Читать онлайн «Психология. Психотехника. Психагогика». Страница 56

Вместе с тем его можно было бы рассматривать и как реализацию того – опять же альтернативного «объясняющему» в духе естественнонаучного мышления – типа понимания, который обсуждал на примере разбора шекспировского «Гамлета» Л.С. Выготский [131] .

Зощенко и здесь, в плане конкретной работы, парадоксальным образом оказывается впереди психоаналитической мысли своего времени.

Впрочем, в этом, быть может, и нет ничего удивительного: всякий честно и последовательно выполненный опыт самопознания всегда больше любой, сколь угодно сложной и рафинированной теоретической схемы.

Это показывают и те немногие работы самого Фрейда, в которых он анализирует конкретные единичные случаи. Можно указать на его работу «Из истории одного детского невроза», быть может, лучшую его работу, отличающуюся редкой даже для основателя психоанализа тонкостью и многомерностью мысли. Чего стоит одно только обсуждение проблемы так называемых «вторичных фантазий», которое сразу же ставит фрейдовскую мысль, отделенную от нас многими десятилетиями (работа на языке оригинала вышла в 1917 году), в эпицентр наиболее интересных современных дискуссий вокруг психоанализа.

Психосоматика – это, еще недавно такое непривычное и непонятное, слово все чаще встречается не только на страницах специальных медицинских и психологических изданий, но и в литературе, рассчитанной на самый широкий круг читателей.

Чаще всего, правда, говоря о психосоматике, имеют в виду соматические расстройства, вызванные действием неблагоприятных психологических факторов, таких как единичные и кратковременные сильные душевные потрясения, психические травмы, шок, связанный с той или иной жизненной катастрофой, или же, напротив, действующее в течение длительного времени психическое напряжение, стресс и т. д. В этом случае психические факторы по своей роли и механизму действия встают как бы в один ряд с чисто физическими факторами. Так что говорят о психогенной «причине» того или иного соматического заболевания, но не о «смысле» (или даже «умысле») его. Между психическим фактором и тем или иным клиническим симптомом при этом предполагается чисто внешняя причинно-следственная связь, наподобие той, что существует между явлениями физическими. Значительно реже встречаются попытки посмотреть на соматический, клинический симптом с точки зрения его внутренней, собственно «психологической» конституции, попытаться в самом соматическом симптоме увидеть некое особое психологическое измерение, вскрыть смысл и своего рода психологическую «целесообразность», увидеть его – симптома – своеобразное «для того, чтобы» или «ради того, чтобы».

Для психолога болезнь – даже на первый взгляд чисто телесная болезнь – будь то экзема или хроническая пневмония, паралич ноги или расстройство желудка, гипертония или даже опухоль – выступает сплошь и рядом как особого рода психологическая постройка в душе человека – постройка с определенным смыслом, возникающая ввиду достижения некой цели, как попытка найти выход из иначе безвыходной ситуации, как последний шанс разрешить иначе неразрешимые проблемы, одним махом разрубить узлы, которые завязывались в жизни человека, быть может, долгие годы.

Иначе говоря, для психолога даже соматическая болезнь может иметь структуру акта поведения, преследующего определенную цель и использующего подчас сложнейшую систему организованных средств и способов ее достижения.

Но не есть ли такая парадоксальная картина только плод разгоряченного воображения, род профессиональной мании психолога, стремящегося повсюду видеть действие скрытых от сознания и сугубо психологических сил? К несчастью, эта столь невероятная на первый взгляд картина очень часто оказывается верной – именно она соответствует действительной реальности болезни. Целая вереница драматических историй, кончающихся иногда удачно, иногда же катастрофой и гибелью, проходит перед нашим взором и в повести Зощенко.

Остановимся, почти наугад, на какой-нибудь одной из них. Самой короткой, самой простой. И последуем за Зощенко в попытке понять ее скрытый смысл, разгадать загадку той беды, которая постигла человека. Вот «бедный Федя», герой одноименного рассказа, – студент-математик, который вместе с Зощенко оказался на Кавказе на производственной практике.

