Читать онлайн «Психология. Психотехника. Психагогика». Страница 65

Но не означает ли такая переориентация практической психологии – принятие ею ценности пути по отношению к человеку, с которым имеют дело психопрактики, – не означает ли она одновременно тем самым также и утверждение этой же ценности пути по отношению к самому психологу и психопрактику? Не следует ли тогда искать такую психологию и психотерапию, о которых позволительно было бы говорить как о «пути психолога», в случае которых собственно профессиональная работа оказывалась бы также формой и способом осуществления этого пути? На наш взгляд, именно так и должно быть!

Нетрудно понять далее, что Новая психология должна иметь дело с человеком не наличным, а только еще должным прийти, с человеком искомым, грядущим, можно было бы сказать: «насущным» – в том евангельском смысле, в котором говорится о хлебе насущном. Насущный ведь означает здесь не «потребный», но обетованный, новый, «претворенный» хлеб. В этом именно смысле Новая психология сама должна быть путем к Новому человеку. Она должна быть такой, чтобы включиться в поиск этого «на-сущного» человека.

Вот те ценности, в свете которых и должна осуществляться критика практической психологии, «критика практического разума» в психологии, равно – в кантовском смысле и соответственно тому, что ранее было сказано о критике естественнонаучного («чистого») разума в ней. Критика эта должна быть нацелена на выявление присущего практической психологии особого типа рациональности, выступающего в качестве ее («трансцендентальных») условий возможности. По отношению к «естественнонаучному разуму», эта критика, по крупному счету, уже выполнена – прежде всего, в работах философов, вышедших из Московского методологического кружка, – Г.П. Щедровицкого, М.К. Мамардашвили, В.М. Розина и других, в наших работах, а также в целом ряде работ современной зарубежной философии науки: достаточно четко зафиксированы основные черты естественнонаучного типа рациональности, проанализированы его принципиальные изъяны и ограничения, вскрыты их последствия для психологии.

Что же касается «практического разума», то, по-настоящему, его критика только еще намечается. Говоря о критике практического разума в психологии, приходится иметь в виду, прежде всего, критику «психотехнического разума» или критику психотехники – техники работы с психикой в «лобовом», буквальном, редуцирующем смысле слова. Пример такого понимания психотехники можно найти даже в такой, по-своему замечательной работе, как книга Цзена и Пахомова «Психотехнические игры в спорте», ибо в ней – как это ни парадоксально для авторов, которые являются, так сказать, «психотехниками от эзотерики», – реализуется характерная для современных массовых форм психопрактики и соответствующей психотехнической «масс-культуры»! – попытка брать отдельные психотехники вне того более широкого контекста, в котором они рождались, и в котором они только и имеют смысл, и вне которого их отправление может вести к прямо противоположным результатам или быть, по крайней мере, непредсказуемым. Очевиден своеобразный «технологизм» такой позиции, в соответствии с которой техника – психотехника, взятая сама по себе, – «всё», а личностное присутствие психопрактика, психотерапевта и более широкая рамка работы – ничто. В противовес этому уместно напомнить слова Роджерса, сказанные им в ответ на вопрос о том, какими собственно «психотехниками» пользуется индирективная психотерапия, когда он – на удивление почтенной психологической публике – заявил, что хотя, конечно же, у него есть много разных «психотехник» и что они, быть может, даже и организованы в своеобразную «психотехнологию», но главное – не это. Главное лежит в совершенно другом измерении, а именно – в плане собственно диалогического личностного контакта, по отношению к которому психотехнический план терапевтического взаимодействия оказывается несамостоятельным. Как у хорошего пианиста техника – «в пальцах», он не думает о том, «как играть», но «вслушивается» в музыку, «выслушивает» ее своей игрой и открывает ей дорогу к уху слушателя. Подобно тому, как и все мы не думаем – как говорить, когда говорим, какие выбирать слова, грамматические формы и т. д. Это происходит как бы «само собой», а мы заняты при этом совсем другим, наша работа происходит в другом измерении, и, соответственно, единица, целостность этой работы – совсем другая, она не может быть редуцирована к плану инструментов и языковых средств, к «технике» в узком смысле слова. «Психотехника» в узком смысле слова является таким же уродом, как и тот частичный человек, к которому она прилагается: они друг другу соответствуют и, нужно признать, друг друга стоят. Психотехника в узком смысле может быть реализована только по отношению к частичному человеку, она ориентирована на него и соответственно его утверждает как норму и как единственно возможного человека. По отношению к «полному» человеку отправление психотехники в этом смысле слова просто-напросто абсолютно невозможно, – иначе можно было бы сказать: невозможна никакая попытка манипулировать человеком. Ибо что и есть эта «психотехника» в узком смысле слова, как не техника манипулирования человеком – его психикой, сознанием, личностью? Редукция, свойственная современной практической психологии, – это редукция к «вульгарному человеку», к человеку, лишенному собственно духовно-личностного измерения. Причем не нужно думать, что эта редукция не затрагивает и полюс самого терапевта. Разговор о Новой практической психологии и психотерапии поэтому следовало бы начинать с самого слова «практика». Ибо «есть практика и практика!» Редуцирующему взгляду на человека в практической психологии соответствует и редуцированное понятие «практики». Именно поэтому следовало бы говорить о так называемой «практической психологии». Когда в свое время Платон говорил о практике, он имел в виду не какие-нибудь коммунальные службы, не понятие из лексикона коммунальных работников, с которым соотносится так называемая «практическая» психология, но – «воспроизводящее самоё себя нравственное действие»! То есть свободное человеческое действие – собственно поступок. И хотя, естественно, Платон не мог говорить о «человеке насущном» в евангельском смысле, но уже и он имел в виду человека все-таки «иного», «нового», Человека, которого всегда еще нужно достигать, для которого нужно еще высвобождать место в этой жизни, чтобы ему было куда прийти, «где стать», и – осуществлять поиск этого человека. Самые интересные современные исследователи сплошь и рядом не дотягивают в этом отношении до Платона. В частности, М. Фуко, ставя в одной из последних своих работ задачу реконструировать то, как человек «конституирует себя в качестве субъекта моральной жизни», не понимает, что первый вопрос, который должен здесь возникнуть, это вопрос: в качестве субъекта – какой жизни? Этой или какой-то другой? Какого, собственно, человека он имеет в виду – «ветхого» или «Нового»? Всей логикой своей работы Фуко показывает, что он остается при «ветхом» человеке! Тогда как если иметь в виду такие формы духовной жизни, духовного движения, какие, например, имеются в виду в работах М. Чехова, то это – «Практика» совсем уже в ином, Новом смысле. Не следует ли вернуть категории «Практики» тот изначальный греческий, – как выясняется, большой и серьезный смысл, который она имела в работах (и – в практиках себя, своей жизни!) первых философов, закрепив это слово за такими формами духовной работы и внутреннего поиска, которые, в конце концов, ориентированы на высвобождение места Новому человеку в человеке.

