Читать онлайн «О природе человека». Страница 20

Вы можете сказать, что пример, конечно, интересный, но он не совсем уместен, потому что у монеты нет разума. Но этот недостаток можно постепенно исправить, для начала отобрав обстоятельство средней сложности. Предположим, в воздух подбрасывается насекомое, например пчела. У пчелы есть память. Она может мыслить, хотя и довольно ограниченно. За свою короткую жизнь — пчелы умирают через 50 дней — она усваивает время суток, местоположение улья, запах своих сородичей, расположение и качество до пяти цветочных полей. На движение руки ученого, который подбросит ее в воздух, пчела отреагирует энергично — и непредсказуемо. Неинформированный наблюдатель может счесть пчелу совершенно свободной. Но мы снова должны сосредоточиться на том, что нам известно о физических свойствах мелких объектов, нервной системе насекомых, поведенческих особенностях пчел и личной истории конкретной пчелы. Если использовать самые передовые компьютерные приемы, то можно предсказать полет пчелы с точностью, которая заметно превысит точность случайных предположений. Для наблюдателей, располагающих компьютерной информацией, будущее пчелы в некоторой степени предопределено. Но сама пчела, не располагая подобными знаниями, считает себя совершенно свободной.

Когда люди размышляют о своей центральной нервной системе, они поначалу оказываются в положении той же пчелы. Хотя человеческое поведение несравнимо сложнее и разнообразнее, чем поведение насекомых, теоретически его можно предсказать. Генетические ограничения и ограниченное количество условий, в которых могут жить люди, довольно сильно ограничивают диапазон возможных результатов. Но осуществить даже самые краткосрочные предсказания точного поведения отдельного человека можно будет лишь с помощью приемов, которые пока что превосходят наше воображение. Подобное достижение выше способностей самого развитого интеллекта. При решении этой задачи придется учесть сотни, а то и тысячи переменных, и самая малая неточность в любой из них с легкостью может полностью изменить результат работы разума. Более того, в действие решительно вступает аналог принципа неопределенности Гейзенберга в физике субатомных частиц: чем глубже наблюдатель анализирует поведение, тем сильнее это поведение меняется в результате анализа, и тем в большей степени его смысл зависит от характера выбранных средств анализа. Воля и судьба наблюдателя связана с волей и судьбой наблюдаемого. Только самые сложные наблюдательные устройства, какие только можно вообразить, способные одновременно фиксировать огромное множество внутренних нервных процессов, причем с расстояния, смогут свести взаимодействие к приемлемо низкому уровню. Таким образом, в силу математической неопределенности и принципа неопределенности Гейзенберга, в природе, возможно, возникает новый закон: нервная система не способна накопить достаточно знаний, чтобы с точностью предсказать будущее любой другой разумной системы. Разум не может накопить достаточно знаний о себе, чтобы предсказать собственное будущее, свою судьбу и ослабить свободу воли.

Столь серьезные трудности в предсказании сложной деятельности человеческого разума объясняются трансформациями исходных данных, происходящими в глубинах мозга. Зрение, к примеру, начинается в тот момент, когда энергия луча света запускает электрические импульсы в примерно ста миллионах первичных световых рецепторах сетчатки. Каждая клетка фиксирует уровень яркости (или цвет) света, поступающего в нее в каждое мгновение. Образ передается через объектив — электрические сигналы преобразуются, как в телевизионной камере. За сетчаткой располагается около миллиона ганглионарных клеток, которые получают сигналы и обрабатывают их неким абстрактным образом. Каждая клетка получает информацию от круглого кластера первичных рецепторов сетчатки. Когда достаточно интенсивный контраст света и тени делит кластер сетчатки, ганглионарная клетка активируется. Эта информация передается в расположенный в затылочной части головы участок коры головного мозга, где ее интерпретируют особые нервные клетки. Каждая клетка коры головного мозга активируется группой подчиненных ганглионарных клеток. Ее реакция — это электрическая активность, которая возникает в том случае, если разряд ганглионарных клеток можно передать прямой линией одной из трех ориентаций: горизонтальной, вертикальной или диагональной. Другие клетки коры продолжают интерпретацию полученного сигнала, реагируя либо на концы прямых линий, либо на углы{82}.

