Читать онлайн «Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером». Страница 49

Со временем милитаристские войны уступили место торговым. Автор доктрины laissez-faire Д'Аржансон в 1751 г. говоря о них[81] восклицал: «О ненавистное нежелание достичь величия не иначе, чем путем унижения соседей!»{805}. Фундаментальность этого принципа полтора века спустя подчеркнет один из творцов Версальского мира премьер-министр Франции Клемансо: «Национальности это реальная вещь… Процветание нации… достигается в основном за счет соседей»{806}.

Однако непрерывные войны с сопоставимыми соперниками в итоге приводили к разорению не только проигравших, но и победителей. На счастье Европы страны, имевшие выход к морю, быстро нашли другой объект экспансии — дикие заморские колонии, «освоение» которых стоило гораздо дешевле, а прибыли приносило во много раз больше, чем война с соседом.

Правда далеко не все страны Европы имели доступ побережью и возможности для колониальной экспансии. Для них война друг с другом становилась смыслом существования. Эти страны были обречены без конца грызть глотки друг другу, разоряясь и деградируя. Они деградировали бы и без войн, поскольку не обладали экономической самодостаточностью для собственного развития.

От самоуничтожения эти страны спасли континентальные империи, которые силой принудили грызунов к миру, обеспечивая тем самым их и собственное развитие. Английский журналист С. Джонсон в конце XVIII в. образно отмечал этот факт словами: «Самый прекрасный вид для шотландца открывается с большой дороги ведущей в Англию»{807}. Континентальная империя давала возможности для самореализации и развития представителям всех национальностей входящих в ее орбиту. Континентальные европейские империи по своей сути являлись цивилизационными государствами[82]. Иначе было с морскими империями, для них все, что лежало за пределами метрополии, становилось прежде всего объектом эксплуатации по национальному признаку.

Идее национализма противопоставлялся, с одной стороны, общечеловеческий принцип, утверждая который, Карамзин говорил: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек»{808}. С другой стороны — индивидуалистический, который в изложении такого апологета либерализма, как К. Поппер, звучал следующим образом: «Национализм взывает к нашим племенным инстинктам, к страстям и предрассудкам, к нашему ностальгическому желанию освободить себя от груза индивидуальной ответственности»{809}.

Однако ни одна из Великих Либеральных Демократий никогда не отказывалась от национализма, наоборот провозглашала национализм принципом своего существования. Например, бывший премьер-министр Великобритании М. Тэтчер не теоретик, а практик радикального либерализма отмечала, что именно единство британской нации, было фундаментальной основой процветания Великобритании{810}. На разницу в трактовке самого термина указывал главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе Джексон: фашистская партия «апеллировала к национализму, который, когда это касается нас самих, мы называем патриотизмом, а в отношении наших противников — шовинизмом»{811}.

Прогрессивную сущность национализма раскрывал Дж. М. Кейнс указывавший, что «общество живет не для мелких повседневных удовольствий, а для процветания и будущего своей нации, т.е. для обеспечения прогресса»{812}. Тем же самым обеспечивается фундаментальное для капитализма наследственное право, когда родители создают капитал ради процветания своих потомков. Разрушение национальных, культурных границ неизбежно вело к отрыву от исторических корней и размыванию понимания того ради чего живет данное общество и сам человек. С экономической точки зрения национализм обеспечивал метрополии достаточную концентрацию капитала необходимого для развития, что наряду с обостренной конкуренцией национальных государств Европы обеспечило их более быстрый прогресс (по сравнению, например, с огромным единым Китаем, находящимся в сходных природно-климатических условиях)[83].

Однако далеко не все народы по географическим, климатическим и прочим причинам могут создать самостоятельные полноценные цивилизации, т.е. обеспечить внесение своего вклада в развитие человечества[84]. Если же национальным элитам этих народов все же удается добиться «независимости», то зачастую это достигается за счет снижения экономического и политического потенциала, и ослабления цивилизационных государств. Ц. Михальский демонстрировал эту зависимость на примере своей страны: «Польша меньше Франции, Германии, не говоря уже о Китае или России. Полякам не обязательно быть народом историческим, так пусть они тогда будут, по крайней мере, европейским народом, а не только европейским паразитом»{813}.

