Читать онлайн «Познание России: цивилизационный анализ». Страница 114

Надо сказать, что проблема доноса как научная во многом вырастает из культурной дистанции между исследователем и арахическим субъектом. Донос несет в себе моральную проблему только для личности, для человека большого общества. Для него в некоторых ситуациях донос прямо табуирован, в других возможен, но всегда несет проблему, всегда — необходимое зло. Для традиционалиста же донос — абсолютно естественное поведение, прямой долг перед властью и порядком вещей. Здесь традиционно-доличностное отношение кардинально отличается от личностного, а само это отличие носит характер критериального. Субъект традиционного социума есть частица целого. В полном соответствии с этим самоощущением его функция — в данном случае есть функция клетки, синапса, ганглии — передать сигнал наверх тому, «кому положено» принимать решения. Вся эпопея хождения в народ — прямое этому подтвержение. Крестьяне хватали агитаторов и тащили их к капитану-исправнику.

Передача информации — т. е. донос — вытекает из переживания социального организма как целостности. В доличностном космосе любая оценочная позиция не вырабатывается в акте индивидуального осмысления, аксиологической работы сознания, в акте индивидуальной моральной активности, но формируется в ходе обмена мнениями и взаимоувязывания позиций. В этой процедуре выделяется доминирующее мнение, к которому примыкают остальные. Для такой работы надо сообщить всю известную тебе полноту информации социальному Абсолюту, «миру». В государстве функция мира переходит к власти. Ее агентам, т. е. «в инстанции», и посылается сообщение.

В мире, который не подозревает о существовании идеи «прайвиси», жизнь каждого находится под присмотром всех. Причем результирующая оценка и вытекающая санкция вершится от имени носителей патриархального старшинства, и в этом реализуется их основная социальная функция. Но для бесперебойного функционирования такого механизма необходимо, чтобы каждый обо всем значимом доносил старшему. Сама же «старшина» пребывает под присмотром патриархального мира как целого. В этой конфигурации традиционного космоса доносительство — рутинный элемент общественного присмотра всех за всеми. Он осмысливается как естественное поведение и прямой долг члена общины. А в эпоху слома традиционного космоса доносительство естественно достигает чудовищных размеров. С. Королев трактует донос как «средство растворения подданного в политическом теле власти, способ отречения от собственной индивидуальности, псевдорелигиозного, культового слияния с некой высшей силой»239. Согласимся с исследователем и подчеркнем, донос — поведение должностное. И если для кого-то оно требовало отказа от намечавшейся личностности, то для массы такой проблемы не существовало вообще.

Вспомним и о таком явлении, как советский коллективизм. О. Хархордин видит истоки советского коллектива в монастырском общежитии, нормы отношений внутри которого полностью накладываются на нормативность советского коллектива. Отталкиваясь от воззрений Иосифа Волоцкого, автор пишет:

Принципы организации благочестивой обители стали характеристикой жизни каждого советского человека… власть коллектива — это не власть Большого Брата, а тирания сонма «пребольших братьев». Вертикальный надзор и деспотизм начальника заменяла унизительная слежка со стороны соседа, а тиранию праведного увещания преподносили как дружескую помощь240.

Другим истоком, и это признает Хархордин, выступает крестьянский мир. Добавим, что по существу описываемая автором церкованая конгрегация была иерархически оформленным, отрефлектированным и идеологизированным вариантом патриархальной общины. Только опираясь на устойчивые, впитанные с молоком матери модели поведения и представления, она могла утвердиться в обществе. Что к этому можно добавить? Только слова Гоголя из письма А.П. Толстому:

Монастырь ваш — Россия, Облеките же себя умственно ризою чернеца. Всего себя умертвите для себя, но не для нее, вступая подвизаться в ней241.

На XVIII съезде ВКП(б) А. Жданов говорил о человеке, который написал сто сорок два ложных доноса. Королев полагает, что во время размаха террора масштаб доносительства пугал самих вождей, и они пытались его притормозить.

Это означает, что им удалось открыть некий механизм, особую культурную доминанту, мощность выявления которой испугала их самих. Представляется, что речь идет об исследуемом нами механизме самоуничтожения нетрансформативного социокультурного целого.

