Читать онлайн ««Теория заговора». Историко-философский очерк». Страница 45

Затем следует подробный рассказ о деятельности тайной организации, выражающей антирусские и антианглийские замыслы правящих кругов Франции. Заметим, что в реальности эти проекты или не были реализованы, или полностью провалились по причине умозрительности идеи и авантюрности исполнения. Совсем неожиданно центр повествования смещается к фигуре небезызвестного шевалье д'Эона, более чем колоритного персонажа эпохи, в целом не бедной яркими типажами. Как известно, шевалье, продолжительное время состоявший на дипломатической службе и выполнявший самые деликатные поручения Версаля, в том числе и в России, в конечном счёте, будучи в Англии, вступил в конфликт — сугубо из материальных соображений — со своим прямым начальством и стал своего рода «невозвращенцем» XVIII века. Шантажируя французское правительство реальными и мнимыми разоблачениями, в том числе и касающимися деятельности «Королевского секрета», шевалье д'Эон пытался выторговать ряд уступок преимущественно денежного характера. Всё это происходило в весьма мелодраматической обстановке, со всем сопутствующим антуражем: секретной передачей документов, готовящимися похищениями и побегами. Естественно, что в подобной ситуации внимание «публики» в немалой степени было обращено и на секретные операции французской дипломатии, утратившие в какой-то степени свою конспиративность.

В этот момент Зорин в своих рассуждениях вступает в область гипотетических предположений. Согласно его интерпретации, находясь в Лондоне во время скандала с бумагами «Королевского секрета», В. П. Петров переносит в оду обозначенные политические реалии. Затем, желая подкрепить конспирологический аспект творения Петрова, Зорин обращается к возможной масонской подоплеке оды. Процитируем соответствующий отрывок:

«Пловцы» оказываются связанными с Британской Ост-Индской компанией, в руководстве которой были очень влиятельные масоны. «Ловцы счастия» возвращают нас вновь к авантюристу д'Эону, вступившему в Лондоне в масонскую ложу. Тем самым схема, замкнувшись, обретает единство. Осознавая, что его концепция, несмотря на ряд интересных и глубоких замечаний, страдает искусственностью, Зорин делает вывод с известной осторожностью: «Похоже, что Петров был первым российским литератором, усмотревшим в распространении масонства угрозу государственным интересам России»{312}.

Первые проявления конспирологических настроений в русском обществе можно также соотнести и с последними годами правления Екатерины II, совпавшими с событиями Французской революции. Сама атмосфера русской истории XVIII в., как мы уже говорили, кажется почти идеальной для определения её в качестве исходного момента отечественного конспирологического дискурса. Многие исследователи к тому же указывают на причастность к возникновению конспирологического дискурса масонского движения и реакции на него со стороны традиционного массового сознания: «В российской интерпретации масонская мифология почти сразу же сливается с традиционными представлениями о тайном заговоре против России, который плетётся за её пределами»{313}. На наш взгляд, подобная интерпретация страдает некоторой однобокостью, заданностью. Действительно, в ряде дошедших до нас источников масонство характеризуется крайне негативно («Псальма на обличение франк-масонов», вошедшая в «Письмовник» Курганова и т. д.). Следует также отметить антимасонский настрой публицистических и драматических произведений самой Екатерины II. Но при этом необходимо обратиться к содержанию и особенностям названных источников, выявить специфику их антимасонства. «Изъяснение некоторых известных дел проклятого сборища франк-масонского» — наиболее обширный, содержащий более 200 строк, антимасонский стихотворный текст середины XVIII века. Масонство предстаёт в данном тексте как явление абсолютно инфернального характера. Изображается картина демонического шабаша:

Этот зачин находит своё продолжение в последующих описаниях. Кроме предосудительных плясок «быстрыми ногами», масоны обвиняются в чревоугодии, сексуальных перверсиях (гомосексуализм, инцест, групповой секс). В подобных красочных описаниях антихристианская сущность масонства практически полностью поглощает возможный конспирологический подтекст произведения. В итоге антимасонская конспирология сводится к хорошо знакомому нам отечественному культурному антизападничеству XVIII века.

