Читать онлайн «Современная демократия и альтернатива Троцкого: от кризиса к гармонии». Страница 94

Третий фактор, понизивший активность Троцкого к 1923 г.: к этому времени стало окончательно ясно, что капиталистические страны Европы и Америки сумели преодолеть депрессию 1920—21 гг. и их экономики определенно начали развиваться. А четвертой причиной, обусловившей потерю власти Троцким при его равнодушии, была болезнь Ленина. Троцкий надеялся до самой смерти Ленина на его возврат к политической жизни. Тем более, что к концу 1923 г. появились некоторые признаки улучшения состояния здоровья Ленина. Пятая причина – болезнь самого Троцкого. Шестая – создание централизованного секретарского аппарата партии, которого ранее не было. Эти шесть факторов, случайно совпавших по времени в 1923 г., обусловили потерю власти Троцким. Троцкий не понимал, ради чего ему сжигать мосты и объявлять открытую войну заговорщикам, если мировой капитализм преодолел очередной кризис, германская революция провалена, а в России рабочий класс его идеи не разделяет. Он наотрез отказался от силового решения и продолжал борьбу только в сфере интеллигентных дискуссий.

Эта моя версия поведения Троцкого расходится с версией Бажанова, непосредственного очевидца и свидетеля дискуссии того периода лидеров большевиков. Он в своих воспоминаниях выдвинул гипотезу о несоответствии «левого» Троцкого и «правых» взглядов большинства сторонников оппозиции 1923 г. Но это не подтверждается ни анализом требований оппозиции, ни мнением самого Троцкого. На XIII съезде партии в 1924 г. Троцкий посвятил всю свою речь педантичному разбору всех требований оппозиции и доказательству, что в них нет ни грамма правого «мелкобуржуазного» уклона. Бажанов просто принял тогда на веру обвинения Сталина в «мелкобуржуазности» (правом уклоне) оппозиции 1923 г. По-видимому, Бажанов слабо разбирался в идейных течениях и политических вопросах. Техническая роль секретаря не требовала этого, тем более, что он учился лишь в сугубо техническом вузе (МВТУ), который, кстат, и и не смог закончить. Его воспоминания ценны тогда, когда он просто пересказывает разговоры лидеров большевиков в Политбюро или других высших органов управления. Тогда, когда он свидетельствует о том, что видел и слышал сам лично, а не строит идеологические предположения.

* * *

Троцкий и его сторонники оказались в положении человека, вынувшего против бандитов револьвер, показавшего его и спрятавшего обратно. Но бандиты сделали вывод и приняли конкретные меры по обезоруживанию этого бахвала. Уже 17 января 1924 г. сняли Антонова-Овсеенко. Так же обошлись и с другими оппозиционерами. Многих отправили послами в разные страны подальше от Москвы (Иоффе, Крестинский, Антонов-Овсеенко, Раковский). Сталин насадил своих во всем аппарате армии, и поэтому я заканчиваю подробный анализ событий именно 1923 годом. Система прошла фазовый переход и вступила в новое качество – всесилье секретарского аппарата.

Дальше уже, что бы ни писал и ни делал Троцкий, у него уже не было реальных шансов на изменение судьбы страны, которой он не особенно и дорожил. В его «Новом курсе» ничего конкретного нет. Кроме критики режима, которая повторяет тезисы «рабочей оппозиции» и «децистов», нужны были бы конкретные предложения об изменении ситуации. А все его конкретные предложения сводились к одному пожеланию известного в СССР мультяшного персонажа, кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно!». По воспоминаниям, этой брошюрой зачитывались многие партийцы. Но там даже нет критики резолюции Ленина X съезда о запрете фракций. Отсутствие конкретного лозунга (отменить запрет на фракции) уничтожает политика эффективнее всего. Троцкий всегда побеждал на поле идей, а в 1923 г. он ничего не смог предложить и на этом поле. Я не говорю об экономической платформе, которую сталинцы старались выводить из дискуссии, так как на экономическом поле им нечем было крыть. Они многое из предложений троцкистов потом возьмут на вооружение для успешного восстановления экономики. Но это будет подробно освещено в третьей части. Проникшись за годы сотрудничества с Лениным его идеей о «божественности» партии, о ее высочайших интересах в ущерб соревновательности идей, Троцкий превратился в человека, неспособного к признанию своих ошибок и движению на основе этого дальше. Конечно, его многие сторонники выражались более определенно по поводу желательности фракций и смогли бы перевести партию на многофракционный режим, обеспечив гарантию от диктатуры нового аппарата, уже аппарата Троцкого. Например, Преображенский, непосредственный организатор оппозиции 1923 г., прямо говорил:

