Читать онлайн «Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе». Страница 24

Моменты, когда философия оказывала важное влияние на науку, можно обнаружить на протяжении всей истории науки, начиная с ее ранних этапов и кончая современностью. Учениям ионийских натурфилософов, основанным на натуралистических или нерелигиозных подходах к природе, пришли на смену учения греческих философов постсократовского периода, чьи философские взгляды исходили из существования некоего божества, необходимого для понимания Космоса. Бенджамин Фаррингтон отмечает, что астрономия была «пифагорезирована и платонизирована в течение относительно короткого отрезка времени, последовавшего за закатом ионийской школы». Далее он добавляет, что «астрономия не воспринималась греческой публикой до тех пор, пока не была избавлена от атеистических представлений»[121]. Это лишь один из примеров того, как философский взгляд на мир может влиять на формирование научной теории.

За этим примером последовало множество других. Известный историк науки Александр Койре (А. Koyre) утверждает, что в вопросах понимания природы Галилей был платонистом и что это обстоятельство имело важное влияние на его становление как ученого. Взгляды Койре подвергались критике, но критика эта не отрицала возможности влияния философских представлений на Галилея[122]. Объяснение природы, предпринятое Ньютоном, также было представлено им в рамках религиозного мировоззрения, что делало это объяснение приемлемым для широкой публики, а также раскрывало нечто важное для понимания внутренних убеждений самого Ньютона. Декарт даже отложил публикацию своей книги «Principia Philosophia», с тем чтобы попытаться как-то приспособить свои взгляды на природу к ортодоксальным религиозным представлениям о ней; надо отметить, что в целом ему это удалось, однако потребовало известных усилий. Влияние, оказанное немецкой натурфилософией начала XIX столетия на европейских ученых, широко известно, и это влияние привело к тому, что такой известный историк науки, каковым является Л. Пирс Уильямс, рассматривал натурфилософию в качестве важного составного элемента теории поля; он, в частности, утверждал, что идея обратимости сил «была идеей, заимствованной у натурфилософии, — идеей, к которой ньютонианская система физики относилась если и не враждебно, то, по крайней мере, индифферентно»[123]. В каждом из перечисленных случаев проблема взаимодействия между наукой и философией является одной из основных проблем исследования для историка науки.

Воздействие философии на науку продолжается и до сегодняшнего дня; его не следует рассматривать как некий пережиток прошлого, который если еще не преодолен, то будет преодолен в будущем. По этому поводу Эйнштейн писал: «В наше время физикам приходится беспокоиться о философских вопросах в гораздо большей степени, нежели это делали предыдущие поколения физиков»[124]. Сам Эйнштейн часто признавал, что лично многим обязан критике науки со стороны философии; результатом этой критики явилась революция в науке XX в.

Мы слишком приближены к процессу развития современной науки для того, чтобы ясно различать ее взаимодействие с философией, но то, что такое взаимодействие имеет место, не вызывает сомнений. В качестве примера можно сослаться на то обстоятельство, что новые концепции квантовой механики и теории относительности, появившиеся в нашем столетии, не только имеют известные философские основания, но, в свою очередь, оказали определенное влияние на развитие философии западноевропейских стран первой половины XX столетия. В этих странах были представлены различные философские взгляды, однако самые популярные из них предпочитали религию атеизму и идеализм — материализму. Отсюда нет ничего удивительного в том, что некоторые достаточно известные ученые и философы из этих стран ухватились за эти новые физические теории, пытаясь построить с их помощью философские системы, которые оправдывали бы их религиозные и эпистемологические взгляды. Так, принцип неопределенности явился для них основанием для защиты принципа свободы воли, а появление физики относительности явилось сигналом, означающим конец материализма. В ответ на это советские диалектические материалисты полной мерой — даже более чем полной мерой — отвечают критикой религиозных и идеалистических взглядов. Каждая из сторон при этом в своей критике противоположных взглядов выходит за рамки интеллектуально оправданных утверждений, пытаясь представить противоположную позицию как не имеющую оснований. Эта дискуссия продемонстрировала, что ни одна из сторон не имеет преимущества в аргументации. Постепенно это стало очевидным для многих авторов, и качество их аргументации улучшилось. Советские авторы, работы которых являются предметом рассмотрения в этой книге, разработали диалектико-материалистическую интерпретацию Вселенной, основанную на тех самых принципах современной науки, которые их оппоненты пытались обратить против них.

Из всего сказанного вытекает вывод о том, что наука и философия взаимодействовали везде и во все времена, а не только в глубоком прошлом или только в Советском Союзе. Советская наука является частью мировой науки, и тип их взаимодействия, который может быть обнаружен в советских научных работах (принадлежащих подлинным интеллектуалам, а не партийным активистам), по существу мало в чем отличается от типа их взаимодействия в любой другой стране. Однако поскольку советская философская традиция отличается от традиций западноевропейской или американской философии, то и результаты названного взаимодействия не совпадали.

Таким образом, значение диалектического материализма состоит не столько в подчеркивании факта взаимодействия философии и науки — многие критики этого направления согласны с этим, — а в том, в какой форме это взаимодействие осуществляется в Советском Союзе. Советский диалектический материализм сегодня отличается от того диалектического материализма, который существовал в этой стране 50 лет назад, и не в последнюю очередь это изменение является результатом развития научного знания. Но, с другой стороны, и сама наука в Советском Союзе претерпела изменения за последние 50 лет, и изменения эти явились результатом влияния со стороны диалектического материализма. Хотя Коммунистическая партия и пыталась осуществлять контроль за этим взаимодействием (каковые попытки относятся скорее к прошлому, чем к настоящему), ей это не удалось сделать. Параллельно с этими попытками и независимо от них шел интеллектуальный процесс, имеющий большое значение и интерес для историков и философов науки. Последующие главы содержат в себе детальное описание тех дискуссий, которые шли в Советском Союзе в науке и философии. Основным источником для анализа этих дискуссий явились работы отдельных советских ученых.

Проблема происхождения жизни относится к числу наиболее интересных и в то же время наименее исследованных вопросов, связанных с взаимоотношением науки и марксистской философии. К сожалению, до сих пор ощущается недостаток информации в этом вопросе, связанный с отсутствием тщательных монографических исследований тех работ, которые велись в 20-х и 30-х годах (особенно в России и Великобритании) и посвященных изучению проблемы происхождения жизни. Вместе с тем, однако, как видно из слов Уоддингтона, вынесенных в эпиграф этой главы, здесь возникают вопросы, которые представляются важными для понимания связей между наукой и марксистской философией.

Большинство ученых и историков науки, безусловно, скептически относятся к идее о существовании прямой связи между наукой и политической идеологией, а потому нет сомнения в том, что и в приведенных выше словах Уоддингтона не содержится стремления установить такую причинную связь. В этих словах, взятых из его рецензии, имеет место скорее постановка вопроса о возможном влиянии марксизма на формирование теории происхождения жизни, которая могла быть осуществлена в первой половине XX столетия, чем попытка ответить на этот вопрос. История науки содержит в себе множество примеров, дающих возможность установить связь между наукой и политикой, однако при более внимательном их изучении эти связи зачастую либо исчезают совсем, либо оказываются более сложными, нежели это представлялось сначала. Как мы увидим в ходе дальнейшего изложения, существуют довольно веские доказательства против убеждения в том, что, создавая свои теории, Опарин и Холдейн занимались, по существу, применением марксизма в биологии. Тем не менее сам по себе вопрос о взаимодействии марксизма и биологии в XX в. представляется весьма важным и заслуживающим внимания и изучения.