Читать онлайн «Социология вещей (сборник статей)». Страница 39

Напротив, в сложных обществах социальные идентичности личности не только многочисленны, но и нередко конфликтуют друг с другом, поскольку не существует четкой иерархии лояльностей, возвышающей какую-либо одну идентичность над остальными. Здесь драма личной биографии все в большей степени становится драмой идентичностей – их столкновений и невозможности выбора между ними при отсутствии сигналов со стороны культуры и общества в целом, позволяющих сделать выбор. Короче говоря, в основе драмы лежит неопределенность идентичности – тема, все сильнее доминирующая в современной западной литературе, затмевающая собой прежние драмы социальной структуры (даже в случае неизбежных структурных конфликтов, описываемых в «женской» литературе и в произведениях «меньшинств»). Биография вещей в сложных обществах следует аналогичному образцу. В однородном мире товаров различные перипетии в биографии предмета представляют собой случаи его уникализации, классификации и реклассификации в мире смутных категорий, значение которых изменяется с каждым небольшим изменением контекста. Как и в случае личности, драма заключается в неопределенности оценки и идентичности.

Все это говорит о необходимости внесения поправок в фундаментальную идею Дюркгейма о том, что общество упорядочивает мир вещей по образцу той структуры, которая определяет социальный мир людей. К этому я бы добавил, что общество вносит ограничения в оба эти мира одновременно и одним и тем же образом, конструируя предметы одновременно с конструированием людей.

Перевод с английского Николая Эдельмана

Bohannan, Paul. (1959). The Impact of Money on an African Subsistence Economy. Journal of Economic History 19:491–503.

Braudel, Fernand. (1983). The Roots of Modern Capitalism. New York.

Cooper, Michael H., and Anthony J. Culyer. (1968). The Price of Blood: An Economic Study of the Charitable and Commercial Principles. London.

Curtin, Philip D. (1984). Cross-Cultural Trade in World History. Cambridge.

Davis, David Brion. (1966). The Problem of Slavery in Western Culture. Ithaca, N. Y. 1975. The Problem of Slavery in the Age of Revolution: 1770–1823. Ithaca, N. Y

Douglas, Mary, and Baron Isherwood. (1980). The World of Goods: Towards an Anthropology of Consumption. London.

Dumont, Louis. (1972). Homo Hierarchicus. London.

Durkheim, Emile and Marcel Mauss. (1963). Primitive Classification. Trans. Rodney Needham. London. (Первое французское издание 1903).

Durkheim, Emile. (1915). The Elementary Forms of Religious Life. London. (Первое французское издание 1912).

Ekeh, Peter P. (1974). Social Exchange Theory. London.

Homans, George. (1961). Social Behavior: Its Elementary Forms. New York.

Kapferer, Bruce, Ed. (1976). Transactions and Meaning. Philadelphia.

Kopytoff, Igor, and Suzanne Miers. (1977). African «slavery» as an institution of marginality In S. Miers and I. Kopytoff, eds., Slavery in Africa: Historical and Anthropological Perspectives, 3–81. Madison, Wis.

Kopytoff, Igor. (1982). Slavery. Annual Review of Anthropology, 11:207–30.

Kroeber, A. L. (1925). The Yurok. Handbook of the Indians of California. (Bureau of American Ethnology Bulletin 78).

Langness, L. L. (1965). The Life History in Anthropological Science. New York.

Meillasoux, C. (1975). Introduction. In Meillasoux, ed., L’esclavage an Afrique précoloniale. Paris.

Miura, Domyo. (1984). The Forgotten Child. Trans. Jim Cuthbert. Henley-on-Thames.

Patterson, Orlando. (1982). Slavery and Social Death: A Comparative Study. Cambridge, Mass.

Pospisil, Leopold. (1963). Kapauku Papuan Economy. (Yale Publications in Anthropology No. 61). New Haven, Conn.

Rivers, W. H. R. (1910). The Genealogical Method Anthropological Inquiry. Sociological Review 3:1–12.

Scott, Sarah. (1984). The Baby Business. The Gazette, B-1, 4. Monthreal, April 24.

Thompson, Michael. (1979). Rubbish Theory: The Creation amd Destruction of Value. New York.

Vaughan, James H. (1977). Mafakur: A limbic institution of the Marghi (Nigeria). In S. Miers and I. Kopytoff, eds., Slavery in Africa: Historical and Anthropological Perspectives, 85–102. Madison, Wis.

Эта статья появилась благодаря моему долгому сотрудничеству с Ширли Страм и Мишелем Каллоном. Ш. Страм я обязан социо-биологическими сюжетами, М. Каллону – акторами и сетями, упомянутыми здесь чуть ли не на каждой странице. Я также признателен Джеффу Боукеру за его усилия, направленные на то, чтобы сделать мою социальную теорию более понятной.

