Читать онлайн «Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером». Страница 14

• Третий шаг исходил из уверенности Ф. Рузвельта в том, что «покупательная способность народа — это та почва, на которой произрастает процветание страны»{225}. Здесь президент буквально дословно цитировал работу К. Маркса «Заработная плата, цена и прибыль», он требовал уничтожить: «торговый барьер»… у себя дома… Повышение заработной платы рабочих., и сокращение рабочего дня могут почти в одночасье превратить самых низкооплачиваемых рабочих в реальных покупателей… на миллиарды долларов. Такое увеличение объема реализации должно привести к столь большому снижению издержек производства, что даже значительный рост затрат на оплату труда производители смогут покрыть без повышения розничных цен… (необходимо) повысить доходы самых низкооплачиваемых рабочих…, чтобы обеспечить полную производственную нагрузку нашим фабрикам и фермам»{226}. «Если все работодатели, действуя сообща, сократят рабочий день и поднимут заработную плату, то мы сможем вернуть людей на работу. Ни один работодатель не пострадает, поскольку относительный уровень издержек производства поднимется для всех конкурентов на одну и ту же величину»{227}.

• Четвертый шаг казался уже окончательным вызовом свободному рынку. Рузвельт потребовал «положить конец убийственной конкуренции»{228}. Президент вновь фактически цитировал классиков марксизма, в частности работу Энгельса «Наброски к критике политической экономики». Рузвельт утверждал, что кризис перепроизводства «это в большой степени результат полного отсутствия планирования и полного непонимания тех тревожных симптомов, которые были у всех на виду со времени окончания Первой мировой войны»{229}. Рузвельт отмечал: «NRA не имеет никакого отношения ни к ценам на сельскохозяйственную продукцию, ни к общественным работам. Она занимается только созданием системы экономического планирования в промышленности»{230}. «Предметом планирования должны быть не только трудовые ресурсы, но и рабочие места…, поскольку мы ставим цель избавиться от «пиков» и «провалов» занятости. Мы стараемся помочь промышленникам ввести планирование, чтобы покончить с таким положением, когда в один год производится больше товаров, чем люди могут или желают купить, а в следующий производство резко сокращается, и сотни тысяч людей оказываются за воротами предприятии»{231}. «На смену экономике laissez faire, которая превосходно работала на более раннем и простом этапе развития промышленности, должна прийти философия планового национального хозяйства», — заявлял президент Торговой палаты США Г. Гарриман{232}.

Р. Тагвелл, профессор Колумбийского университета утверждал: «Игра окончена. Черной кошки в темной комнате нет. “Невидимой руки” не существует. И никогда не было… Теперь мы должны создать реальную и видимую руководящую и направляющую руку, чтобы решить задачу, которую должна была, но не сумела решить мифическая, несуществующая, невидимая сила»{233}. В 1934 г. Тагвелл писал о фашистской Италии: «Это самый чистый, четкий и эффективно работающий социальный механизм, который мне случалось когда-либо видеть; он вызывает у меня зависть»[24].

• Пятый шаг посягал на святое — на права частной собственности. В своей второй инаугурационной речи Рузвельт говорил: «Инстинктивно мы поняли, что существует более глубокая необходимость — необходимость найти посредством правительства инструмент решения постоянно возникающих проблем нашей сложной цивилизации. Постоянные попытки найти решения без помощи правительства привели лишь к замешательству. Ибо без этой помощи мы не способны осуществить практический контроль над слепыми экономическими силами и слепо эгоистичными людьми». Правительство не должно допустить повторения времени, когда люди были охвачены погоней за незаработанным богатством, а их лидеры во всех сферах деятельности не желали ничего знать, кроме собственных корыстных интересов и легкой наживы». «Можно ли оставить частное предпринимательство без помощи и «разумного ограничения»? — вопрошал Рузвельт, — Ответ однозначен: нет нельзя, иначе «оно разрушит не только самое себя, но и жизненные процессы» страны»{234}. Для начала были введены антитрестовские законы, призванные «предотвратить образование монополий и воспретить получение монополиями необоснованных прибылей»{235}.

