Читать онлайн «Открытие смерти в детстве и позднее». Страница 50

В «Происхождении человека» («The Descent of Man») Дарвин более подробно, чем в «Происхождении видов», исследовал внутривидовой, сексуальный отбор как эволюционный фактор. В тот период экстенсивного развития теорий эволюции социальная эволюция человека рассматривалась как аналогичная биологической эволюции вида. Главным фактором процесса считалась внутривидовая конкуренция. Часто цитировался Гоббс (Hobbes), – без какой-либо заботы о зоологическом или антропологическом подтверждении его представления, что при естественном, или диком, состоянии людей каждый находится в состоянии войны с каждым, и взаимоотношения подобны отношениям между волками. (Что вообще-то является клеветой на волков, которые не дерутся внутри стаи.) Авторитет как Дарвина, так и Менделя использовался для отстаивания воззрений, которые они вовсе не выражали, и практик, противоречивших натуре их обоих. Так, например, благотворительность критиковалась на тех основаниях, что в конечном счете она не может облегчить невзгоды бедняков (цитата из Мальтуса), либо что она «дисгенетична», то есть способствует вырождению и тем самым противоречит интересам «рода» (цитата из Дарвина). Клэф (Clough) в своем «Последнем декалоге» (Latest Decalogue) выразил конфликт, возникающий у индивида между традиционной моралью и философией времени:

Самому Клэфу, не желавшему участвовать в конкурентной борьбе индивидов или групп, пришлось провести немалую часть своей жизни, выполняя эпизодические работы для Флоренс Найтингейл (Florence Nightingale), которая никогда не переставала стараться сохранять жизни британских солдат. Милосердие могло быть дисгенетическим, война же считалась евгенической. «Конфликт чудовищно превозносился как динамический фактор всякого социального изменения. Борьба между индивидами, группами, социальными слоями, племенами, государствами, народами, расами и т. д., – все это смешивалось одно с другим, и грубый дарвинизм смешивался с еще более грубыми версиями классической экономики, порождая то, что называли эволюционной социологией, но что на самом деле являлось не более чем идеологией» [386] . Русский анархист-аристократ П. А. Кропоткин (P. A. Kropotkin) возражал, что у многих видов животных и в нынешних первобытных человеческих сообществах развиты системы взаимопомощи, которая, следовательно, представляет собой фактор эволюции [387] . Его труд также преследовал идеологическую цель: он стремился показать, что авторитарные системы, основанные на законах, не обязательны для организации гражданского общества. Дж. Б. С. Хэлдэйн (J. В. S. Haidane) был одним из генетиков, считавших, что внутривидовой отбор биологически вреден и не способствует адаптации вида к окружающей среде, а, напротив, является потенциальным источником смертности вида [388] ; он обрел свой духовный дом в Индии.

Об эволюционных теориях, которым Дарвин в 1859-м в «Происхождении видов» дал фактологический базис и механизм, на самом деле за годы до того уже думали многие. Комте в 1830-м опубликовал свой закон трех стадий интеллектуального развития человека. Герберт Спенсер (Herbert Spenser), единственный выживший из девяти детей своих родителей (остальные умерли в раннем детстве), в 1852-м опубликовал «Гипотезу развития» («The Development Hypothesis»). «Очерк о неравенстве человеческих рас» («Essai sur l\'inégalité des races humaines») Гобино (Gobineau), который назвали библией расистской теории, также появился незадолго до «Происхождения видов». Наконец, в год европейских революций, 1848-й, был обнародован «Коммунистический манифест» («Communist manifesto»), провозгласивший нравственную ценность и историческую неизбежность классовой борьбы. Марксисты полагают, что «Манифест» предвосхитил и завершил картину всего природного мира, представленную в «Происхождении видов»; Маркс хотел посвятить Дарвину первый том «Капитала».

Таким образом, человеческие антагонизмы получили новые оправдания, и были сделаны попытки связать их с новыми человеческими группировками. Свидетельства эволюции видов путем естественного отбора при научном их рассмотрении «вылились не в закон, а в литанию [389] для пения над могилами тех, кто оказался неприспособленным… [где] приспособленность значит лишь выживание [390] . Пока не известна развязка борьбы, нет и критерия приспособленности. Рекруты для человеческих конфликтов могут вербоваться только с помощью фантазии и надежды, веры и псевдонауки. В лоне такого псевдонаучного гуманизма был порожден супермен Ницше и Шоу – как идеальный человек, находящийся по ту сторону добра и зла. По словам Рассела, Ницше не упоминал Дарвина иначе как с презрением. «Ницше… нравится созерцать страдание… люди, которыми он больше всего восхищался, – завоеватели, прославившиеся умением лишать людей жизни» [391] .

Дарвиновская концепция смертности и ее функции была более популярна, чем концепция Мальтуса, хотя, по существу, они сходны. Теорию Дарвина привлекали для оправдания этических переоценок, под защитой которых люди с новым рвением кидались в борьбу под старыми национальными знаменами, а также находили новые причины для убийства миллионов собственных сограждан, многие из которых сражались или сражались бы бок о бок с ними при прежнем положении дел. Санкционировался кровавый конфликт между старыми и новыми группировками; дарвинизм якобы научно обосновывал и санкции, и группировки.

Фрейд выбрал биологию и медицину вместо юриспруденции, потому что был увлечен трудами Дарвина. Его биограф Эрнест Джонс (Ernest Jones) выражал удивление редкостью упоминаний работ Дарвина в письмах, беседах и сочинениях маэстро, а также тем фактом, что Фрейд оставался «с начала до конца своей жизни… упрямым приверженцем дискредитированного ламаркизма» [392] . Правда, принятие Фрейдом доктрины Ламарка не противоречит его дарвинизму, хотя он распространил его в такие области, где Дарвин едва ли присоединился бы к нему. В своей последней работе «Моисей и монотеизм» Фрейд объясняет чрезмерность чувства вины в еврейской истории и религии наследуемой бессознательной памятью предков, которые убили праотца народа, Моисея. «Я предлагал ему, – говорит Джонс, – изменить фразу, в котором он формулировал тезис Ламарка как универсальный… поскольку его уже не признает ни один добросовестный биолог. Его ответ сводился к тому, что все они ошибаются».

Представления Фрейда об эволюции человека отличались от дарвиновских не только его приверженностью ламаркизму, но и общим духом, а также его теорией смерти, – и то и другое, по-видимому, несут отпечаток глубокого влияния Ницше. Его взгляды в доступной для непрофессионального читателя форме содержатся в его открытой переписке с Эйнштейном, опубликованной в 1932 г. под патронажем Лиги Наций [393] . В отношении войны, смертности и эволюции они могут быть резюмированы следующим образом:

Поскольку Фрейд жил при двух мировых войнах, мы можем принять в расчет не только его теории, но и его реакции на войну В его биографии мы читаем, что в начале войны 1914 года он ощущал себя пылким патриотом Австро-Венгрии, хотя несколько позже перенес свою любовь и преданность на Германию как более эффективного члена военного альянса. Пацифизм не занимал никакого места в его реакциях на протяжении всей войны.