Читать онлайн «Миссия пролетариата». Страница 47

Переходя к символическому производству, мы, напротив, тут же видим свойственное пролетариату презрение к прожектерству. Проекты чего-нибудь стоят тогда, когда они подкреплены материей соучастия. Поэтому пролетарское искусство не образует такого причудливого паноптикума или бестиария, возникающего в условиях безудержного проективизма, где непрерывно мелькают протуберанцы без Солнца, химеры всех родов, вызывая целую гамму чувств: удивление, недоумение, порой восхищение, но чаще всего пожатие плечами. Сфера художественной деятельности пролетариата тяготеет к материализму, что в данном случае значит готовность к полноценному обживанию символических форм, не только безостановочное генерирование проектов, но и их отбор и пробную реализацию – то, что выражается незатейливым лозунгом «Искусство в массы».

Может показаться, что шаг навстречу материи, предлагаемый праксисом пролетариата, глубоко чужд художнику как затейливому существу буржуазной эпохи, изо всех сил цепляющемуся за свой индивидуализм и руководствующемуся знаменитым принципом Ницше «Только не спутайте меня ни с кем другим». Тут и в самом деле есть глубокое противоречие, но не антагонистическое, а воистину творческое, совершающее работу негативности, где противоположным полюсом крайнего индивидуализма выступает действенность, воля к реализации проекта и к перепричинению мира вообще. Устремленность в плотные слои сущего есть не менее значимый параметр художественной воли, чем стремление к яркости и неповторимости отпечатка, который ведь может быть легко смыт водами Леты, реки забвения. Проект должен быть воплощен в материи, а пролетариат и есть чистая материя социальности, способная вбирать в себя летучие формы и давать им настоящую жизнь. Художник не может этого не чувствовать, вот почему он стихийно занимает сторону пролетариата. Великая Октябрьская революция – яркий пример содружества авангардов, это искусство, выплеснувшееся на улицы, рабочий класс, радостно принявший художников со всеми их одержимостями, но это и художники, зачарованные открывшимися возможностями возвращения протуберанцев в лоно образующего светила. ВХУТЕМАС, Пролеткульт, «Синяя блуза», энтузиазм Малевича и Мейерхольда, новаторские формы Татлина, художественная мощь Филонова, революция русской словесности, совершенная Андреем Платоновым, – все это было бы немыслимо без резонансной причастности к тотальному праксису, без торжества материи над пустым проективизмом, и художественным, и политическим. Революционный класс опознал этих художников и приветствовал звоном щита, художники ответили взаимностью, что, собственно, и означало: революция состоялась. Но за пределами революций и революционных ситуаций, особенно во времена реакции, противоречия между материализмом и проективизмом не находят никакого разрешения, и художник оказывается погруженным в несчастное сознание, освещаемое редкими иллюзорными вспышками. Эксплуататорский класс утверждает тогда свое господство и в области культуры, именно осуществляя строгое разделение между массовой застройкой культурного интерьера с одной стороны (что на последнем этапе образует гламурную цивилизацию) и бессильной иллюминацией художников-одиночек с другой. Поэтому угнетенный пролетариат беден не только в смысле материальных условий жизни, но и в культурном отношении, однако эта бедность, лишенность есть шуньята, великая пустота жаждущей материи. О ней хорошо сказано в философии Хабада: Тора первична и никем не создана, но она изливается в мир, только откликаясь на встречную жажду.

Так что культурная бедность пролетариата в период его угнетения, когда властвует капитал, это не повод для насмешек, поскольку и закрома музеев и архивов, засыпанные сухими семенами, тоже еще не богатство. Только соединение с материей может служить проверкой всхожести семян – и основанием для отделения их от плевел. Текущая классовая борьба на культурном фронте тоже весьма поучительна, причем действительная линия фронта проходит не между буржуазными изысками с одной стороны и «соцреализмом» с другой, а между пролетариатом, жаждущим больших, пригодных для обживания форм с одной стороны, и раздвоенным жалом Капитала, внедряющем эрзацы массовой культуры, лишенные художественности, творческой составляющей вообще, и в то же время внедряющего герметичную художественность, не предусматривающую контактного проживания и непригодную для него. Борис Гройс точно подметил это раздвоение, своебразную вилку, из которой выпадает середина[108].