И это Польша — являющаяся относительно крупным и развитым государством, что же говорить о мелких националистичных псевдогосударствах экономически несамодостаточных и нежизнеспособных, которых к тому же «комплекс национальной неполноценности» делает крайне агрессивными. Они становятся заложниками ситуации и вынуждены строить стратегию своего выживания на противоречиях Великих Держав. Тем самым они нередко сеют зерна войны, толкая мир к пропасти. Одновременно слабость подобных псевдогосударств создает некий цивилизационный вакуум, вакуум силы, который более мощные державы притягивает даже помимо их воли[85]. Природа не терпит пустоты. «Великие нации быстро поглощают заброшенные места… Это движение, которое обеспечивает развитие цивилизации и прогресс расы…» — утверждал в этой связи один из идеологов американского империализма А. Мэхэн{814}.

Для бесперспективных или слишком затратных с точки зрения прямой аннексии или колонизации стран предназначалась другая политика[86]. В устах президента Т. Рузвельта в 1904 г. она звучала следующим образом: «Любая страна, любой народ, который ведет себя хорошо, может рассчитывать на нашу сердечную дружбу. Если государство достаточно умело и достойно разрешает социальные и политические проблемы, если поддерживает порядок и платит по своим обязательствам, ему нечего опасаться вмешательства Соединенных Штатов. Постоянные несправедливые действия или бессилие правительства, влекущие за собой ослабление уз, связывающих цивилизованное общество, могут, в конце концов, потребовать вмешательства какой-либо цивилизованной нации, будь то в Америке или в любой части мира…»{815}.

Политика Т. Рузвельта вошла в историю под названием «дипломатии большой дубинки». «Между 1900 и 1933 гг. Соединенные Штаты вмешивались в дела Кубы 4 раза, Никарагуа — 2, Панамы — 6, Гватемалы — 1, Гондураса — 7 раз… Доминиканской республики в 1916г. в четвертый раз и держали там войска 8 лет. Вмешались в дела Гаити в 1915 г. и держали там войска 19 лет»{816}. Вмешательство, как правило, начиналось с революций, борьбы за свободу от испанских колонизаторов и т.п., после чего для защиты американской собственности и интересов вводились американские войска. Затем к власти приводилась марионетка, диктатор, а то и просто представитель американской компании, гарантировавший защиту американских интересов. И наконец, новому правительству навязывался кабальный кредит…[87]. О. Генри в своей книге «Короли и капуста» дал образное описание практического содержания этой политики: «Маленькие нации из оперы-буфф изображают из себя государства и играют в правительственные интриги, пока однажды на горизонте не появляется большое судно с пушками и не дает предупреждение, что бы эти нации не разбивали свои игрушки». Правил в этих государствах «банановый король, каучуковый князь, барон индиго и красного дерева» американец Фрэнк Гудмэн[88].

Если победят немцы — Европа превратиться в сплошной концлагерь; если победят союзники — Европа станет образцовым сумасшедшим домом…

Что касается Европы после Первой мировой войны, то здесь американцы, столкнувшись с не менее развитой цивилизацией, были вынуждены использовать новую политику. Ее принципы отражал лозунг В. Вильсона о «праве наций на самоопределение». Госсекретарь Р. Лансинг предупреждал президента: «Эта фраза начинена динамитом. Она возбуждает надежды, которые никогда не будут реализованы. Я боюсь, что эта фраза будет стоить многих тысяч жизней»{818}. Великий английский экономист Дж. М. Кейнс в своем экономическом бестселлере 1919 г. предостерегал: «Бессчетные вновь созданные новые политические границы создают между ними жадные, завистливые, недоразвитые и экономически неполноценные национальные государства. Экономические фронты были терпимы, так долго, как огромные территории были включены в несколько больших империй, но они будут нетерпимы, когда империи Германии, Австро-Венгрии, России и Турции разделены между двадцатью независимыми государствами»{819}.