Читать онлайн «Делать мнение: новая политическая игра». Страница 30

Техника закрытых вопросов увеличивает риск недоразумений, неизбежно возникающих при проведении любого опроса, так как она может привести к получению скорее поверхностных, - например, случайных или высказываемых "не всерьез" и не влекущих за собой каких-либо последствий, а не действительных ответов. Поэтому зачастую малое количество "не ответивших", обычно получаемое благодаря этой технике, оплачивается большой неопределенностью смысла выраженных ответов, так как невозможно всегда знать, как опрашиваемые поняли вопрос за рамками явной формулировки, и, следовательно, на какой вопрос они отвечали. При исследовании мнений - хотя, несомненно, и меньше, чем при любом другом анкетном опросе - нельзя не спросить себя о том, что значит "понять вопрос" в ситуации интервью. Некоторые методологи называют "правильным" вопрос, сформулированный таким образом, чтобы он мог быть одинаково понятым - и лингвистически и семантически - всеми опрашиваемыми, однако этого недостаточно. Все руководители институтов изучения общественного мнения давно знают, что они должны формулировать вопросы, думая о мифических "лозерских крестьянах", о которых уже давно говорил Жан Стецель своим коллегам из ФИОМ. Напротив, гораздо менее очевидно - учитывая неустранимую долю этноцентризма любого исследователя, побуждающую его принимать очевидное для него за очевидное для всех - то, что чисто лингвистическое понимание вопроса (вряд ли существующее у всех опрашиваемых) не обязательно подразумевает практическое понимание проблемы, предлагаемой респонденту, ни, тем более, признание существования проблемы, предполагаемого постановкой вопроса/118/

* Я подробнее анализировал эти методологические проблемы в книге P.Champagne, R.Lenoir, D.Merllie et L.Pinto, "Introduction a la pratique sociologique", Paris, Dunod-Bordas, 1989, pp.168-210. См. также Д.Гакси (D.Gaxie, "Au-dela des apparences... Sur quelques problemes de mesure des opinions", Actes de la recherche en sciences sociales, 81/82, mars 1990, pp.97-112).

как "проблемы", ни, еще менее, - контекста, особенно политического, который она может включать. Таким образом, респондент чаще, чем кажется, походит на того американского юмориста, который заранее отвечал "да" анкетеру, прежде чем узнать о содержании вопроса ("Я отвечаю "да"... но, вообще-то, какой был вопрос?"), и тот, кто анализирует исследования мнений, часто находится - не всегда это осознавая - в парадоксальной ситуации; она состоит в том, что он точно знает ответы (представленные в форме статистических распределений, вариации которых тщательно исследуются), но имеет очень приблизительное представление о тех многочисленных вопросах, которые поняли за необходимо одинаковой формулировкой анкеты разные категории опрашиваемых и на которые они на самом деле отвечали. Для каждого вопроса, даже для наиболее простых с виду, надо было бы не только построить спектр разных смыслов, которые могут ему придаваться в реальности разными категориями опрашиваемых, но также и меру, в которой эти группы сами задаются данным вопросом и придают ему смысл.

Возьмем следующий пример, взятый из опроса об "окружающей среде" (опрос Софрес, декабрь 1987 года). Вопрос: "Достиг ли или не достиг городской шум невыносимого уровня?", несомненно, с лингвистической точки зрения понятен всем, даже тем, кто не живет в городской зоне. Тем не менее смысл вопроса не так уж однозначен, как это может показаться на первый взгляд. О каких городах идет речь? О тех, в которых проживают опрашиваемые? О тех, которые они знают в более широком смысле? Что они вообще подразумевают под шумом "в городах", в соотношении с деревней? и т.п. Кроме того, на практике этим вопросом не задаются все в равной степени и одним и тем же образом: это показывает тот факт, что "мнения не имеют" 22% сельских жителей, против всего лишь 4% проживающих в парижской агломерации, или то, что приемлемым уровень шума считают 57% служащих и лиц, занятых умственным трудом, против лишь 47% рабочих, а значит, конкретное содержание вопроса неодинаково для этих различных социальных категорий.