Открытие социальной комплексности обществ приматов, отличных от homo sapiens, хотя и было сделано почти двадцать лет тому назад, по-видимому, еще не до конца принято во внимание социальной теорией (De Waal, 1982; Kummer, 1993; Strum, 1987). Главное место заняли страстные доводы за или против социобиологии, словно была необходимость в защите социального от опасности его чрезмерной редукции к биологическому. На самом деле развитие социобиологии, как и этологии, идет в совершенно ином направлении, предполагающем распространение на животных – даже на гены – классических вопросов политической философии. Это вопросы определения социального актора, возможности рационального расчета, существования или несуществования социальной структуры, превосходящей простые взаимодействия, самого определения взаимодействия, понимания социальной жизни, роли власти и отношений господства. Вовсе не будучи отстраненной от всех этих вопросов якобы торжествующей биологией, социологическая теория должна сказать свое слово и по-новому подойти к проблеме определения общества, охватив в сравнительной перспективе отличную от человеческой социальную жизнь.[143]

Говорить, что приматы (отличные от людей) обладают богатой социальной жизнью, значит просто утверждать, что ни один примат не может достичь какой-либо цели, не пройдя через серию взаимодействий с другими партнерами. Вместо описаний досоциальных существ, движимых исключительно инстинктами, реакциями, аппетитами и поиском непосредственного удовлетворения своих потребностей – голода, воспроизводства, власти, – новая социология обезьян, приводит описания акторов, которые не могут достичь ничего из этого без обстоятельных переговоров с другими.[144] Простейший пример – шимпанзе, который обнаруживает богатый источник пищи, но не осмеливается продолжить ее поглощение, как только оказывается в одиночестве, позади ушедшей вперед стаи. Или возьмем самца бабуина, который не может спариться с распаленной самкой, не будучи уверенным в том, что она «пойдет ему навстречу» – речь идет о договоренности, которая должна быть достигнута в самом начале их дружбы, когда у нее еще нет течки. Поскольку в каждое действие актора вмешиваются другие и поскольку достижение собственных целей опосредовано постоянными переговорами, можно говорить об этом с точки зрения комплексности, то есть с точки зрения необходимости одновременного принятия в расчет множества переменных. В описаниях приматологов состояние социального возбуждения, постоянное внимание к действиям других, старательное поддержание общения, макиавеллизм и стресс свидетельствуют о присутствии комплексной социальности в «естественном состоянии».[145] Или, по крайней мере, такова упрощенная и отчасти мифическая версия, которая может быть использована в качестве основы для обновления социальной теории.

Социальные насекомые всегда служили средством для «калибровки» моделей в социологии людей. Эти модели описывали – по крайней мере, до появления социобиологии – типичные случаи «сверхорганизмов», исключая саму возможность постановки вопросов об индивиде, взаимодействии, расчете и переговорах.[146] Влияние социологии приматов полностью противоположно. Она отказывается считать социальную структуру сверхорганизмом и мыслит только в терминах цепочки взаимодействий. Мы находим в естественном состоянии степень социальной комплексности, которая более или менее соответствует формам социальной жизни, описанным интеракционизмом. Но у приматов нет языка и почти нет технических приспособлений[147] – кажется, что у них нет даже представлений о самости и о моделях другого[148], так что для понимания этой комплексности развитые когнитивные способности не требуются. Обнаружив в «естественном состоянии» такой высокий уровень социальности, человеческая социология чувствует себя свободной от обязательства искать социальное – вопреки давней традиции в политической философии и теориям общественного договора. Комплексное социальное взаимодействие существовало до появления человека, причем задолго.

В социологической литературе описание социального взаимодействия предполагает наличие нескольких основополагающих составляющих. Должны существовать по крайней мере два актора; эти два актора должны физически присутствовать в одном пространстве и времени; они должны быть связаны действиями, которые влекут за собой акт коммуникации; и, наконец, поведение каждого должно вытекать из изменений, внесенных поведением другого, в результате чего появляются неожиданные свойства, которые превосходят сумму исходных данных, имевшихся в распоряжении у этих акторов до взаимодействия.[149] В этом смысле, социология обезьян становится предельным случаем интеракционизма, так как все акторы присутствуют в одном пространстве и времени и участвуют во взаимодействиях лицом-к-лицу – взаимодействиях, динамика которых неразрывно связана с реакциями взаимодействующих. Это рай для интеракционизма; это рай и в другом отношении, поскольку вопрос о социальном порядке, по-видимому, не может быть применен к обезьянам в ином виде, нежели в терминах композиции диадических взаимодействий без каких-либо эффектов тотализации или упорядочивания. Несмотря на существование комплексных взаимодействий, по-видимому, вряд ли можно говорить о том, что обезьяны живут в обществе или что их действия вписаны в социальную структуру.[150] Вопрос о точной роли взаимодействий и их способности составлять в своей совокупности общество поставлен уже на уровне приматов – и, возможно, только на этом уровне.