Читать онлайн «Юрий Гагарин». Страница 68

Вряд ли, однако, правильно интерпретировать это гагаринское замечание именно таким образом.

Советская пропаганда любила рисовать Гагарина боевым роботом социализма, любимое чтение которого — армейский устав. Интеллектуалы-инженеры — Катыс, Феоктистов, пытающиеся соблюдать декорум, однако внутренне раздраженные тем, что звания героев и «Волги» достались «молокососам» — склонны (хотя бы и с оговорками) рисовать Гагарина недалеким парнем, «сереньким», «мужичком себе на уме», тянущимся к знаниям, но в целом простоватым.

Что ж, происхождение (и иногда — манеры, и иногда — речь) Гагарина можно назвать плебейским, однако он был гораздо более тонко чувствующей, способной к самоанализу личностью, чем принято предполагать: во-первых, у него было то, что называется «благородная душа», а во-вторых, весьма основательная интеллектуальная база. Может быть, он и не был таким интеллектуалом, как Титов (тот вслух, вызывая аллергию у предпочитавших менее экстравагантные способы проведения досуга соседей, декламировал по вечерам жене «Войну и мир» — и, кстати, получил в свое время предложение сыграть роль князя Андрея в экранизации Бондарчука), однако для среднестатистического офицера Советской армии Гагарин был очень высокообразованным (техническое, военное — и высшее инженерное: три образования) и очень начитанным человеком.

В его читательском активе был основной корпус русских классических текстов (включая — есть свидетельства — «Войну и мир», «Анну Каренину» и «Воскресение»); классическая и современная фантастика, в диапазоне от Жюля Верна, Циолковского и Уэллса до Артура Кларка; множество стихов (рассказывают, что он вдохновенно декламировал целиком есенинскую поэму «Анна Снегина»), Советские источники имеют обыкновение акцентировать верность Гагарина советскому же литературному канону: «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Молодая гвардия» А. Фадеева, М. Шолохов, производственные романы В. Попова «Сталь и шлак», «Закипела сталь», «Испытание огнем». Все это правда — но далеко не вся правда. А. А. Леонов вспоминает, что, когда он впервые увидел Гагарина, тот держал в руках «Старик и море» Хемингуэя. Последняя книга, которую прочел Гагарин? Не угадаете: «Уловка-22» Хеллера.

Помимо русской классики и современной литературы, Гагарин, еще в Саратове, планомерно проштудировал составленную Горьким в начале 1930-х книжную серию «Жизнь молодого человека»: «Рене» Шатобриана, «Адольфа» Констана, «Страдания молодого Вертера» Гёте, «Красное и черное» Стендаля, «Без догмата» Сенкевича, «Исповедь сына века» Мюссе, «Оберманна» Сенанкура, «Шагреневую кожу» Бальзака, «Ученика» Поля Бурже, «Единственного и его собственность» Макса Штирнера. Он прекрасно понимал не только, кто такой Жюльен Сорель и в чем состоит теория Раскольникова, но и что значит жизнестроительство, к чему ведет стремление к абсолютной личной независимости, кто такой «фаустовский человек» и что такое «фаустовская ситуация».

Соответственно, следует понимать, что Гагарин — каким бы симплициссимусом[31] его ни рисовали — вполне осознанно выстраивал проект своей если не карьеры, то жизни в целом. Именно он, он сам, добился того, чтобы на него обратили внимание и стали им «заниматься». Он тоже стал героем воспитательного романа — такой же молодой человек из низов общества, делающий карьеру с расчетом на свое упорство и личные качества; при этом он умудрился не утратить иллюзии, а напротив, без особого ущерба для личности обзавестись новыми (да еще и заразить ими страну). Именно Гагарин — кто бы мог подумать — оказался идеальным воспитанником этой серии, тем самым молодым человеком XX века (а вовсе не фольклорным Емелей; на самом деле, «пролежал» Гагарин всего полтора часа, а до того бегал, как Штольц, Жюльен Сорель и Раскольников вместе взятые), кто прекрасно усвоил преподанные Горьким умные уроки — и чья собственная история, именно в силу критического освоения этого материала, этого чужого опыта, радикально отличалась от историй его двойников из XIX века.