Но Рузвельт шел еще дальше и потрясал сами основы священного права, он вводил налог на наследство и высоко прогрессивный подоходный налог. Ф. Энгельс почти за полвека до этого отмечал: «… в сущности, принцип налогового обложения является чисто коммунистическим принципом, так как право взимания налогов во всех странах выводится из так называемой национальной собственности. В самом деле, либо частная собственность священна — тогда нет национальной собственности и государство не имеет права взимать налоги; либо государство это право имеет — тогда частная собственность не священна, тогда национальная собственность стоит выше частной собственности и настоящим собственником является государство…»{236}. Рузвельт по этому поводу заявлял: «Собственность упрочится в том случае, если каждая семья будет иметь реальный шанс получить свою долю в совокупном богатстве страны. Если собственности, доходам большинства и угрожает опасность, то она исходит не от политики правительства в отношении бизнеса, а от ограничений, налагаемых на бизнес частными монополиями и финансовыми олигархиями»{237}.

• Шестой шаг впервые в американской истории устанавливал права труда наравне с правами капитала: «Право на труд, — заявлял Рузвельт, — неотъемлемая привилегия свободного человека. Если это право продолжительное время нарушается в отношении любого отдельного человека, который нуждается в работе и хочет работать, это следует расценивать как вызов нашей цивилизации и устоям нашего общества»{238}. В своем радиообращении к нации Рузвельт говорил: «Мы отказываемся проводить различие между теми, кто живет трудом своих рук или умственным трудом, и теми, кого кормит собственность, отказываемся считать, что одни в чем-то ниже других. Мы убеждены, что труд достоин такого же уважения, как собственность. Однако наши работники физического и умственного труда заслуживают не только уважения. Они имеют право на практическую защиту, которая обеспечила бы им возможность применять свой труд и получать доход, достаточный для достойного и постоянно растущего уровня жизни. Более того, этот доход должен позволять сделать накопления, чтобы обезопасить себя от неизбежных превратностей жизни… Есть среди нас такие, кто… хотели бы лишить рабочих всяких действенных средств коллективно отстаивать свои права, отказать им в возможности заработать на достойную жизнь и сделать накопления на черный день. Именно от таких недальновидных людей, а вовсе не от рабочих организаций, исходит опасность классового раскола общества, который в других странах привел к диктатуре, к тому, что жизнь людей наполнилась страхом и ненавистью»{239}.

• Седьмым шагом, вполне закономерным, стало признание Советской России. В сентябре 1933 г. госсекретарь К. Хэлл обратился к Рузвельту с меморандумом: «Россия и мы были традиционными друзьями до конца мировой войны. В целом Россия миролюбивая страна. Мир вступает в опасный период, как в Европе, так и в Азии. Россия со временем может оказать значительную помощь в стабилизации обстановки… в мире». Полковник Робине в 1933 г. вернувшись из СССР, на всю Америку бросил в радиоэфир: «Я увидел беспрецедентные успехи советского народа! Таких достижений за такой срок не знала ни одна страна… Нам нужны нормальные дипломатические отношения и более того — такая дружба, которая гарантировала бы народам мира мир»{240}. В результате опроса с помощью более 1100 американских газет было выяснено, что 63% американцев было «за» дипломатические отношения с русскими. Решение о признании Советского Союза было принято. В 1944 г. Рузвельт заявлял по этому поводу: «Я отношу (это признание) к самым большим достижениям внешнеполитической деятельности возглавляемого мной правительства… Это нечто такое, чем я горжусь»{241}.

В своем отношении к Советской России Ф. Рузвельт развивал взгляды В. Вильсона на конвергенцию развития{242}. «Согласно этой теории, — отмечает Д. Данн, — Советская Россия и Соединенные Штаты развиваются от капитализма неограниченной свободы предпринимательства к государственному социализму всеобщего благосостояния, и Советский Союз перерастает из тоталитарного государства в социал-демократию. По их мнению, Великая депрессия доказала, что демократический капитализм, как идея об освобожденном индивиде, который в стремлении к собственной прибыли приносит пользу всему населению страны, — анахронизм. Новое время требовало более широкого участия правительства в экономике, чтобы ограничить излишества свободного капитализма и перераспределить богатство страны для обеспечения благосостояния всего народа. Но новая эпоха, в отличие от демократического капитализма, призывала к демократическому социализму. Кроме того, большевистская революция явилась будто в знак того, что движение к социализму — всемирное движение, следующая ступень в неизбежном ходе истории к прогрессивному обществу, ранними этапами которого были Французская и Американская революции… Если Уинстон Черчилль и его тип людей, экстремальным примером которого был Гитлер, — продолжает Данн, — являлись крайними представителями уходящей эпохи с характерной для нее агрессией, империализмом и игрой на равновесии сил, то Сталин с Рузвельтом были провозвестниками Нового мира, преданного делу мира, справедливости и общественного прогресса»{243}.