Совершенно неожиданно Федя заболел экземой. Болезнь началась на подбородке и перекинулась на щеки. И надо же было случиться такому несчастью! Только при его невезении, восклицает бедолага, могло стрястись такое: ведь болезнь началась буквально на следующий день после того, как любимая девушка призналась ему в ответном чувстве! Конечно же, теперь Федя не может показаться на глаза своей знакомой. Врачи пытаются лечить экзему мазями и кварцевым светом. Но болезнь не только не отступает, но усиливается. Она заходит настолько далеко, что возникает опасность общего отравления крови – сепсиса. Федя не может выходить из дому. Ему грозит настоящая гибель.

Спасает героя только то, что вскоре он должен вернуться в Петербург. Загадочным образом болезнь – так же неожиданно, как и началась, – стала стихать. Уже на второй день пути Феде стало лучше. Багровые пятна на щеках поблекли. К концу же пути его лицо было уже почти совсем чистым.

Молодой человек не расстается с зеркальцем. С радостью видит он, что болезнь оставляет его. С грустью говорит он о своем несчастье: на что ему теперь здоровье, если он из-за болезни потерял ту, что полюбил.

«Несчастный случай», «трагическое невезение», преследующий его «злой рок» – так осознает сам бедный Федя то, что произошло с ним на Кавказе.

Обратим внимание прежде всего на тот оттенок «пассивного претерпевания», «страдательного положения», в свете которого герой видит свою болезнь. Воистину это – несчастье, которое свалилось на его невезучую голову, злой рок, преследующий героя. Болезнь воспринимается, и, заметим, не только самим молодым человеком, но и окружающими, и даже врачами, как чисто физическая, соматическая болезнь. Соответственно такому пониманию врачи пытаются бороться с ней – мазями, кварцевым светом. И разве они не правы? Ведь экзема и в самом деле – чисто телесная, кожная болезнь. Ее причины можно искать в расстройстве гормональных и обменных процессов в организме, происходящем совершенно независимо от сознания и воли больного. Даже восточный йог едва ли мог бы по произволу вызвать у себя подобные физиологические сдвиги. Приходится признать, что в каких-то случаях каждый из нас способен сделать со своим телом нечто такое, что и не снилось восточным йогам! Конечно же, только «сделать» – непроизвольно, бессознательно, часто вопреки сознательным намерениям.

Точнее следовало бы говорить, что это не мы делаем, но – «что-то» (или «кто-то», какая-то сила или инстанция в нас) – помимо и в обход нашей воли, «анонимно», незримо и независимо от нашего сознательного Я вызывает глубокие и серьезные изменения – расстройства – в работе нашего организма.

Герой истории не лицедей, он совершенно искренно воспринимает свою болезнь как то, что «с ним происходит», по отношению к чему он абсолютно бессилен, что в своем возникновении и развитии никак не зависит от его сознания, от его Я.

Пусть в данном случае мы не можем идти в своем анализе сколько-нибудь далеко. Даже по сравнению с другими короткими историями, приводимыми Зощенко, материал данной истории очень неполон.

Мы ничего не знаем даже о ближайших основаниях конфликта. Мы можем только догадываться – по аналогии с историей самого Зощенко и другими случаями – о том, что могло лежать за страхом Феди перед женщинами и за его стремлением во что бы то ни стало избегать контакта и развития отношений с ними.

Но, быть может, эти основания оказались бы совсем иного рода. Они могли бы оказаться только выражением стремления – самого по себе парадоксального и требующего прояснения – избегать всякого контакта с другим человеком, вне зависимости от того, женщина это или мужчина. Парадоксальным особенно в случае людей, которые остро переживают свое одиночество и, казалось бы, ничего на свете не хотели бы так сильно, как появления в их жизни глубокой и подлинной, душевной и духовной, связи с другим человеком. Тем не менее именно эти люди как будто бы специально так сценируют свою жизнь, чтобы надежно исключить из нее всякую возможность возникновения такой связи, как если бы как раз в ней видели они самую большую и страшную угрозу. Подобного рода случаи нередко встречаются в терапевтической практике.

Какие бы основания ни стояли за конфликтом разбираемой истории, буде он раскрыт, их незнание не мешает обозреть общую картину и увидеть в ней некую универсальную ядерную схему.

На примере истории Феди мы видим, что имеет смысл задавать вопрос не только и не столько о соматических причинах той или иной, на первый взгляд чисто соматической болезни, соматического расстройства, клинического симптома, но также – и, быть может, прежде всего – об их смысле, об их «для чего?», о «преследуемых» болезнью «целях» и отыскиваемых ею путях и средствах их достижения.