Согласно расчетам С. Королева, число официально действующих осведомителей в СССР составляло 2 млн 800 тыс. человек242. Речь идет о сети рутинных стукачей в эпоху заката, когда доносительство во многом превратилось в мертвый ритуал. Что же было в пору утверждения этой модели, в эпоху пароксизмов советского общества? Нет ни малейшего сомнения в том, что при изменении политического климата и возникновении социального заказа наше общество захлестнет очередная волна доносительства. Во всяком случае, для старших поколений, вышедших из патриархальной среды, возвращение к практике «сигналов в инстанции» будет желанным и естественным.

ПАЛАЧ И ЖЕРТВА

От покорности жертв и всеобщего участия в самоистреблении перейдем к последней из заявленных нами проблем. Вопрос звучит следующим образом: почему не только деятели советской элиты, но руководители и исполнители самого разного ранга дожидались своей участи, ничего не предпринимая для спасения, если не считать заявлений о верности вождю и линии партии?

ПОВЕДЕНИЕ ЖЕРТВЫ

Осмысливая покорность революционной судьбе активных деятелей режима, следует учитывать, что речь идет не о безгласном патриархальном крестьянстве, но об элитном слое советского общества, которому в наибольшей мере были присущи аналитические черты и личностные характеристики. Речь не о дезориентированной объектной массе, но о субъекте социального изменения. Лидерах, людях волевых и честолюбивых, осознававших себя победителями. Что же заставляло их дожидаться «воронка»?

Каждый руководитель и политический деятель сколько-нибудь значительного ранга по определению — аналитик. Анализ развития ситуации — необходимая компонента профессионального мышления руководителя. Эти навыки воспитываются. Аналитические способности лежат в ряду требований, определяющих профессиональную пригодность. Таким образом, люди, которые шли в конвейер, не могли не понимать заранее, что их ждет. Они шли в него сознательно. Далее, большевики с дореволюционным стажем воспитывались на истории Великой французской революции. Достаточно почитать Плеханова, Ленина, Сталина, чтобы увидеть, что история Великой французской революции была для них настольной книгой, полем прецедентов и аналогий. Иными словами, еще до революции профессиональные большевики знали — террор с необходимостью пожирает своих инициаторов. Так что грамотным профессионалам не надо было слишком долго ждать развития событий, чтобы представить себе их неизбежную логику.

Примем в качестве исходной посылку, согласно которой человеку свойственно желание остаться в живых. В свете этого соображения естественно было бы ожидать какой-то активности со стороны методично и последовательно уничтожаемых наркомов, комиссаров госбезопасности, прокуроров и комкоров, резидентов ИНО ОГПУ и Разведупра РККА, следователей и секретарей обкомов. Речь не идет об изменении ситуации в стране; с какого-то момента попытки делать что-то в этом направлении могли представляться обреченными на поражение. Речь идет об элементарном личном спасении.

Если человек не в состоянии изменить параметры среды, он стремится сменить самою среду. Что делалось в этом направлении? Насколько массовыми были случаи бегства? Какие усилия для этого предпринимались? Обратившись к поставленным вопросам, мы обнаруживаем парадоксальную картину. Десятки, если не сотни тысяч, т. е. абсолютное, подавляющее большинство людей режима просто дожидалось своей участи. Считанные единицы, находившиеся за границей, использовали это и стали невозвращенцами. Кто-то — те же единицы — то ли отважился покончить с собой, то ли сделал это, не выдержав ужаса ожидания. И лишь буквально два человека бежали из пределов СССР.

Существовала категория «невозвращенцев». Здесь счет идет на десятки, максимум на сотни. Оставались послы и резиденты разведок, торгпреды и командированные по разным поводам чиновники. Безусловно, перейти на положение невозвращенца — поступок. Но поступок, предельно облегченный ситуацией. Эти люди уже находились за рубежом, им оставалось только не вернуться. Риск погибнуть при этом существовал (вспомним судьбу Раскольникова), но неизмеримо меньший, чем по возвращении. Так, здравомыслящий Меркадор предпочел отбывать свой двадцатилетний срок в мексиканской тюрьме «от звонка до звонка», хотя неоднократно имел возможность бежать, и приехал в Союз после смерти вождя, отчетливо понимая, что Сталин убьет243.