Читать онлайн «Социология вещей (сборник статей)». Страница 60

Вознаграждения являются примером действий того типа (свойственных культурам, чей облик сложился под воздействием определенной правовой традиции), которые кладут начало новому социальному факту. Неотъемлемым условием возникновения этого нового социального факта является акт отчуждения некоего обладающего стоимостью материального предмета, будь то самая дешевая из банкнот, довольно дорогой бочонок спиртного, или дорогостоящие активы в облике локомотивного состава. Без подобной материальности социальность не существует.

Требование, чтобы клиент отказывал себе в распоряжении каким-то материальным предметом (стоимость которого иногда чисто символическая) может показаться пустой формальностью или бессмысленным ритуалом, дошедшим до нас из первобытных эпох. В действительности же позитивной доктриной и конкретной правовой реальностью вознаграждения стали лишь в конце XVI века. До наших дней они дожили в качестве объекта права при вынесении судебных решений и одновременно в качестве практических реалий социальных соглашений.

Верно и то, что материальные вознаграждения принято причислять к характерным особенностям английской истории. Специфика этой исторической особенности заключается в следующем: в Англии правовая процедура возвращения непогашенных долгов (в ранней версии английского права словом «долг» (debt) обозначалась определенная сумма денег) была установлена еще до того, как во всеобщее обращение в государственном управлении и в частных договорах вошли письменные документы. Когда же письменная форма утвердилась повсеместно, была разработана специально приспособленная к письменным договорам правовая форма – действо, именуемое «заключением соглашения» или «договором-ковенантом». Собственно говоря, ковенантами назывались письменные документы, заверенные печатью участвующей стороны; наличие печати означало, что для вынесения судом окончательного решения не требовалось дополнительных свидетельских показаний. Между тем в ранней версии закона, подзащитный, желавший оспаривать требование выплаты долга, имел возможность «перекупить закон»: он мог уплатить суду «заклад» или залог (некую сумму денег или нечто, обладающее денежной стоимостью), который становился безвозвратным в случае, если ответчик не являлся в суд в назначенный день чтобы поклясться в том, что он не должен взыскиваемой с него суммы – и к тому же не приводил с собой одиннадцать соседей, готовых подтвердить его клятву. Истец в этом случае имел право привести в суд столько же или вдвое больше свидетелей, готовых клятвенно подтвердить правоту его, истца, требований. Эта называемая «компургацией» процедура привлечения в суд друзей, подкреплявших собственными клятвами клятву одной из сторон, была отменена благодаря появлению суда присяжных (где свидетели, способные повлиять на судебное решение, вызывались судом, а не какой-либо из сторон; к тому же к ним предъявлялось новое требование: судить об относящихся к делу фактах беспристрастно). Все это имело место в судах, руководствовавшихся общим правом (common law). С появлением специальных судов справедливости, чье назначение состояло в исправлении недостатков системы общего права, была разработана новая процедура востребования непогашенных долгов. Согласно этой процедуре суд предпринимал «assumpsit» (латинский термин, означавший, что некто «взял на себя» (assumed) ответственность или «подрядился» сделать что-то). Обязательства, взятые на себя судом согласно assumpsit’у, изначально представляли собой некие сделки, сводившиеся к открыто корыстному обмену товарами или услугами, а правильность правового решения гарантировалась в таком случае присутствием некоего «quid pro quo»[218]. Так закон и решал дела о взыскании долгов и предпринимал assumpsit по договорам и подобным им соглашениям, заключавшимся без письменных документов. В XV – начале XVI веков принцип «quid pro quo» нередко описывали как «взаимные вознаграждения» обеих сторон договора. В конце XVI века термин «вознаграждения» начал обретать технический смысл, отличный от «quid pro quo», или, можно сказать, он стал отождествляться с «quid», вынуждавшим другую сторону взять на себя обязательство по обеспечению «quo», и в процедуру было включено словесное обещание последующего исполнения данного обязательства. Тем самым под «вознаграждениями» стали понимать материальную ценность, обеспечиваемую исполнением обязательства или «вынуждением» обещавшего сдержать свое слово. Так в теорию права вошло положение о том, что в отсутствие вознаграждения как некоего дополнения к обещанию последнее не может стать договором.

