Читать онлайн «Власть научного знания». Страница 33

Проведенный нами анализ показывает, что Холокоста в том виде, в каком он имел место фактически, не было бы без поддержки и легитимации этой новой формы антисемитизма со стороны науки в лице Ленца и его коллег, или что, по крайней мере, без них история могла бы принять другой оборот. Это не означает, что не будь расологии, политика Гитлера не привела бы к Освенциму. Однако если бы наука отказала Гитлеру в признании его «окончательного решения», в политическом и технологическом плане это бы сильно осложнило массовое убийство евреев и представителей других «дегенеративных рас».

В своем обсуждении расологии мы сосредоточились на условиях, при которых научное знание было реализовано на практике. В рамках общей теории социального действия лучшим определением знания является способность действовать. Альтернативным вариантом может быть способность анализировать то, что создается или приводится в движение[113]. Таким образом, определение знания выводится из концепции социального действия. Это говорит о том, что знание может оставаться невостребованным и что нет абсолютно никаких гарантий того, что знание будет применено оптимальным образом.

Как мы уже видели, знание может применяться и ради в высшей степени иррациональных целей. Знание в значении способности к действию не является решающим фактором в отношении его применения. Знание – это не deus ex machina[114]*. Цели, ради которых оно применяется, и последствия этого применения зависят от конкретных обстоятельств конкретного места и времени (ср. Stehr, 1994: 91-120).

Излагая свои наблюдения, мы снова и снова настойчиво возвращаемся к главному тезису. Как мы попытались показать, власть научного знания необязательно основывается на его истинности. Помнить об этом особенно важно именно сегодня, после того, как стало известно, что правительство Швеции многие годы финансировало евгеническую программу, а также в свете возродившегося интереса социальных наук к понятию расы (ср. Lieberman & Reynolds, 1995; McKee, 1994; Weinstein, 1997: 47, № 2–4), к наследственным основам поведения и влиянию меняющегося климата на человека и общество (см., например: Rushton, 1995; Lerner, 1992). Как это ни парадоксально, именно в наш век глобализации мы являемся свидетелями того, как понятие расы оказывается в центре культурной жизни, что видно по частоте и интенсивности дискуссий на эту тему, которые разворачиваются в СМИ, политических объединениях и академических кругах[115]. Всегда находился ряд ученых как среди представителей социальных и естественных наук, так и в сфере самоназванной «критической» науки, которые отводили расе и/или климату центральную роль в объяснении неравенства или различий между социальными группами[116]. Учитывая проведенный нами кейс-стади, очевидно, что такой подход может обладать значительной властью на практике, совершенно независимо от его «объективной» ценности.

Связь между научными знаниями и политикой была обеспечена благодаря сети личностных и идеологических установок, основанных на расистской картине мира. Эта сеть простиралась от общедоступных популярных идей до научно обоснованных подходов. Расология занимала почетное место среди академических дисциплин в Веймарской республике и за пределами Германии еще до прихода Гитлера к власти. В Германии она превратилась в смертоносный инструмент легитимации, когда правящая партия стала проводить политику, в которой имперская экспансия предполагала также этнические чистки. Возможность использования расологических доктрин представляла особый интерес для власть предержащих, поскольку эти доктрины совпадали с народными представлениями, глубоко укорененными как в умах широкой общественности, так и в политической и даже научной среде. Мы попытались показать, что гитлеровский режим не извратил науку, что расология была и оставалась признанной научной дисциплиной. Сегодня мы можем удивляться тому, как общая (во многом антисемитская) картина мира могла превратиться в научное по своей видимости обоснование необходимости «улучшить» арийскую расу. При этом главные действующие лица этого процесса были уверены, что смогут использовать власть науки в своих целях. Они не уставали повторять, что их политика опирается на научную истину, а не на расхожие стереотипы.

