимают невидное место и не проникают в глубь иллюстраций. Целое пострадало бы не очень много, если бы мы отбросили в сторону эти традиционные элементы. С этой стороны рассматриваемый кодекс не может выдержать никакого сравнения с известными гомилиями Иакова, мозаиками константинопольского храма Спасителя и со скульптурой равеннской кафедры Максимиана. Главнейшие иконографические формы его миниатюр находят свое объяснение в тексте Евангелия. 2) Образец той же самой редакции представляет славянское Евангелие Покровской единоверческой церкви в г. Еписаветграде. Правописание кодекса болгарское; древность — не ранее XIV в., так как в синаксаре, приложенном к Евангелию, находятся имена сербских святых — Симеона Нового и архиепископа Саввы (XIII в.)[52]. Писано превосходным уставом XIV–XV вв. на пергаменте, в лист. Общий характер миниатюр тот же самый, что и в парижском Евангелии № 74: та же полнота иконографического содержания, те же композиции, отчасти те же ошибки и недоразумения. Прилагаем для сравнения несколько изображений, относящихся к последним дням Иоанна Предтечи, заимствованных из того и другого кодекса. Отличия елисаветградского Евангелия от парижского имеют характер детальный. В начале Евангелия Матфея в виньетке, в пяти медальонах вокруг евангелиста Матфея, представлены Авраам, Исаак, Иаков со свитками в руках и два херувима; в парижском Евангелии вместо Авраама изображен Ветхий деньми — Спаситель в образе старца, в тунике и иматии, со свитком с надписью ό παλαιός ημερών. Близкое сходство этого изображения Авраама с изображениями Исаака и Иакова в елисаветградском Евангелии дает основание думать, что его миниатюрист разумел здесь именно Авраама, а не ветхого деньми; вероятно, фигура оригинала, с которого он копировал, не имела подписи, находящейся налицо в парижском кодексе; а что миниатюрист парижского кодекса верно передал в надписи значение этой фигуры, признав ее именно за Спасителя, а не Авраама, это подтверждается повторением изображений того же Спасителя в разных видах на соответствующих местах виньеток всех других евангелистов как в парижском кодексе, так и елисаветградском. В той же виньетке внизу евангелист Матфей стоит перед неизвестным лицом, одетым в одежды византийского императора; а в Евангелии парижском изображение императора заменено изображением киригумена и помещено в конце Евангелия Матфея. Это последнее различие дает повод думать, что парижское Евангелие имеет монастырское происхождение и назначение, елисаветградское же, или по крайней мере оригинал его, предназначалось для поднесения государю.

6. Елисаветградское Евангелие

Общий состав в том и другом Евангелии одинаков. В елисаветградском Евангелии пропущено лишь несколько миниатюр, имеющих второстепенное значение, именно в Евангелии Матфея: шествие Христа и апостолов на гору Елеонскую (парижск. Ев., л. 53 об.) и приведение Христа на суд к первосвященнику (парижск. Ев., л. 56 об.), третье изображение распятия (парижск. Ев., л. 59 об.); в Евангелии Марка нет второго изображения молитвы Христа в саду Гефсиманском, сошествия Христа в ад; в Евангелии Луки нет трех изображений, относящихся к VI, 20 и след.; IX, 48 и 52–53; воскрешения сына вдовы наинской (Лк. VII, 11 и след.), беседы Христа с законником (X, 25), обличения фарисеев (XI, 42), указания на птиц, которые не сеют, не жнут (XII, 24), на дидрахму (XV, 8–9); в Евангелии Иоанна нет второго изображения учения Христа о хлебе животном (гл. VI). Все эти опущения не наносят решительно никакого ущерба целому: почти все опущенные миниатюры принадлежат к числу тех композиций, которые повторяются в кодексе неоднократно, следовательно, и не представляют особого интереса. Остальные миниатюры в том и другом кодексе вполне соответственны. Отличия в подробностях изображений незначительны; так, например, в изображении рождества Христова (в Евангелии Матфея) миниатюрист елисаветградского Евангелия опускает пещеру, лучи, идущие от руки ангела, фигуру козлика; в крещении опускает ветку в клюве голубя — Св. Духа, звезду, руку Бога Отца и крест в воде; изображение вознесения Господня дополнено двумя ангелами; Богоматерь поставлена в середине между двумя группами апостолов, а ореолу Спасителя сообщен вид разноцветной сферы; в изображении «всяк иже исповесть мя пред человеки» вместо статуи вооруженного воина (император?), перед которой курится фимиам, поставлена статуя идола обнаженного без фимиама. Но если и эти отличия несущественны, то в других изображениях они еще менее заметны. В целом фигуры в елисаветградском Евангелии крупнее, чем в парижском; средняя их величина около одного вершка; в иных местах — несколько больше, в иных меньше. Античный элемент в елисаветградском Евангелии слабее, чем в парижском: в воскрешении дочери архонта (Мф. IX, 25) миниатюрист заменяет античный портик шаблонными палатами, обычными в византийской иконографии, в истории Иоанна Предтечи опускает статуэтку на балдахин дворца Ирода, древний стол-сигма заменен овальным. Он не допускает непокрытой головы и распущенных волос в фигуре женщины, олицетворяющей Египет (бегство в Египет) и прикрывает ее покровом; одевает также в красную тунику обнаженную фигуру Иордана (крещение Христа). Местами видно стремление сообразовать миниатюру с текстом Евангелия в большей степени, чем в парижском Евангелии: изображая чудо второго насыщения народа (Мк. VIII), миниатюрист пишет 7 хлебов, согласно с евангельским рассказом (ст. 5), между тем как в парижском Евангелии только 5, как в первом насыщении; в картине преображения Христос сходит с горы в сопровождении трех апостолов, а не двух, как в парижском Евангелии; в прощальной беседе возле трона Христа только 11 апостолов, а не 12, как в парижском Евангелии; из прободенного ребра раздельно истекают кровь и вода.