Разум может получить всю эту информацию, порожденную и вне, и внутри тела, через эти процессы кодирования и обобщения. Сознание состоит из бесчисленного множества одновременных и скоординированных символических представлений, сгенерированных участвующими в процессе нейронами неокортекса. Однако рассматривать сознание как результат действия некоего органического механизма — явная недооценка его мощи. По блестящему выражению сэра Чарльза Шеррингтона, мозг — это «волшебный ткацкий станок, в котором миллионы стремительных челноков плетут исчезающий узор»{83}. Поскольку разум воссоздает реальность из обобщений чувственных впечатлений, он так же хорошо может симулировать реальность через воспоминания и фантазии. Мозг изобретает сюжеты и воплощает их в жизнь, он постоянно вспоминает те или иные события: уничтожает врагов, обнимает любимых, изготавливает орудия из железа, с легкостью путешествует по мирам мифов и совершенства.

Наше эго — главный герой этой нейронной драмы. Эмоциональные центры низшего мозга запрограммированы на то, чтобы более осторожно тянуть марионеток за ниточки, когда на сцену выступает эго. Но можно ли описать наши глубинные чувства по отношению к самим себе, к своему внутреннему «я», к душе, механистическими терминами? Главная загадка нейробиологии — не любовь к себе, не мечты о бессмертии, а преднамеренность. Что является основным движителем, ткачом, который направляет стремительные челноки? Слишком простой неврологический подход может превратить наш мозг в матрешку: мы будем открывать одну фигурку за другой, находя все меньших куколок, пока ничего не останется. Именно так наши исследования открывают одну систему нейронных схем за другой, пока не останутся одни лишь изолированные клетки. Противоположная крайность, слишком сложная неврологическая модель, может вернуть нас к виталистической метафизике, в которой постулируемые свойства не могут быть описаны с помощью нейронов, их сетей и других физических единиц.

Компромиссное решение может заключаться в признании того, что психологи-когнитивисты называют схематикой или планами{84}. Схема — это врожденная или усвоенная конфигурация внутри мозга, с которой сравнивается информация, получаемая от нервных клеток. Совпадение реального и ожидаемого может оказать то или иное воздействие из нескольких. Схема может определить ментальные «установки» человека, выделить одни детали за счет других, из-за чего сознательный разум будет воспринимать определенную часть окружающей среды более ярко, чем другие, и отдавать предпочтение одним решениям перед другими. Схема может дополнить детали, которых не хватало в реальной информации, и создать в разуме картину, не полностью соответствующую реальности. Таким образом, гештальт объектов — впечатление того, что они представляют собой квадрат, лицо, дерево или что-то еще — определяется таксономическими особенностями схемы. Система ориентиров поможет координировать движение всего тела, создавая ощущение осознания и осуществляя автоматический контроль подвижных частей. Совокупность чувственной информации и подобной системы ориентиров особо ярко ощущается, когда конечность на какое-то время была лишена подвижности из-за травмы, а потом снова приходит в норму. Психолог Оливер Сакс так описывал собственные ощущения от первых шагов по прошествии долгого восстановительного периода после перелома ноги:

«Неожиданно я оказался в состоянии некоего перцептивного бреда. Передо мной мелькали представления и образы, каких я никогда не испытывал прежде. Неожиданно мне показалось, что моя нога и земля под ней находятся где-то очень далеко, потом они невероятно приблизились, а затем стали наклоняться и искривляться самым причудливым образом. Странные восприятия (или перцептивные гипотезы) сменяли одна другую несколько раз в секунду. Они возникали бессознательно и непредсказуемо. Постепенно они стали менее причудливыми и странными и, наконец, примерно через пять минут, за которые передо мной промелькнули тысячи этих «вспышек», я стал воспринимать свою ногу нормальным, разумным образом. Нога неожиданно снова стала реальной, моей. После этого я смог ходить»{85}.

А самое главное — схемы, существующие в мозгу, могут служить физической основой воли. С помощью обратной связи можно управлять действиями организма: схемы возвращают сигналы, полученные от органов чувств, обратно и делают это снова и снова, пока не их не «удовлетворит» ощущение правильности выполняемых действий. Разум можно считать «республикой» таких схем, запрограммированных на конкуренцию между собой за контроль над центрами принятия решения. Сила и влияние разных схем возрастают и ослабевают в зависимости от относительной срочности физиологических потребностей тела, которые сознательный разум оценивает через ствол головного мозга и средний мозг. Воля может являться результатом такой конкуренции, не требующей действий ни от «маленького человека», ни от какой-нибудь внешней силы. Не доказано, что разум действует именно так. Но все же можно сказать, что базовые механизмы существуют. Например, обратная связь — это основа большей части нашего автоматического поведения. Вполне возможно, что воля — или душа, если хотите, — возникла в результате эволюции физиологических механизмов. Но совершенно ясно, что такие механизмы гораздо сложнее, чем что-либо существующее на этой земле{86}.