Читать онлайн «Русский эксперимент». Страница 25

Для меня и многих других моих сверстников отдельная койка с чистыми простынями, трехразовое регулярное питание и одежда без дыр и заплат казались пределом мечтаний. У нас были реальные надежды на это, и они пересиливали негативное отношение к дефектам нарождавшегося общества. А то, чего достигали миллионы людей за счет общедоступного образования, добросовестного труда, образцового поведения и героизма, превосходило пределы наших мечтаний. Это была реальная история, а не всего лишь насилие кучки злоумышленников над обманутым народом. Народ обманут не был. Если тут и было что-то в этом роде, то это было самообольщение, беспрецедентное историческое опьянение кажущейся осуществимостью несбыточных надежд.

Мы росли с внутренней убежденностью в том, что тот, кто лучше решает математические задачи, пишет литературные сочинения и отвечает на уроках, кто честен, трудолюбив, хороший товарищ, не обижает слабых и т.п., тот заслуживает больше права на уважение, почет, жизненный успех. И в реальности это имело место. Отклонения от этого были еще не настолько сильными и частыми, чтобы определять всю жизненную атмосферу.

Это были годы молодых и для молодых. Мы получали широкое общее образование, включавшее знакомство с мировой историей и достижениями мировой культуры. Нас воспитывали в духе гуманизма и идей лучших представителей рода человеческого в прошлом. Нам старались привить высокие нравственные принципы. Что из этого вышло на деле — другой вопрос. Реальность оказалась сильнее прекраснодушных пожеланий и обещаний. И из смешения благих намерений и их воплощения в жизнь родились чудовища и уроды, герои и страдальцы, палачи и жертвы. И все-таки многие представители моего поколения восприняли обрушенный на них поток высоконравственных наставлений и многообещающих идей вполне искренне и серьезно. Большинство идеалистов такого рода погибло на войне или в сталинских лагерях. Кое-кто превратился в бунтаря против той реальности, которая оказалась в вопиющем противоречии с его нравственными и социальными идеалами.

Значительную часть нашего образования составляло изучение революционных идей и событий прошлого, вольнодумства, протестов против несправедливости, бунтов, восстаний, борьбы против мракобесия и т.д., короче говоря — всего того, что было проявлением восстания против существовавшего порядка вещей. Героями нашей юности становились люди вроде Спартака, Кромвеля, Робеспьера, Марата, Пугачева, Разина, декабристов, народников и, само собой разумеется, большевиков. Вся история человечества во всех ее аспектах преподносилась нам как борьба лучших представителей рода человеческого против неравенства, эксплуатации, несправедливости, мракобесия и прочих язв классового общества, как борьба их за претворение в жизнь самых светлых и благородных идеалов. Наши воспитатели не думали о том, что они тем самым готовили протест против недостатков самого нового общества.

Изначальное противоречие. Я не могу назвать какую-то одну причину моего отрицательного отношения к Сталину в юности. Тут сработала совокупность причин, причем — постепенно и неосознанно на первых порах. Тут сыграли какую-то роль бытовые условия и несправедливости, касающиеся близких людей. Но это само по себе не могло определить направление эволюции личности. Мы жили бедно, но не ощущали себя нищими. Мы получали образование и имели доступ к культуре. Условия жизни понемногу улучшались. Мы имели много знакомых и друзей. Мы имели будущее и верили в него. А нищета — это когда ничего подобного нет. В России нищета как массовый и регулярно воспроизводящийся слой населения исчезла. Я впервые увидел, что такое нищета в реальности, лишь на Западе, и не только в странах Третьего мира, но в самих западных странах, особенно — в США. И несправедливости казались мелкими в сравнении со справедливостью всего строя жизни в целом (опять-таки, как казалось с нашей точки зрения). Дело, очевидно, было не в этом.