Специалистам по опросам следовало бы более серьезно относиться к ответам, которые они получают на редко задаваемые открытые вопросы, как и к ответам на те вопросы, которые просто тестируют знания. Повышенный процент не ответивших, который они чаше всего влекут за собой, или разнообразие порождаемых ими ответов, дают более реальное представление о/119/ мнениях или о действительных знаниях опрашиваемых. Следуя правилам, специалисты по опросам должны были бы использовать эти вопросы как "вопросы-фильтры", позволяющие строить подвыборки респондентов, которые были бы, без сомнения, менее многочисленны, чем подвыборки, искусственно получаемые ими с помощью закрытых вопросов, но которые позволяли бы выделить слои населения, действительно затрагиваемые или заинтересованные проблемами каждого исследования.

Например, когда, по данным опроса о "французах и окружающей среде", проведенного институтом КСО в декабре 1988 года по заказу Государственного секретариата по окружающей среде, оказывается, что только 35% опрошенных знают, кто является министром по окружающей среде (в том числе 49% служащих и занятых умственным трудом, против 27% рабочих), можно задаться вопросом, действительно ли нужно спрашивать у всех респондентов, считают ли они его "очень хорошим, вполне хорошим, довольно плохим или очень плохим министром окружающей среды" (в то же время мнение по этому поводу очевидно имеют 54%), или находят ли они его "симпатичным, компетентным, "устаревшим", наивным, эффективным, убеждающим, современным, близким к нуждам людей, искренним" (по этим позициям ответило от 50 до 62%), или считают ли, что "Мишель Рокар был прав паи неправ, назначив приверженца "зеленых" на пост министра окружающей среды" (мнения по этому поводу не имеют лишь 16%, в том числе 9% из числа служащих и работников умственного труда). Подобным же образом, когда известно, что при вопросе, о чем "сразу подумал" респондент при слове "окружающая среда", только 24% вспоминают о проблемах загрязнения, и 12% - об охране природы (при этом 26% указали "природу" вообще, 24% - условия жизни, 32% - социальную или городскую среду, некоторые назвали даже эмигрантов и т.п.), то можно считать мало вероятным, что они думали об одном и том же, отвечая далее на вопрос, "является ли борьба за охрану окружающей среды (какой?) делом тех, кто имеет привилегии (какие?)" (23% сельских работников и 21% рабочих считают, что "да", против только 5% служащих и лиц, занятых умственным трудом). Возьмем последний пример из опроса Софрес, проведенного в декабре 1987 года и также посвященного окружающей среде, хотя мы могли бы умножить число примеров по этой, уже весьма широко изученной, теме, спросим себя, насколько можно доверять тому факту, что 95% опрошенных имеют мнение о том, следует ли усилить или ослабить/120/ законодательство в области охраны окружающей среды, которое, по их оценкам, знают лишь 23%.

Эти замечания столь элементарны, что следовало бы спросить, почему они не возникают у специалистов по опросам. Дело в том, что социальные агенты, наиболее заинтересованные в опросах, также относятся к наиболее заинтересованным в политике. Одни и те же лица и формулируют вопросы, и знализируют ответы. Так как вопросы создаются в рамках их политической культуры, то им кажется естественным задавать их всем. Кроме того, разделение исследовательского труда приводит к тому, что политологи сами редко задают неспециалистам вопросы, конструируемые ими в собственных целях, и объясняет то, что часто они в последнюю очередь могут оценить значительное расстояние, существующее между заданным вопросом и вопросом, понятым большинством респондентов. В качестве эксперимента стоило бы однажды спросить у респондентов, как они поставили бы вопросы, а затем сравнить их разные формулировки с формулировкой политологов. Даже когда пресса проводит опросы с явной целью измерения политической культуры граждан, она остается слепой к радикальным выводам по поводу практики проведения опросов, которые она должна была бы из этого извлечь. Так, например, в ходе одного опроса ИПСОС - Ле Монд 13-14 марта 1988 года был задан "открытый вопрос" (журналист подчеркивал весьма неординарный характер этого подхода) о том, какой смысл респонденты придавали двадцати ключевым словам тогдашней предвыборной борьбы ("безработица", "сосуществование", "группы интересов", "государство-попечитель", "дерегулирование" и т.п.) Столкнувшись с большим количеством "не ответивших" или "давших произвольный ответ", журналист сделал вывод о "чрезвычайных потерях в политической коммуникации, происходящих между передачей и восприятием сообщения" (тем самым он имплицитно критикует политиков, не умеющих передать свое сообщение), не видя, что это исследование скорее свидетельствует против практики опросов общественного мнения в том виде, в каком она обычно существует в прессе.