Мы разделяем точку зрения Проктора (Proctor, 1988a: 286) относительно того, как нацистский режим использовал науку:

Нацисты взяли главные проблемы своей эпохи – расовый вопрос, половой вопрос, преступность и бедность – и превратили их в медицинские или биологические проблемы. Нацистские философы утверждали, что Германия находится на краю расовой гибели и что соблюдение расовой гигиены жизненно необходимо для того, чтобы удержать страну от «расового самоубийства». Так расовая гигиена соединила в себе философию биологического детерминизма с верой в то, что наука способна дать техническое решение существующих социальных проблем. Идеология биологического детерминизма способствовала продвижению политических программ, с которыми вошли в историю нацисты; их реализацией занималась политическая партия, перед которой стояла задача искоренить все формы расовой, социальной или духовной «болезни».

Это могло бы послужить уроком для других случаев общественной политики, не столь проблематичных в этическом плане. Однако и в этих случаях для оправдания отдельных решений часто ссылались на научную истину, несмотря на то, что определение и реализация правильных и справедливых мер во многом являются политическим решением. Другими словами, даже если бы выводы расологии были «истинными», из этого бы еще не следовало, что разные расы заслуживают разного отношения (или даже уничтожения). Если бы эта точка зрения была прочно укоренена в обществе, нацистскому режиму было бы гораздо сложнее оправдать политику расового уничтожения результатами научных изысканий.

Функция конструкции «раса»: продолжение темы влияния расы на умственное и психическое своеобразие

Помимо синдрома «сила воображения / откладывание удовлетворения желаний» расологи выявили множество других характеристик, которые, по их мнению, отражали духовные способности той или иной расы. И здесь мы снова видим характерное для них отсутствие интереса к соответствующим количественным данным. Хотя эти характеристики изложены несистематично (что опять-таки типично для расовой теории), их можно рассматривать как своего рода «пакет стереотипов», т. е. набор общих правил относительно желаемого поведения.

Поскольку общий контекст этих объяснений устанавливает тесную и непосредственную взаимосвязь между различными основополагающими характеристиками – главным образом, между способностью откладывать удовлетворение желаний, интеллектом, зрелостью и духовным здоровьем, с одной стороны, и принадлежностью к «нордической расе», с другой стороны, комментаторы не пытаются выяснить, какие из этих характеристик вызывают другие характерные различия.

В этом контексте в центре внимания часто оказывается эмоциональность. Так, например, Ленц противопоставляет «негра», чье настроение колеблется «между беззаботной веселостью и беспомощной подавленностью» (Baur, Fischer, Lenz, [1921] 1927: 524), типичному представителю «нордической расы», который «не столь склонен к поверхностной общительности и поверхностной веселости, но зато обладает чувством юмора, исходящим из глубины». «По теплой сердечности нордическая раса превосходит все остальные» (ebd.: 551). Таким образом, то, что мы сегодня называем «биполярным расстройством психики» (маниакально-депрессивный психоз), в представлении расологов было совершенно однозначно связано с генетической расовой наследственностью, так же, как и уровень развития интеллекта и показатель преступности. Несмотря на то, что в отношении причин этого довольно частого заболевания по-прежнему нет единого мнения, расологи исходят из того, что читатель понимает, как и почему связаны между собой это удивительное многообразие и культурные характеристики отдельных личностей: причина заключается в том, что прогрессивное, нордическое и белое – это «хорошо», а регрессивное, ненордическое и черное – это «плохо».

В некоторых случаях эта предполагаемая связь проступает слишком явно. Так, например, по утверждению расологов, сексуальное поведение отражает уровень зрелости и способность откладывать удовлетворение желаний: «Ставшая притчей во языцех половая необузданность негров также объясняется, по-видимому, не столько особой силой их половых инстинктов, сколько общей детской невоздержанностью» (ebd.: 529). В отличие от негров (вполне предсказуемо), «человек нордический избирателен в своей любви, но отнюдь не холоден. Нордический поэт Френсен, который знает нордическую душу [и, соответственно, признается в качестве научного авторитета] довольно часто подчеркивает живость полового темперамента, но он, тем не менее, прав» (ebd.: 551).