Читать онлайн «Новая эпоха — старые тревоги: Экономическая политика». Страница 78

И далее:

Авторитаризм в Латинской Америке — в семье, церкви, школе, государственных учреждениях, бизнесе — также, вероятно, имеет отношение к подавлению желания рисковать, нововведений и предпринимательства за счет неизбежной наказуемости инициативы. Точно так же авторитаризм китайских мандаринов (в том числе Мао) подавлял экономический рост Китая[68].

Последнее замечание особенно уместно, чтобы не сложилось впечатление о природной ущербности Латинской Америки. Харрисон пишет об активистах кооперации на Филиппинах, работавших там по международной программе, у которых ничего не получалось, потому что их подопечные не доверяли друг другу и, казалось, могли общаться только в рамках строгой иерархической организации. Они полагали, что это следствие испанского наследия. Но совсем другие люди в совсем другой стране, немцы в Таиланде, работавшие по аналогичной программе, с разочарованием обнаружили буквально то же самое[69].

Он считает, что иерархическая картина мира и авторитарная власть, патернализм и социальная жесткость — общие черты развивающихся стран, а также стран Восточной Азии (Японии, Кореи, Тайваня), которые почему-то в отличие от других добились успеха в развитии. Есть основания полагать, что это характерные черты традиционного аграрно-феодального общества или его пережитки.

Есть нечто общее в иберо-католической культуре, которая выше оценена как непродуктивная, и в восточно-азиатской культуре на тот момент, когда страны Восточной Азии, начиная с Японии, стартовали в своем пути наверх. Это как раз иерархичность социальной организации и авторитаризм. А также закрытость, которую Западу пришлось преодолевать в свое время с применением силы. Это объясняет, хотя бы отчасти, почему Европа и Северная Америка опередили в развитии Китай, удерживавший лидерство по крайней мере до XV века.

Дальше начинаются различия.

Во-первых, это то, что называют «рисовой культурой», для которой характерны напряженность, систематичность и тщательность труда как условие выживания. Еще совсем недавно голод постоянно посещал эти многонаселенные страны, и семья знала, что лишнего едока ей не прокормить. Отсюда укорененность высокой трудовой морали, привычка все время отдавать труду — конфуцианское трудолюбие.

Во-вторых, общепринятая в этих странах конфуцианская этика. Она предполагает специфические отношения в рамках социальной иерархии — отношения взаимной ответственности. Система Конфуция строится на пяти типах взаимоотношений: 1) отца (учителя) и сына, уважение к отцу — главное достоинство; 2) начальника и подчиненного: покровительство и покорность; 3) мужа и жены; 4) старшего брата и младшего брата; 5) друг к другу. Четыре из пяти рода взаимоотношений предполагают подчинение.

Семья — ячейка доверия подобно фамилизму в других частях света, но здесь и община, и фирма — тоже семья. И нация, как, например, в Японии, тоже своего рода семья во главе с императором. В Китае родственные связи простираются до пятого колена и до третьей степени родства[70]. Отсюда уровень доверия и общности, более высокий, чем, скажем, в Латинской Америке. В первых четырех типах отношений старший имеет обязательства перед младшим, и только при их исполнении отношение подчинения легитимно. В отношении друг к другу царит правило, известное нам еще из Экклезиаста: не делай другим того, чего сам не хотел бы получить от других. Таким образом, конфуцианская этика не допускает произвола, и уже одно это увеличивает радиус доверия.

Конфуцианская этика также поощряет образование. Правда, традиционно образование было направлено на укрепление ортодоксальности и обучение наиважнейшему делу — властвованию, отбору в правящую касту. Вместе с тем продвижение по ступеням иерархии обусловливалось прежде всего ученостью и заслугами, а не происхождением, что обеспечивало определенную социальную мобильность.

В иерархии занятий торговля ставилась на последнее место, ниже сельского хозяйства и ремесла, из-за своей связи с наживой, которая оценивалась отрицательно.

Конфуцианство — очень древнее учение. Поэтому, сообразно обстоятельствам периода своего зарождения и становления, оно проповедовало аристократические, феодальные в широком смысле слова взгляды, презирая хозяйственную деятельность, полагая ее неприемлемой для человека чести. Разве это не похоже на взгляды французского дворянства шпаги накануне революции 1789 года?