«Партия должна иметь хорошее большинство и хорошую, доброкачественную оппозицию…»

То, что Троцкий это поддерживал, видно из такой его мысли:

«Большевик есть не только человек дисциплины, нет, это человек, который, глубоко веря, вырабатывает себе в каждом данном случае твердое мнение и мужественно и независимо отстаивает его не только в бою против врагов, но и внутри собственной организации. Он сегодня окажется в своей организации в меньшинстве. Он подчиняется, потому что это его партия. Но это, разумеется, не всегда значит, что он не прав. Он, может быть, только ранее других увидел или понял новую задачу или необходимость поворота»[315].

Вот этого его глубокого убеждения в необходимости компромисса, объединения инакомыслящих, стремления к середине не встретишь ни у Сталина, ни даже у Бухарина. Это убеждение выдержало испытание годами дореволюционной его деятельности, первых лет революции и войны. Его искренние попытки под обаянием Ленина отбросить это убеждение после 1921 г. терпели крах, и он прекратил эти попытки сразу, как это обаяние исчезло. Поэтому неправы те историки, которые считают, что Троцкий осуществил бы такую же диктатуру, как и Сталин. Революция шла на спад, массовые процессы утихали. При этом важную роль начинали играть все больше именно личные качества отдельных вождей. А толерантность к инакомыслию внутри своей партии всегда отличала Троцкого от других вождей, воспитанных Лениным на отметании, на расколе, на исключении из партии инакомыслящих.

Хоть это была и самая мощная оппозиция, но сталинский новоиспеченный аппарат справился с ней. Он мог быть побежден только другим аппаратом, но его руководитель отказался от такого решения и был побежден. Надо сказать, что даже при этом победа Сталину далась не очень легко. В Москве реально более половины коммунистов были за Троцкого.

«Очень боюсь, что Вы увлечетесь победой, тем, что удалось “свалить сверхчеловека…” – писал в то время Бухарин в письме Зиновьеву. – В особенности может затуманить мысль то обстоятельство, что удалась штука, которая не удавалась даже Ильичу. Прошу Вас не переоценивать ни размеров, ни характера, ни прочности победы. Мы сражались по существу только в Москве. Мы имели в руках весь аппарат. Мы имели печать и т. д. Наконец, мы имели – что очень важно – в своих руках идею единства и преемственности партийной традиции, персонально воплощенную. И все же оппозиция в Москве оказалась довольно значительной, чтобы не сказать больше».

Эту оценку подтверждает и Бажанов:

«В середине декабря ГПУ робко пытается поставить Политбюро в известность о том, что в большей части партийных организаций большинство не на стороне ЦК. Я констатирую, что в огромной ячейке самого ЦК большинство голосует против ЦК. Я запрашиваю секретаря Московского комитета партии Зеленского о результатах голосований в Московской организации. Я получаю паническую сводку – ЦК потерял большинство в столичной организации, наиболее важной в стране; по ней равняются провинциальные организации.

На заседании тройки (утверждение повестки) я докладываю рапорт Зеленского. Для тройки это неожиданный удар. Конечно, вопросу придается первостепенное значение. Зиновьев произносит длинную речь… Сталин молчит и сосет свою трубку. Собственно говоря, его мнение Зиновьеву и Каменеву не интересно – они убеждены, что в вопросах политической стратегии мнение Сталина интереса вообще не представляет. Но Каменев человек очень вежливый и тактичный. Поэтому он говорит: “А вы, товарищ Сталин, что вы думаете по этому вопросу?” – “А, – говорит товарищ Сталин, – по какому именно вопросу?”. (Действительно, вопросов было поднято много). Каменев, стараясь снизойти до уровня Сталина, говорит: “А вот по вопросу, как завоевать большинство в партии”.

“Знаете, товарищи, – говорит Сталин, – что я думаю по этому поводу: я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это – кто и как будет считать голоса”»[316].