Читать онлайн «Открытие смерти в детстве и позднее». Страница 17

Пиаже отмечал озабоченность мальчика 6–7 лет темой смерти и считал это важным аспектом процесса формирования зрелых концепций причинности: по его мнению, переход от ранних стадий мышления к более зрелым мотивируется поиском истоков и объяснений существования вещей. Все кажется в полном порядке, – говорит Пиаже, – пока ребенок не начинает отдавать себе отчет в разнице между жизнью и смертью. «С этого момента идея смерти возбуждает любопытство ребенка, – именно поскольку каждая причина подразумевает мотив, смерть требует особого объяснения». Разумеется, смерть нельзя объяснить мотивами существа, которое умерло: в случае животных вопрос о самоубийстве не возникает, что касается людей, то он не приходит ребенку в голову. Если смерть отнести за счет активности других людей, то ей еще можно дать каузальное объяснение. Очевидно, так бывает: например, – когда животных убивают ради пищи или когда опасных для человека животных убивают ради защиты человеческой жизни. Бывает также, что люди убивают людей, – и, как мы видели, некоторые дети определяют мертвый как убитый. Валлон [137] приводит ответ ребенка, который нашел логическое решение проблемы причинности, смерти и мотивации, соответствующее тому, чему его учили о законах Бога и человека:

[ПИ 20] М. (7 л.) сказал о грозе, что она вызвана огненным шаром. «Кто сделал этот огненный шар?» М.: «Дьявол…» «Где он?» М.: «На небе» (Au ciel). «Что еще делает дьявол?» М.: «Делает так, чтобы люди умирали» (Il faif mourir du monde). «Если бы не было дьявола, старые люди не умирали бы?» М.: «Да, это так» (Si).

Без подобной мифологии смертность человека, в отличие от смертности животных (или, в некоторых случаях, – как и смертность животных, на чем настаивал Клиффорд Сали), невозможно объяснить, не впадая в противоречия, если исходить из мотивации, отраженной в любых социальных законах и нормах, – из благопристойной картины жизни человеческого общества, которую маленький ребенок, как известно, обычно хорошо осознает. Более того, он очень заинтересован в том, чтобы окружающий его социальный мир именно так и был устроен, – хотя бы ради того, чтобы иногда нарушать его правила. Закон, допускающий смерть, должен быть законом природы, универсальным и безличным.

Интеллектуальный путь, на котором дети формируют концепции законов природы и причинно-следственных отношений, действующих в соответствии с этими законами, может инициироваться именно этими реакциями [на обнаружение различия между жизнью и смертью, на человеческую смертность – вст. пер. ], приводящими их к мысли о том, что все люди смертны, – мысли, традиционно предваряющей изучение классической логики. Это интеллектуальное восхождение может быть мучительным. Но, как в легендарном «Путешествии пилигрима» [138] , на некой ранней стадии этого пути прежняя ноша может быть сброшена. Она есть не что иное, как чувство вины за грехи, которые ребенок прежде хотел, но бессилен был совершить, – за импульсы, психоанализом называемые желаниями смерти, хоть они и предшествуют концепции смерти. В норме интеллектуальное созревание приносит с собой смирение: ребенок обнаруживает, что он, как и все прочие человеческие существа, не имеет магической власти отвращать или вызывать смерть. Если любовь не может спасать, то и ненависть сама по себе не может уничтожать; и если смерть неизбежна для всех, значит, воистину любовь не может спасать. И его «желания смерти» были бессильны.

Как будет показано в следующей главе, реальная утрата во время этой стадии роста может пагубно повлиять на интеллектуально-аффективное развитие.

Стадия В посвящена когнитивному исследованию. Ребенок открывает факт смерти и, в ограниченной степени, – то, что он подразумевает. На стадии С происходит совершенствование концепции. Ребенок поглощен личностными и культурными аспектами, связанными со смертью. Смерть ассимилируется как человеческий опыт, не как универсальный биологический закон. Сцена заполняется похоронами, гробами, могилами; на заднем плане витают духи и призраки. Организуются и доставляют большое удовольствие церемонии похорон мертвых животных.

Стадия С отмечена интересом к ритуальному антуражу идеи смерти. Здесь мы можем обнаружить как различия, так и сходство между детьми, принадлежащими к разным культурам. Исследование [139] , проведенное в Будапеште перед Второй Мировой войной и использовавшее венгерский язык, в котором слова мертвое и смерть имеют разные корни, обнаружило, что дети младшего возраста вообще не использовали второе слово, а старшие дети, благо образ смерти как жнеца [140] в белой одежде был очень распространен, склонны были связывать со словом «смерть» такую персонифицированную абстракцию, как этот образ. Несомненно, он соответствует почти неизменному у англоязычных детей определению мертвого как мертвого человека, но у английских детей собственно тенденция персонифицировать смерть не обнаружена. По-видимому, это различие связано с влиянием языка и общего окружения венгерских детей.

Настроение детей, которые устроили церемонию похорон крольчонка Усача, было, как сообщает д-р Исаак, серьезным, но не трагическим. В других ситуациях часто наблюдается вообще противоположное ожидаемому отношение детей к идее, если не к событию смерти. Нам известно, что начало греческой комедии дали насмешники, в предвкушении забавы собиравшиеся вдоль дороги, по которой двигалась процессия женщин, оплакивающих Таммуза или Персефону. Первобытные погребальные ритуалы завершались пиршеством и непристойностями. В подобном духе написаны некоторые песни военного времени: «Колокола ада звонят тин-тин-дин-один по тебе, но не по мне». Школьники традиционно делают смерть темой насмешек. В своем исследовании устной традиции и языка школьников в современной Британии Л. и П. Опай [141] сообщают:

......

Интерпретации Опай в целом нашли подтверждение в исследовании аффективных реакций детей и подростков на концепцию смерти, проведенном Александером и Адлерштейном [142] . Эти ученые оценивали силу эмоциональной реакции и обнаружили, что на уровне вербального ответа концепция смерти вызвала эмоциональное возбуждение во всех трех возрастных группах (5–8, 9–12 и 13–16 лет), но при оценке эмоционального возбуждения посредством кожно-гальванической реакции [143] оно оказалось в средней возрастной группе незначительным, а у младших детей – ниже, чем у подростков.

Таким образом, хотя психологическая интерпретация детского поведения, предложенная Опай, может оказаться несколько упрощенной, их наблюдения широко подтверждаются и заслуживают полного доверия. Однако, если индивид одержим чем-то, это не значит, что он вполне свободен от тревоги. Поведение детей свидетельствует о том, что они по-прежнему держат оборону против смерти и объединяются, чтобы бросать ей вызов и осмеивать ее.

Традиционные детские стихи и старинные сказки полны аллюзий на смерть и ужасы. Что может быть более зловеще, более проникнуто поэзией ужасного, чем песня великана из сказки «Джек и бобовый стебель»:

Подобные истории, а отнюдь не безобидные сказочки, в которых страсть «проявляется в благосклонности и милой любезности», вскармливали детские души на протяжении столетий во многих странах.