В целом конфуцианство признается опорой авторитаризма, иерархии и ортодоксальности. Поэтому М. Вебер в свое время полагал, что оно будет препятствовать развитию в странах его распространения[71]. Любая инновация, по его мнению, может угрожать левым доходам конкретного чиновника. В то же время его оценки не столь однозначны: несмотря на формальное предубеждение против торговли, мотив зарабатывания денег очень силен, материальное благосостояние в Китае ценится выше, чем где бы то ни было, возможно, в противовес принятой идеологии. И это встречается везде и довольно часто, если идеология навязывается вопреки реальным устремлениям.

Уже намного позже, когда успех стран Восточной Азии стал очевиден, исследователи нашли в конфуцианской культуре противоречивые течения: «нейтрализуйте те силы, которые подавляют предпринимательство, прежде всего бюрократическую удавку, и обеспечьте престижность предпринимательства — и вы получите критическую массу мотивации успеха, практически идентичную принципам кальвинизма»[72].

Но чтобы это случилось, нужны были определенные обстоятельства. Во-первых — вызов. Вызов со стороны внешних сил породил в Японии революцию Мэйдзи, а затем вызовом стало ее поражение во Второй мировой войне. По традиции национальной солидарности и доверия вызов становится здесь мощной силой.

Во-вторых, сложились благоприятные условия на внешних рынках. Рынки Соединенных Штатов и Европы были открыты, на Западе уже создали технологии, неизвестные в Японии. Зато была дешевая рабочая сила, если не оснащенная квалификацией, то аккуратная и дисциплинированная, готовая учиться и осваивать новое. Производство на экспорт стало приносить доходы, которые можно было инвестировать. Так сложилась модель догоняющего развития в ее первом, японском, издании.

В-третьих, Япония уже стала индустриальной страной, но у нее еще были серьезные резервы индустриализации. А на этом пути важную роль могли сыграть и сыграли те свойства японской и вообще восточноазиатской культуры, которые касались взаимоотношений в коллективе. Сложился специфический тип японского фирменного управления, который поражал наблюдателей оригинальностью, хотя был перенесен в индустриальную среду аграрных феодальных отношений, построенных на конфуцианских принципах. И он позволил добиться замечательных успехов в повышении качества и снижении издержек.

Таким образом, успехи Японии в развитии промышленности и торговли, завоевании внешних рынков были достигнуты не вопреки, а благодаря архаичной культуре, адаптированной к условиям массового индустриального производства. А то, что в этой культуре мешало развитию, препятствовало целям правительства и бизнеса, шаг за шагом удалялось или отмирало само. Так удалялись препятствия на пути развития малого бизнеса, работавшего по заказам крупных компаний.

Стоит упомянуть о дополнительных благоприятных факторах: американская оккупация, обеспечившая финансовую стабилизацию по плану Доджа, крупные американские военные заказы во время корейской войны. В самом начале такие импульсы были очень важны.

Соседи имели возможность увидеть плоды японских усилий. Было два варианта — советский, по которому пошел Китай, и японский. Маоистская смесь советского марксизма с конфуцианством оказалась столь непривлекательной, что пришлось отказаться даже от ее внутрикитайского употребления, правда с учетом традиции уважения старших. Остальные повернулись в сторону японцев: они такие же узкоглазые, как мы, и смогли! Значит, и мы сможем.

Каждый придумывал что-то свое: корейцы — чеболи; Тайвань — малый бизнес при протекции государства; Гонконг — британское судопроизводство с китайским духом.

Китай обязан Дэн Сяопину снятием удавки с крестьянства и с ремесла. Здесь огромную роль сыграла энергия аграрно-индустриального перехода, до завершения которого еще остается немало возможностей. А дальше что?

Это видно опять же на примере Японии. К началу 1990-х модель догоняющего развития на основе индустриализации и с опорой на традиционные ценности себя исчерпала. Дальше для постиндустриального развития требовались свобода, индивидуализм, которых в восточноазиатской культуре не было. Те традиции, которые славно послужили японскому чуду прежде и благодаря которым советским командированным фирма «Тойота» представлялась образцовым коммунистическим предприятием, теперь стали тормозом.