Читать онлайн «Морские львы и котики». Страница 2

При такой вовлеченности трудно представить противоположный процесс — выпадение шумных лежбищ из поля зрения вроде бы внимательных и заинтересованных людей. Тем не менее котовые лежбища средних Курил не были замечены Русско-Американской компанией и Японией, что отсрочило их разгром до последней четверти прошлого века; а читая очерк романтика и китобоя Германа Мелвилла о Галапагосах, трудно догадаться, видел ли он лежбища морских львов и котов на этих островах.

Отступив еще на два века назад, ко времени, когда несколько поколений землепроходцев сделали доступными для европейцев океанские берега и острова практически всего глобуса, можно представить их впечатления, сходные, вероятно, с тем, что увидел современный поэт Фазиль Искандер:

Впечатления от невиданной флоры и фауны представить можно с большой долей вероятности, но саму фауну и характер ее использования представить гораздо труднее, приходится вычислять.

Трудности начинаются с названий зверей, которые и спустя несколько веков после знакомства носителей языка с называемыми зверями могут переходить с одного на другого, не деля не только разные зоологические виды, но и разные семейства. Имена давались чаще по простой схеме: морской тот-то. И набор сухопутных тезок для дюжины форм ушастых тюленей был, по-видимому, ограничен для романских и германских языков псами, львами и медведями, среди которых иногда вклинивалась корова. При этом испанский морской пес (lobo marine) — это до сих пор и тюлень монах из настоящих тюленей, и все морские коты — из ушастых тюленей, а во времена конкисты — и пресноводные выдры. У немцев отарииды поделились на два четких сорта: морские медведи (морские коты русского языка) и морские львы, морские же псы стали однозначно связываться только с нерпами. Англичане еще в позапрошлом веке называли морскими львами (Sea lion) и теперешних владельцев имени, и морских слонов, и даже моржей, что для сегодняшнего зоолога все равно, что путать волка, гиену и леопарда (и там и тут — три разных семейства). Называть тюленей морскими коровами давно вышло из моды, но языковое прошлое живет, однако, на котовых промыслах, где секач — «бык» (bull), а взрослая самка — «корова» (cow). Но еще в начале XIX в. били каких-то «морских коров», выходивших на берега острова Св. Елены. Для русских, вышедших в XVII в. на охотское, камчатское и чукотское побережья, морские звери выглядели иначе, чем для шедших навстречу русским западноевропейцев. Крупный морской лев оказался просто сивым зверем «сивучем» (модель довольно редкая из-за явной ненужности добавки «морской»), а его более мелкие собратья — «морскими котами». Слово «кот» связывает зверя не только с домашней кошкой, но и с не сразу приходящими в голову приспособлениями для ловли морской рыбы и теплой обувью. Если верить словарю В. И. Даля, то в его время сивучами называли и старых самцов морского кота. Пришедший на смену морскому коту «котик» вытеснил его даже из официальных документов лишь в начале нашего века: в 1908 г. издается «Инструкция о котовом промысле», а через три года — уже «Конвенция о международной охране котиков». Если к европейским названиям отариид добавить японские и предположить отсутствие в них европейских (португальских или голландских) заимствований, то окажется, что названия знакомых японцам морских котов уходят в предшествующий языковый пласт — к айнам, а из двух морских львов этих вод один — «волосатая рыба», или «морской конь» (у европейцев той эпохи морским конем был морж), а второй — «олень побережий», в латинской транскрипции (azika), почти не отличимый от своего собрата с противоположного берега Пацифики инкского (azuka). Впрочем, согласно современному толковому японскому словарю «морской конь» — это тропическая тихоокеанская морская корова дюгонь, т. е. название и здесь переходит со зверя на зверя. В качестве контраста ко всем трем моделям называния океанского зверя (романо-германской, русской и японской) можно привести специализированную культуру охотников на морского зверя: в каждом из трех локальных диалектов азиатских эскимосов (науканского, чаплинского и сиреникского) есть специальный термин для обозначения морского льва — сивуча.