В периоды затишья пролетариат здесь, как правило, держит оборону, но всегда дает отпор, олицетворяя материю, ускользающую от первой попавшейся фиксации. Возьмем собственную идеологию рабочего класса как последней исторической ипостаси пролетариата. Марксизм исходит из неизбежности привнесения элементов классового сознания извне, такое привнесение, «спровоцированное» встречной жаждой, не есть, однако, «просьба о помощи», это еще и предложение, от которого трудно отказаться, поскольку и художник, и мыслитель не могут не желать воплощения своих проектов, их материализации; они, если угодно, ведут борьбу за плоть, как голодные духи в индуистской традиции, – и здесь-то и обнаруживается противостояние материализма и проективизма/ прожектерства как самой живучей ипостаси идеализма. Так, предложенное Марксом материалистическое понимание истории одержало победу над идеями Прудона и Бакунина, над индивидуализмом и анархизмом, над неплохо аргументированными взглядами Сореля и Кропоткина, то есть над идеями, обладавшими немалым потенциалом освобождения и в некотором активистском смысле более радикальными, чем взвешенное учение Маркса. И победило это учение в силу его материалистичности, поскольку ориентировалось не на вспышки индивидуальной воли и решимости, а на резонатор материализации целого класса, а следовательно, учитывало и его интересы, и интересы материи вообще.

Марксизм произвел двустороннюю зачистку материи как базисной онтологической категории, и притом зачистку не только теоретическую, но и практическую, соответствующую тотальности пролетарского праксиса. Он отбрасывает «идейные завихрения», не способные породить широкий фронт волны в теле пролетариата, а значит, стерильные в смысле социального творчества, но не менее важна значимость и правого края, где вроде бы тоже расположен материализм, некая пестрая сумма представлений о первичности экономики. Почему же Маркс и другие марксисты больше всего времени потратили на борьбу с этим правым крылом как с оппортунизмом и соглашательством?

Если все же суммировать позицию английских trade unions, Карла Каутского, того же Э. Бернштейна, то получим следующее.

Нужно ставить реальные, достижимые и ближайшие задачи. Исходить из материальных условий, добиваться от буржуазии уступок по каждому пункту. Любая достигнутая уступка, которой может воспользоваться рабочий класс, лучше величественных деклараций, повисающих в воздухе. Если требования рабочего класса можно осуществить без революции, то кому нужна революция ради революции?

И так далее – казалось бы, вполне материалистические положения, почему же их так решительно отвергает Маркс?

А потому что они не материалистические, потому что эти тезисы оппортунизма апеллируют не к материи, а к овеществленности, к такой фиксации, которая стала ловушкой или отстойником для материи-восприимчивости. Вернувшись к онтологии материи, мы увидим, что это прежде всего среда воплощенности, а не сумма осажденных в ней объективаций. Творческая форма, фиксированная в объективациях как в ловушке, подвержена двойной блокировке: с одной стороны, перекрывается потенциал ее дальнейшего открытого причинения, с другой – блокируется спонтанность лишенности, великой шуньяты. Отпавшими от продуктивности, то есть мертвыми могут быть не только изъятые из живого труда товары, но и организационные формы, способные вдобавок ко всему имитировать жизнь. Если в духе теории Большого взрыва рассматривать материю как захват и стремительное поглощение нескольких констант, как «расширение вовнутрь узора на бране»[109], то в этом случае материя должна оставаться свободной, как ресурс. Онтологически пролетариат и есть материя в ее социальной ипостаси, поэтому рутинизация, заполнение подготовленных для него ячеек, даже если на стенки ячеек оказывается давление, не является собственным выбором пролетариата. И уж тем более теоретическая установка на такого рода послушное заполнение не является материализмом. Вообще в более строгом смысле материалистическим может быть назван именно тотальный праксис, а не обособленная теория, это вытекает из материалистического понимания истории: одной только чистой дискурсивности недостаточно для репрезентации материализма в его убедительности и подлинности. Но и в сугубо теоретическом отношении разграничение между материей и отпавшими от нее отчужденными продуктами чрезвычайно важно, равно как и водораздел между производством химер, голым проективизмом и контактным проживанием.