И до и после полета Гагарин несомненно осознавал — как абстракцию — свой класс (рабоче-крестьянский пролетариат) и свою касту (офицер-воин) и вел себя так, как требовали соответствующие кодексы поведения. Психологическая драма его души состояла в том, что, добившись максимального из возможных личного успеха, имея представление об индивидуалистической эгоцентрической этике и пережив эмансипацию от некоторых классовых и кастовых принципов, он — даже после того, как увидел свой гигантский портрет на фасаде Исторического музея[32], — не стал культивировать в себе ощущение собственной исключительности и чувство отчуждения от вознесших его масс, не дистанцировался от них, а, наоборот, где только мог, проявлял солидарность с ними; имея возможность преодолеть силу классового притяжения и оказаться в зоне, свободной от всяких ограничений, Гагарин — еще раз подчеркнем: сознательно — выбрал этику другую, коллективистскую, общинную, государственническую. Мы покажем, что это произошло не сразу, не в первые послеполетные дни и даже месяцы; однако в конце концов произошло — несомненно; природный ум, хорошая интеллектуальная база, склонность к рефлексии, общение с интеллектуалами всех мастей — ну и, надо полагать, интуитивное представление о том, что его жизненный путь странным образом рифмуется с Чьим-то еще, — помогли Гагарину сделать этот выбор.

Би-би-си: А разве встреча первого космонавта не была запланирована заранее?

Сергей Хрущев: Нет. Собственно говоря, встречу Гагарина целиком придумал Никита Сергеевич. Все думали, ну привезут его сюда <в Москву>, ну дадут какую-нибудь награду, орден Ленина, например, ну и всё. А Никита Сергеевич считал иначе. Он считал, что произошло грандиозное событие, которое надо отметить соответствующим образом (6).

Левитан в этот день много раз объявлял по радио сообщение ТАСС, от этого он, в конце концов, и охрип. А у нас на полигоне появился излюбленный тост, взятый из самодеятельной песни, которую пели в известном состоянии испытатели: «Ракета улетела, налей еще стакан, и пусть теперь охрипнет товарищ Левитан!» (5).

Сергей Хрущев: Перед вылетом из Пицунды в Москву Хрущев позвонил в Кремль и сказал, чтобы они там подготовили Гагарину достойную встречу.

Би-би-си: И Кремль постарался? (6).

Пока Гагарины отсутствовали, в их жилищных условиях (а до полета Юрия Алексеевича в космос семья жила в двухкомнатной квартире) буквально за два или три дня произошли большие изменения. В четвертом подъезде на четвертом этаже в трехкомнатной квартире жили космонавты-холостяки: Иван Аникеев, Валерий Быковский и Дмитрий Заикин. После 12 апреля их и жильцов смежной квартиры, находящейся в пятом подъезде, тут же выселили, и уже 13 апреля из Москвы прибыли строители-ремонтники, которые занялись обустройством новой квартиры Гагариных. Стены, разделявшие изолированные помещения, выдолбили, и получилась большая четырехкомнатная квартира. Интересно было наблюдать, как потом привозили новую мебель и всё, что нужно для семьи, — посуду, постельные принадлежности… Подъезжали машины, солдаты выгружали вещи и заносили их в квартиру (3).

Сергей Хрущев:

По плану Хрущева Гагарин должен был прилететь в Москву в сопровождении истребителей. Все правительство должно было встречать его на Внуковском аэродроме. Затем его должны были провезти в открытом лимузине по Ленинскому проспекту, где бы его встречали люди. Потом митинг на Красной площади, большой прием в Кремле, награждение и так далее. Однако этот план был встречен правительством не очень дружелюбно. Многие говорили, что такая роскошь не соответствует событию. Кроме Хрущева и еще некоторых человек далеко не все понимали важность этого события.

Он вернулся в Москву и настоял, чтобы встреча прошла по его плану (6).

Николай Каманин:

Во второй половине дня Юра начал готовиться к встрече в Москве. Рапорт Хрущеву он освоил за полчаса, но первое время излишне торопился. Две-три тренировки устранили этот недостаток.

Я уже знал по выступлениям Юры еще до полета, что он обладает задатками неплохого оратора.

Перед сном Юра примерил новую форму и шинель. Раза два я изображал Хрущева, а он подходил ко мне с рапортом.

На следующий день заезжал к Юре, представил ему Денисова и Борзенко из «Правды». Они будут готовить книгу Гагарина, а я буду ее редактировать (9).

Сергей Хрущев:

Отец вспомнил, как встречали в пору его молодости челюскинцев, чкаловцев. И сейчас ему захотелось устроить нечто подобное: толпы людей на улицах, дождь листовок с неба, грандиозный митинг. То, что отец ставил на одну доску челюскинцев и Гагарина, свидетельствовало о том, что как и четыре года назад, при запуске первого спутника, ни отец, ни все мы, его окружающие, не смогли представить реакции в мире на происшедшее. Действительность превзошла все ожидания. Но тогда, в день свершения, мы не догадывались, что присутствуем в первом дне новой эры (8).