Следует напомнить, что социокультурный вектор данной эпохи был определён реформами Петра, движением к культурной и политической вестернизации. Поэтому антимасонские настроения следует рассматривать в большей степени как реакцию на ещё одно «вторжение» европейской культуры, чем как проявление «теории заговора». Антиевропейское, протославянофильское движение самоидентифицировало себя в двух направлениях. С одной стороны, утверждалась концепция самобытного пути развития России (полемические выступления М. В. Ломоносова против диссертации Г.-Ф. Миллера «О происхождении имени и народа российского», трактат В. К. Тре-диаковского «Три рассуждения о трёх главнейших древностях российских», труды И. Н. Болтина). С другой стороны, противодействие экспансии западной культуры во многом формировалось как борьба с галломанией, в контексте которой франкмасонству отводилась немалая роль, но не конспирологического, а по большей части социокультурного характера. Сатирико-иронические выпады царствующей писательницы в адрес масонства имеют несколько иной источник, но тоже не конспирологического характера и связаны, скорее, с общей просвещенческой установкой екатерининской эпохи. Масоны здесь предстают в роли шарлатанов и обманщиков, дурачащих простодушных обывателей, дополняя хорошо нам знакомый ряд фонвизинских типов.

Ситуация изменилась коренным образом после июля 1789 года. Поначалу восприняв революционные события в Париже достаточно спокойно, так как в политическом аспекте ослабление Франции, мягко говоря, не противоречило российским интересам, Екатерина II, спустя короткое время, начинает проявлять беспокойство. Объясняется это тем, что революционные настроения, не ограничиваясь территорией Франции, начали с опасной скоростью распространяться по всей Европе. Тогда и появляется конспирологическая трактовка Французской революции. В работе видного дипломата екатерининской эпохи, посла в Варшаве Я. И. Булгакова «Записки о возмущении Польши» уже утверждается следующее: «В Европе, по-видимому, учинили уже заговор всех обществ и возмущения всенародного спокойствия»{315}.

Ещё более острой была реакция на известие о казни Людовика. Вот как об этом говорит статс-секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий: «С получения известия о злодейском умерщвлении Короля Французского, её Величество слегла в постель, и больна и печальна»{316}. Совокупность всех этих факторов привела к ужесточению политики в отношении масонства и масонских организаций в Российской империи. Возникает своего рода масонский психоз, выразившийся, в частности, в том, что к известным обвинениям в адрес А. Н. Радищева («бунтовщик хуже Пугачёва») было своевременно добавлено обвинение в том, что автор «Путешествия из Петербурга в Москву» принадлежит к ложе мартинистов{317}. «Теоретическим» основанием и одновременно подтверждением подобных тревог послужили весьма оперативные переводы живых классиков антимасонской литературы: Баррюэля и Робайсона. Первому из них выпала честь быть переведённым сразу в двух вариантах{318}, что свидетельствует, по крайней мере, о живом интересе к обозначенной теме русского, весьма немногочисленного в то время, культурного сообщества. Репрессии затронули и Н. И. Новикова, ставшего в глазах своих современников (да и потомков) жертвой излишней подозрительности Екатерины.

Теперь необходимо определиться с выводом: являются ли антимасонские настроения и политические репрессии в отношении деятелей русского Просвещения условиями, позволяющими нам говорить о возникновении конспирологического дискурса в отечественном социокультурном пространстве на переломе XVIII-XIX веков?

Подобное утверждение будет не совсем верным. Наше предположение основывается на следующих аргументах. При всех внешних признаках конспирологического дискурса — мы имеем дело с несколько иным явлением. Объяснение этому находится в характере бытования масонства на отечественной почве. Первые масонские организации возникают в России ещё в 1731 году, но состоят целиком из англичан, живущих в России. Вплоть до начала 60-х гг. XVIII в. масонство не имеет широкого распространения, являясь экзотическим продуктом для русского общества. Так, достоверно известно, что в период 1741-1750 гг. подтверждается существование только одной ложи, носящей символическое название «Скромность», основанной в 1750 году в Санкт-Петербурге. В последующее десятилетие, также в столице, возникает ещё одна ложа — «Три звезды».