Помимо чистого интереса к формированию языка, попытки понять ход наименования невиданных прежде океанских зверей разными группами землепроходцев, обживавших земной шар, имеют два практических выхода. Для сегодняшнего хозяйствования надо знать, какой была фауна и флора данного места несколько веков назад, а следы этого, сохранившиеся в архивах или языковой памяти местных жителей (например, в названии мыса, бухты или острова), трудны для истолкования. Других же следов, к сожалению, почти нет. Для того же сегодняшнего хозяйствования надо знать, что и по каким причинам произошло с данной фауной за последние века, т. е. надо знать, как именно хозяйствовали землепроходцы. А способ хозяйствования, очевидно, неодинаков у группы, именующей всех морских зверей одним словом, и у группы, различающей мелкие подразделения. Также небезразлично, видят ли в звере только шкуру или еще что-нибудь. Как вычислить те перемены, которые произвело появление нескольких тысяч конкистадоров XV–XVI вв. в Африке, Америках и на островах трех океанов, притом что население Земли для того времени оценивается в полмиллиарда человек. Грузы тюленьих шкур и жира упоминаются в описаниях испанских и португальских плаваний по Атлантике XIV в., те же грузы берет Колумб. Испанский хронист XVII в. пишет о том, что тюленями кишат необитаемые острова у перуанских берегов и что жир их, идущий на освещение у испанцев, так же как прежде у индейцев, продается в Кальяо по 4 песо за бутылку. Тот же хронист приводит неизменные на протяжении веков рыбацкие обвинения: тюлени сжирают всю рыбу вокруг (один зверь за 15 минут съел 6 арроб рыбы, т. е. около 70 кг!) и рвут сети. О тюленях атлантических Канарских и Азорских островов сейчас напоминают лишь названия мелких островков и скал, а южноамериканских ластоногих можно увидеть и сейчас, но сколько (и где) их было во времена экспедиции Магеллана, мог бы написать его хроникер Пигафетта[3], но в его записках этого нет. Так же мало мы знаем о тех громадных стадах ушастых тюленей, которые должны были быть перед глазами Александра Селкирка[4] во время его робинзонады на островах Хуан-Фернандес (прошло чуть больше полувека после его освобождения, и котов стали бить там сотнями тысяч).

За пять веков европейской экспансии происходило включение неизвестных прежде отариид (Европа — единственный из континентов, где на берегах не было в это время никаких ушастых тюленей) не только в европейскую экономику и европейские языки, но и в европейскую науку. И здесь неожиданным оказывается, как мало дали миллионы забитых во время промыслового бума зверей просвещенным XVIII и XIX вв. Если взять наиболее изученных беринговоморских морских котов, то первые описания их жизни появляются в середине позапрошлого века (записки штатных натуралистов Великой северной экспедиции С. П. Крашенинникова и Г. Стеллера). Затем исчезают упоминания об этих зверях на целый век, вплоть до опубликования обстоятельных записок епископа Иннокентия (И. Е. Вениаминова)[5]. Только в конце прошлого века публикуются первые описания анатомии и первые карты лежбищ, тогда же выходит в свет четырехтомная сводка «Морские коты и котовые острова Северной Пацифики» под редакцией известного ихтиолога Д. Джордана с собранным под общей обложкой широким набором материалов и рекомендаций (от объявления вредным недопромысла до пожеланий сохранить русские названия местностей на отошедших к США Прибыловых островах). Публикации следующего полувека можно перечесть по пальцам. А потом приходит третья волна: публикации охватывают все более широкий круг тем, территорий и форм ушастых тюленей (включая небольшое число найденных ископаемых).

Наши сегодняшние знания об этом семействе оформились всего за два века трудами нескольких десятков исследователей. Получившаяся постройка, несмотря на многочисленные прорехи (нехватка палеонтологических звеньев, незнание событий в центральных районах океанов и т. д.), достаточно целостна, чтобы определять, какие из новых приобретений легко войдут в уже существующее здание, а какие будут надолго отброшены. При этом прочно включенными в систему знаний оказались и пришедшие из фольклора рассказы о китах косатках, съедающих по нескольку десятков дельфинов и морских котов зараз, или об излишних взрослых самцах-секачах, вредящих на лежбищах, и априорные утверждения (чем больше истребить ихтиофагов, тем больше будет рыбы в море), и эмоциональные накладки на наблюдаемое, убеждавшие современников С. П. Крашенинникова в том, что секачи вмешиваются в чужую драку, чтобы восстановить справедливость, а наблюдателей нашего времени — в том, что там (такая же драка на лежбище) «каждый одинок и равнодушен, покамест сам внезапно не укушен» (Ф. Искандер). Но эта же целостность постройки позволяет видеть факты сопряженными друг с другом и прогнозировать еще неизвестное. А среди многого неизвестного постепенно формировался основной вопрос: для чего могут пригодиться ушастые тюлени на все плотнее заселяемом земном шаре, где все быстрее осваиваются не только земли, но и дно океанов, и околоземное пространство.