Я рос и формировался в сознательную личность во время, когда идеи коммунизма имели самое сильное влияние на молодежь. Я сформировался, как и многие другие молодые люди моего поколения, как идеалистический или романтический коммунист, как коммунист по психологии, Мы называли таких коммунистов «настоящими». Что это такое, некоторое представление об этом дает книга Н. Островского «Как закалялась сталь», а также книги других советских авторов тех лет. Настоящий коммунист — так думали мы — отвергает частную собственность не только в общественном смысле, но лично для себя. Он довольствуется минимумом материальных благ. Слова Маяковского о том, что ему, кроме свежевымытой сорочки, ничего не надо, мы воспринимали всерьез, как формулу личной жизни. Настоящий коммунист абсолютно честен, правдив, самоотвержен, бескорыстен. И интересы коллектива, народа, страны у него на первом месте. Это не был всего лишь ходульный пропагандистский вымысел. В той или иной мере миллионы молодых людей довоенных поколений несли в себе идеалы таких настоящих, психологических коммунистов.

Надо сказать, что такой психологический тип культивировался и в какой-то мере вознаграждался. Главным вознаграждением было уважение окружающих, почет, самосознание своей важности для общества. Перепадали и кое-какие земные блага. И по этой линии происходило размежевание настоящих коммунистов на убежденных и показных. Сейчас невозможно установить, в каких пропорциях, так как почти все убежденные коммунисты такого рода погибли в великих стройках, войне, репрессиях. Я выжил случайно, в какой-то мере благодаря тому, что никогда не афишировал свои качества и никому не становился поперек дороги.

И именно как психологический коммунист я рано начал замечать недостатки советского социального строя, остро переживать их, воспринимать их как отступление от идеалов «настоящего» коммунизма. И для меня, как и для многих других молодых людей тех лет, Сталин стад олицетворением и виновником этого отступления.

Внимательно приглядываясь к советской реальности, я видел, что в ней, с одной стороны, реализовались самые фундаментальные идеалы коммунизма, а именно — ликвидирована частная собственность на средства производства, ликвидированы классы частных собственников, труд стал главным и для большинства, единственным источником существования, всеобщим стало образование, удовлетворялись минимальные жизненные потребности (в пище, одежде, жилье, медицинском обслуживании, отдыхе, развлечениях, пенсии по старости и т.д.), стало плановым хозяйство, стало единым управление страной, на первый план вышли духовные ценности и осуществилось многое другое. А с другой стороны, этот строй не уничтожил, а развил заново материальное и социальное неравенство, несправедливости в распределении благ, обман, насилие, карьеризм, коррупцию, стяжательство и многие другие явления, которые мы осуждали как язвы классового общества. Наша идеология и пропаганда приписывала их прошлому и объявляла пережитками прошлого, родимыми пятнами капитализма, тлетворным влиянием Запада. Но в это мало кто верил. Во всяком случае, я уже в старших классах школы сделал вывод, что реальный коммунизм (как я называл советское общество) порождает такие явления сам и с необходимостью.

Я был одним из тех, кто всерьез воспринял идеалы коммунизма как общества всеобщего равенства, справедливости, благополучия, братства. Я рано заметил, что в реальности формируется общество, мало что общего имеющее со светлыми идеалами, прививавшимися нам. Я уже не мог отречься от идеалов романтического и идеалистического коммунизма, а реальный жестокий, трезвый, расчетливый, прозаичный, серый и лживый коммунизм вызывал у меня отвращение и протест. Это не было разочарование в идеалах коммунизма — слово «разочарование» тут неуместно. Эти идеалы сами по себе, т.е. в их словесном выражении, прекрасны, и я от них не отрекаюсь до сих пор. Тут было другое, а именно — предчувствие того, что идеалы в их буквальной формулировке неосуществимы в реальности, а то, что в них осуществимо, несет с собой такие последствия, которые снижают и даже сводят на нет достоинства реализации идеалов.

Противоречие было неразрешимым. Я принял и до сих пор принимаю реальный коммунистический социальный строй как мой собственный и не хочу никакого иного. И одновременно он вызывал у меня протест своими многочисленными проявлениями. Я не мог разделить то, что я принимал, и то, что отвергал. Это было слито воедино.

Окончание школы. Окончание школы совпало у меня с началом войны. Большинство ребят призвали в армию. Были такие, которые ухитрились уклониться от призыва. Некоторые устроились в учебные заведения, освобождающее от армии. Но большинство оказалось в армии. Я как отличник мог получить отсрочку и поступить в университет. Но я отказался и попросился в действующую армию, на фронт. Так поступали многие. И это тоже было характерно для сталинской эпохи — добровольцы.