Читать онлайн ««Теория заговора». Историко-философский очерк». Страница 66

Отечественные конспирологические мыслители на всём протяжении XX века полностью солидарны в подобной трактовке, охотно признавая за интеллигенцией и «специфичность», и «феноменальность», правда, особого толка. Согласно их теоретическим построениям, интеллигенция обладает двойственной социально-онтологической природой. Во-первых, она является силой денационализированной и денационализирующей. Вот как об этом говорит В. Ф. Иванов: «Интеллигенция наши исконные начала отвергает, разрывает свою связь с народом и бежит “вон из Москвы” в Европу за чужими и чуждыми нашей жизни идеями»{457}. Во-вторых, будучи денационализированным субъектом социокультурной жизни России, она автоматически становится транслятором, посредством которого практически реализуется деятельность «тайных обществ». Заметим, что таким образом в интерпретации российских конспирологов в бытовании интеллигенции совмещается несколько аспектов. При этом, как правило, в качестве «тайного общества», эзотерически определяющего внутреннюю природу деятельности интеллигенции, выступает масонство.

В отечественных конспирологических моделях происходит фактическое отождествление масонства и интеллигенции. Достаточно известная работа Б. Башилова «История русского масонства» концептуально предваряется следующей трёхчастной формулой: «Россию и народ привела к гибели воспитанная масонством либерально-радикальная социалистическая интеллигенция. История русской революции — есть история передовой, либерально-радикально-социалистической интеллигенции. История либерально-радикально-социалистической интеллигенции есть по существу история масонства»{458}. Достаточно важным представляется то, что все дальнейшие страницы работы, кроме небольших исторических экскурсов в эпоху XVIII века, посвящены анализу специфики отечественной религиозно-культурной жизни. Центром внимания автора становятся имена Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, противостоящие, согласно авторской логике, «Ордену Русской Интеллигенции».

Для нас представляет особый интерес то, как позиционировала себя интеллигенция в начале прошлого столетия, как она, в явной или неявной форме, относилась к выдвигаемым отечественными конспирологами обвинениям в свой адрес. Для этого мы обратимся к фигуре Иванова-Разумника — влиятельного публициста и критика того времени. В своей работе «История русской общественной мысли» Иванов-Разумник пытается проследить эволюцию интеллигенции с конца XVEI по начало XX века. Прежде всего, автор оговаривает необходимость пересмотра сложившегося взгляда на природу самого феномена интеллигенции. Нравственному определению: «интеллигенция как совесть русского народа» — противопоставляется иной набор отличительных свойств интеллигенции. «Первым и главным из этих признаков является следующий: интеллигенция есть прежде всего общественная группа»{459}. Поэтому если отдельных интеллигентов мы можем найти в различные эпохи, начиная от Нила Сорского, то интеллигенция как социальная группа складывается к началу XVIII столетия. Главным её признаком становится оппозиционность по отношению к сложившимся социально-культурным институтам. Иванов-Разумник предлагает нам следующую дефиницию: «Интеллигенция есть этически — антимещанская, социологически — внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь»{460}.

Отметим, что современная наука в своих оценках интеллигенции всё чаще обращается к такому её признаку, как «оппозиционность». «Одним из фундаментальных признаков русской интеллигенции является её принципиальная оппозиционность к доминирующим в социуме институтам. Эта оппозиционность прежде всего проявляется в отношении к политическому режиму, к религиозным и идеологическим установкам, но она может распространяться также на этические нормы и правила поведения и т. п. При изменении этих стандартов меняется характер и направленность, но не качество этой оппозиционности»{461}, — утверждает авторитетный отечественный исследователь. Постоянное противостояние лишает интеллигенцию возможности выработки позитивной программы, нацеленность на перманентную борьбу приводит к серьёзным смещениям в социально-этической картине мира, созданной деятелями русской интеллигенции.