И первый вопрос, который необходимо решить при поиске пути к Новой психологии, – это вопрос о Практике – о практике в строгом и, вместе с тем, изначальном смысле слова, о Практике, в которую эта психология должна быть включена, которой она была бы причастной. Решающим становится вопрос о выборе опорного типа практики, коль скоро такая практика уже существует, или – если ее нет – вопрос о ее развертывании, построении. То, с какой формой Практики сопрягает себя психология, решающим образом определяет то, какой она будет. Вместе с переходом от человека обыденной, коммунальной жизни к человеку, устанавливающему себя в качестве такового в тех или иных Практиках духовной работы, с неизбежностью должен произойти переход от «психотехники» в узком смысле слова к тому, что условно можно было бы назвать «психагогикой». Психотерапевт становится своего рода «ведущим» или «проводником» в неком духовном странствии, можно было бы сказать – «сталкером» – в том смысле, какой этому слову был придан фильмом Тарковского.

Это – что касается практической стороны, стороны самой психопрактики. Что же касается плана психологии, то тут становится проблематичным самое понятие «исследования» в строгом смысле слова. Быть может, здесь следовало бы говорить о «познании», или даже о «гнозисе», опять же – в прежнем, серьезном, эзотерическом его понимании. Соответственно, психолог становится «психогностом». А коль скоро «психогнозис» выступает теперь в контексте психагогики, то психолог оказывается, по необходимости, также и «годологом», или даже – «годогностом», то есть «прозревающим путь» или, быть может, точнее – помогающим другому прозревать, открывать свой путь и следовать по нему. Переход от «логии» к «гнозису» и «гностике» должен означать, прежде всего, смену установок или, если угодно – смену методологии: переход от установки на развертывание «теорий», от установки на конструирование «идеальных сущностей», от установки на «знание» – к установке на «видение», живое видение в ситуации – и, соответственно, на «повивание» духовных событий. Все основные проблемы психологии получают при этом совершенно иное освещение, в психагогической практической психологии предстают в совершенно новом свете. И, прежде всего, это касается проблемы понимания.