Читать онлайн «Трансформация интимности». Страница 31

Если же принимать в расчет еще и других членов семьи, то уровень сексуальных посягательств может оказаться гораздо выше. Большинство из них, хотя и не все, совершаются мужчинами; в отличие от изнасилования сексуальное оскорбление детей не является исключительно мужским преступлением. Мальчики вроде бы почти столь же часто являются жертвами инцеста, как и девочки. Вероятно, наиболее часто обнаруживаемым типом является инцест отец-дочь, однако нельзя считать необычными и домогательства матерей в отношении своих сыновей.

Токсичные родители: не ведем ли мы здесь речь о тех схемах, в соответствии с которыми многие родители в течение долгого времени ведут себя в отношении своих детей отравляющим образом, особенно если мы имеем в виду даже менее экстремальные и агрессивные формы оскорблений? В сущности, я думаю, что так оно и есть. Период, в течение которого размеры семьи уменьшались и дети становились все более «ценимыми» со стороны родителей, был таким временем, когда укоренялась идея, что дети должны повиноваться более старшим и более лучшим. И тем не менее даже при самом зарождении этой идеи она представляла собою понятие, готовое к тому, чтобы быть ниспровергнутым вследствие создания обширной сферы интимности, — и это была в значительной степени сугубо мужская доктрина, поддерживаемая правлением отца. Дисциплина, поддерживаемая отцом, привязывала ребенка к традиции, к конкретной интерпретации прошлого; авторитет в этой ситуации оставался в значительной мере просто догматическим утверждением, основанным во многих случаях на физическом наказании. Отчасти в результате эффекта «создания материнства» возникала более мягкая и более эгалитарная форма воспитания детей, в которой ребенку предоставлялось больше автономии. Сегодня устанавливается дальнейшая стадия такого перехода: перевод связей детей со своими родителями — равно как и с другими членами семьи — в такие связи, которые могут рассматриваться в современном смысле этого слова.

Рассмотрим некоторые из советов, которые Форвард дает тем, кто желает переработать отношения со своими токсичными родителями. Даже если это займет длительный период терапии, личность должна усвоить два отвергающих принципа: «Вы не несете ответственности за то, что делали с вами, пока вы были беззащитным ребенком!»; и «Вы несете ответственность за принятие позитивных шагов к тому, чтобы что-то сделать с этим теперь!» Как можно было бы достичь таких вещей? Индивиду рекомендуют прежде всего стремиться к приобретению определенной меры эмоциональной независимости от своих родителей. Он или она должны научиться скорее «отвечать», нежели просто автоматически «реагировать» на поведение родителей — даже в тех случаях, когда такое взаимодействие протекает скорее с воспоминаниями, нежели с живыми существами. Как часть этого процесса, терапевт советует, чтобы личность начинала в ответ на реальные или гипотетические родительские требования говорить «Я не могу», «Я не буду» — в качестве способа утверждения своей автономии. Впоследствии цель будет состоять в переоценке понятий, на которых базируется взаимодействие родитель-ребенок — таким образом, чтобы все стороны этого взаимодействия могли, насколько это возможно, трактовать друг друга как равных друг другу. В таком случае «Я не могу» и «Я не буду» становятся не просто средством снятия блокирования, но договорным взглядом, с точки зрения которого индивид способен осуществлять выбор. Потому что «недостаток выбора прямо связан с запутыванием»[157].

В этом пункте мы можем сплести воедино несколько различных нитей, проходящих через всю эту главу. Проблема токсичных родителей позволяет прояснить взгляд на связи между рефлексивным проектом самости, чистыми отношениями и возникновением новых этических программ реструктурирования личностной жизни. Декларирование «эмоциональной независимости» от родителей — это средство одновременного начала реформирования изложения самости и утверждения о своих правах (что равным образом приводит и к разумному возложению на себя ответственности). Поведение индивида больше не организуется с позиций принудительного переутверждения рутины его детства. Существует прямая параллель с преодолением пагубных пристрастий, формируемых в более поздней жизни, которые сами обычно проистекают из привычек, установившихся на гораздо более ранней стадии.