Исторически, «вознаграждения» возникли как юридическая реакция на факт развития в британском обществе коммерческих отношений. Эти коммерческие отношения приняли, или, как минимум, стремились принять, форму добровольных договоров, заключаемых самостоятельными частными предпринимателями, участниками сделки: «В средние века, когда законодательства создавались с целью установления идеально справедливых условий осуществления коммерческой и производственной деятельности, когда преследование подобной цели подталкивало законодателей к детальному регулированию этих условий посредством издания различных статутов и местных подзаконных актов, любая попытка нарушить действие установленных правил расценивалась как нарушение закона… Но мы видим, что на протяжении XVI века политические и моральные представления менялись так же быстро, как и условия предпринимательства, и что эти изменения с неизбежностью порождали множество перемен в экономических представлениях людей. При этом преследовалась цель не столько обретения идеально справедливых условий, сколько увеличения мощи нации. Следовало побуждать предпринимателей к открытию новых производств; именно ради этого должны были учреждаться новые ассоциации и компании – их усилиями должна была обеспечиваться требуемая мощь капитала. Как отдельным предпринимателям, так и предпринимательским союзам следовало предоставить большую, чем прежде, свободу, в том числе и свободу заключения любых нужных им договоров» (Holdsworth, 1942: Vol. 8, 56–7).

Когда же коммерческие связи оказывались разорванными, публичные власти, ответственные за разрешение споров, испытывали нужду в неких объективных свидетельствах имеющихся между сторонами обязательств.

В период формирования самого понятия «вознаграждение», английское право не обладало единой процедурой рассмотрения споров по договорам: в рассмотрении письменных договоров (дел о ковенантах), денежных долгов (дел о долгах) и того, что можно назвать контрактами по обслуживанию (дел об assumpsit’е) существовали самые разные «способы действия». Но помимо юридических судов складывался и новый дискурс коммерческого колониализма, представлявший торговый обмен как деятельность, в сущности своей цивилизующую и благожелательную. В книге «Десятилетия Нового мира» (1555) Ричард Иден[219] выдвигает новаторскую аргументацию, согласно которой хороший коммерсант одновременно является и добрым христианином, утверждающим гражданский порядок уже тем, что участвует в честной торговле. «Созданный Иденом образ коммерсанта-христианина, насаждающего «цивилизованность» путем «диалога» (так он называл «коммерцию») с язычниками, являет новый важный способ озвучивания дискурсивной тематики европейского колонизаторского дискурса» (Williams, 1990: 130). Этот дискурс, распространивший идеал обменов «на равных» между участниками сделки, впервые был артикулирован сторонниками торговли с дальними странами, такими, как «Московия», «Азия» и Новый Свет. Представление о том, что данная договорная форма коммерческих трансакций может рассматриваться в качестве универсальной модели хорошо отлаженных социальных отношений получило хождение в британской интеллектуальной культуре после 1570 года, когда отлучение от церкви королевы Елизаветы не только спровоцировало испанцев в Новом Свете на агрессивные военные выступления, но и вызвало серьезный интерес государства к новой торговой идеологии как теоретической альтернативе политической теологии, оправдывавшей не только санкционированное папством испанское колониальное владычество и монополию испанцев в области торговли, но и легитимность европейских суверенов. В то время как сторонники колонизации Нового Света и торговли с дальними странами создали новую идеологию коммерции как цивилизующего социального процесса, принятие этой идеологии значительной частью елизаветинского истеблишмента, состоявшееся приблизительно в 1584 году, было связано не столько с присутствием испанцев-католиков в Америках, сколько с их военным присутствием в Бельгии и с затуханием восстания голландцев и Нидерландах (Russell, Conrad 1971: 234–7). Кроме того, по утверждению Рассела (1971: 222–9, 237–40), еще одним важным фактором становления представлений об обществе как о «контракте» свободных договаривающихся сторон явилось британское пресвитерианство. Это представление содержалось в пресвитерианском идеале правления посредством выборного органа, а не епископальной иерархии. Пресвитерианский идеал нацеливал на внимательное отношение к процедурам достижения коллективного соглашения и к соблюдению предусматриваемых им индивидуальных прав его участников. Этот «пуританский легализм» нашел свое наиболее яркое воплощение в юриспруденции верховного судьи Кока, тогда как идеал всенационального политического контракта – идеи, одинаково близкой и купцам, и радикальным протестантам – получил широкое хождение в начале XVII века, в эпоху провала парламентского проекта «Великого договора» (Great Contract).