Возвращаясь к анализу позиций Иванова-Разумника, обратим внимание на то, что понятие «мещанство», хотя первоначально и соотносится с этической сферой, в итоге приобретает выраженное политическое звучание. Мещанство, с одной стороны, отражает настроения наиболее «реакционной» части русского общества, отвергающей прогрессивные устремления интеллигенции. С другой стороны, мещанство трактуется расширительно, как российское государство, с присущими ему традициями и социально-культурными институтами. «Передовой отряд» русского общества включает в себя различные фигуры и сообщества, в той или иной форме вступавшие в конфликт с социальной системой: от масонов, декабристов, демократов сороковых годов до народовольцев и эсеров. «Начиная с Новикова и Радищева, беспрерывно шла борьба русской интеллигенции с Левиафаном государственности, а несколько позднее — и с Молохом общественности»{462}, — пишет Иванов-Разумник. Нетрудно заметить, что тем самым интеллигенция именно как социальная группа приобретает черты маргинальности, выносящие её за рамки русского социокультурного пространства.

Без особых натяжек можно говорить об имманентном присутствии в обозначенной критиком позиции некоторых черт конспирологического мышления. «Левиафаном», как мы знаем, в социально-философской мысли, начиная с Т. Гоббса, называют государство, со всеми его сложившимися институтами. Именно сила государства, включая его репрессивный аппарат, противопоставляется ситуации «войны всех против всех», что позволяет преодолеть хаос разнонаправленных частных интересов. Вводя обозначенную параллель, Иванов-Разумник фактически рассматривает интеллигенцию как группу, перманентно противопоставляющую себя обществу-государству, ставящую своей целью его уничтожение. В этом контексте «прогрессивный» русский критик фактически солидаризируется с «реакционной» позицией русских конспирологов. Естественно, что перед нами не частная позиция Иванова-Разумника, но обобщающее отражение мировоззрения интеллигенции, в целом принимающей и разделяющей подобную установку. Отметим и ещё один момент, связывающий социально-онтологическое пространство русской интеллигенции с конспирологическим мышлением. Речь идёт о своеобразном «культе жертвенности» как некотором маркере, выполняющем функцию инициации. Субъект приобретает статус «интеллигента», приобщаясь к реальному индивидуальному страданию или открывая для себя ущербность, несправедливость, «неправильность» социального мира и законов его бытия. Близкую картину мы наблюдаем и в конспирологии. Обнаружение скрытых механизмов социальных процессов является для сторонника «теории заговора» не просто гносеологическим актом, но причиной кардинального изменения его жизненного пути, приводит к своего рода «выпадению» из системы устоявшихся социальных связей, личных отношений.

Характерно в этой связи то, что именно А. С. Пушкин видится многим конспирологам как фигура, определяющая как контекстуальность, так и сущностную сторону русской «теории заговора». Лаконично сформулировал названную точку зрения тот же В. Ф. Иванов: «Масонство долгие годы гнало поэта, оно оклеветало его, заставило перенести нечеловеческие муки, оно же организовало предательское убийство и рукой подосланного из своей среды убийцы отняло у русского народа его вождя»{463}. Последние слова весьма важны для нас: отечественные конспирологи не только видят в Пушкине гениального поэта, но придают его личности социально-историческое измерение. Его трагическая гибель не только катастрофа для русской литературы, под ударом оказывается само русское общество. Подобная трактовка не утрачивает актуальности и поныне, причём находит поддержку не только среди сторонников «теории заговора». Обратимся в качестве примера к мнению известного современного философа Ф. Гиренка, который формально не является конспирологическим автором. Размышляя о путях развития русской литературы, он делает следующее замечание: «В России не всегда были партии. Раньше их заменяли масонские ложи. Их знаки и сегодня можно встретить везде, даже в Кремле и Донском монастыре. Кругом циркули, мастерки и глаза, вписанные в треугольник»{464}. Далее масонская тема соединяется с биографией поэта: «В окружении Пушкина, пожалуй, только Арина Родионовна не была членом тайного сообщества. Отец — масон. Дядя — масон. Друзья-декабристы — масоны. Хромой Тургенев, как и его брат, — тоже масоны»{465}. Философ не просто констатирует большое количество масонов непосредственно вокруг поэта. «Масонское окружение» Пушкина детерминирует конфликт, начавшийся как мировоззренческий, а впоследствии развившийся в политическое столкновение. Поэту противопоставляется друг его юности — П. Я. Чаадаев. Особо отмечается, что автор «Философических писем» состоял в близком родстве с М. М. Щербатовым — известным русским историком и писателем. Принадлежа к масонству екатерининской эпохи, Щербатов в своём романе «Путешествие в землю Офирскую» описывает некое идеальное государство, принципы устройства которого явно соотносятся с масонскими идеалами.