Подоплека понимания токсичных родителей предотвращает индивида от развития изложения самости, понимаемого как «биографический расчет», с которым он или она чувствуют себя эмоционально комфортно. Одним из важных последствий этого является заниженная самооценка, которая обычно принимает форму бессознательного или неосознаваемого стыда; при этом даже в большей степени базовой является неспособность индивида подходить к другим взрослым как к эмоционально равным себе. Спасение от подоплеки токсичных родителей неотделимо от утверждения определенных этических принципов или прав. Индивиды, которые стремятся изменить свои отношения с родителями, оглядываясь на опыт своего детства, в действительности заявляют о своих правах. Дети имеют право не только на то, чтобы быть накормленными, одетыми и защищенными, но и эмоциональные права на то, чтобы иметь чувства, которые уважаются, и на то, чтобы их взгляды и чувства принимались во внимание. Короче говоря, характеристики любви-слияния, уместные для взрослых отношений, не в меньшей мере уместны для отношений между взрослыми и детьми.

Для тех людей, которые реально являются детьми, в особенности очень маленькими детьми, еще не способными вербально выразить свои потребности, утверждение своих прав носит противоречивый характер. Формулировка этих прав должна быть предложена взрослыми на уровне этических аргументов. Это наблюдение помогает пролить свет на проблему авторитета. По мере того как отношения родители-дети все более приближаются к чистым отношениям, могло бы показаться, что взгляды родителей не могут иметь примата над склонностями детей, в результате чего «вседозволенность» приводит к бунту. Либерализация личностной сферы не будет означать исчезновение авторитета; скорее коерсивная[158] власть дает способ отношениям авторитарности, которые могут обороняться принципиальным образом.

Эту проблему я буду обсуждать в несколько большем объеме в заключительной главе.

Уже отмечалось, что «во всей весьма обширной литературе о сексе и сексуальности не так уж много можно найти сведений о мужской сексуальности как таковой... Это выглядит так, как если бы она была настолько общепринятой частью повседневной жизни, что выглядит невидимой»[159].

Кто-то мог бы подумать, что это эксцентричное суждение высказано с позиции озабоченности З. Фрейда и многих его последователей мужским сексуальным опытом. И все же, если попытаться понимать это не с позиций сексуальной активности как таковой, а в связи с теми чувствами и конфликтами, которые возбуждает секс, то в этом наблюдении можно увидеть немало смысла.

Мужская сексуальность не являлась проблематичной в контексте «разделенных и неравных социальных обстоятельств», которые превалировали до недавнего времени. Их природа маскировалась целым рядом социальных воздействий, которые оказались подорванными или еще находятся в процессе этого. Они включают в себя следующие моменты:

1) господство мужчин в публичной сфере;

2) двойной стандарт;

3) ассоциированный (то есть разделяемый всеми членами общества — примеч. перев.) раскол женщин на чистых (состоящих в браке и пригодных для него) и нечистых (проституток, наложниц, колдуний и т. п.);

4) понимание половых различий как заданных Богом, природой или биологией;

5) определение женских желаний и действий как темных или иррациональных;

6) половое разделение труда.

Чем больше исчезают эти существовавшие прежде социальные формы, — хотя они все еще и удерживаются, — тем больше мы должны ожидать возникновения затруднений с мужской сексуальностью, причем нередко носящих принудительный характер. Сексуальную принудительность мужчин можно понимать (на это мы указывали в предыдущей главе) как навязчивую, но хрупкую деятельность вне неких рутин, которые стали отделенными от своих прежних опор. Это формирует «одиссею», сравнимую с самой современностью, рассматриваемой, по меньшей мере, в области ее публичных институтов, — той самой, что касается контроля и эмоциональной дистанции, но которая усугублена потенциальным насилием.

Открытие З. Фрейдом пластичной сексуальности, изложенное в его «Трех эссе», — это экстраординарное достижение, которое довольно сложным образом решает проблемы интерпретации мужского, равно как и женского, сексуального развития. Потому что это развитие, как описывает его Фрейд, основывается на «естественной» последовательности, в которой эротическая энергия направляется на специфические объекты в окружении ребенка. Если мы сделаем акцент на пластичной сексуальности и спросим, почему девочки должны скорее завидовать мальчикам, нежели воспринимать свой пол как нечто само собой разумеющейся предмет зависти, основанный на данном физическом качестве, то мы можем начать реконструировать источники «мужественности» несколько иным способом, чем это делает сам Фрейд.