Читать онлайн «Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века». Страница 24

Подобная ситуация привела к тому, что одна из самых блестящих программ в истории научной мысли не закрепилась, не утвердилась в уже чуждой ей социокультурной среде более поздней античности (подвергаясь даже осмеянию, особенно в платоновской академии)165. В средние века и даже эпоху Возрождения атомистическая концепция попросту была предана забвению, явившись по-настоящему созвучной лишь механистическому материализму XVII – XVIII вв. Вскоре после Демокрита с Платоном произошел переход к альтернативной программе, метко охарактеризованный С. Тулмином как сдвиг «от ингредиентов к аксиомам»166. Атомистическая программа на длительное время оказалась вытесненной, особенно в космологии, набирающей силу программой, направленной на поиск математических сущностей и принципов, которые предполагались лежащими в основе мироздания. В условиях нарождающейся науки эта программа импонировала тем, что вместо качественных и, по существу, бездоказательных описаний обращалась к поиску количественно, математически выражаемых закономерностей, апеллируя не к натурфилософскому воображению, а к строгому языку математики (хотя в действительности, как мы увидим, это нисколько не предотвращало еще больших спекуляций).

В космологии указанная программа утвердилась особенно прочно, не в последнюю очередь, потому что, оставив в стороне вопросы о механизме космообразования, фокусом своего приложения сделала видимые перемещения небесных тел, их расстояния и т. д., увязывая натурфилософские умозрения с конкретными астрономическими данными. Регресс в общенаучном и общефилософском смысле, очевидный при переходе к такой программе, компенсировался ощутимыми успехами, достигнутыми благодаря ей, и прежде всего, в вычислительной астрономии. Эти успехи связывались в наибольшей степени с именами математиков Архнта и Эвдокса, а также Платона, в значительной степени инспирировавшего и даже прямо направившего их исследования, обеспечив при этом философскую (мировоззренческую, аксиологическую, гносеологическую) базу этого направления. Платон (428 – 348) довел принятую им исследовательскую программу (особенно в космологии) до чрезвычайно высокой степени разработанности, способствовавшей ее утверждению в науке на столь длительное время, что влияние этой программы прослеживается даже в астрономии позднего Возрождения. Истоки ее, однако, обнаруживаются в пифагореизме.

История пифагореизма насчитывает три этапа. Сам Пифагор (580 – 500) жил задолго до «физиков» – Анаксагора, Эмпедокла, Демокрита (оказав, кстати, значительное влияние на Парменида), поздние же пифагорейцы, например, Архит Тарентский (428 – 347), были младшими современниками Платона. Для пифагорейцев на всех стадиях развития их учения сквозной линией, дошедшей до Платона и проведенной им далее, являются поиски не некоего материального первоначала, а определенных математических соотношений как составляющих архитектонику и, более того, саму основу, порождающюю начало мироздания.

Пифагорейская мистика чисел стала нарицательной, но было бы упрощением считать ее лишь результатом своеобразных математических игр. Здесь даже дело не только в том, что, как отмечал Ф. Энгельс, сведением вещей к числам «впервые высказывается мысль о закономерности вселенной»167. Пифагорейство – и не просто поиск математических формулировок закономерностей, лежащих в основе мироздания. Это – целая философия, в которой естественный порядок и моральный порядок неотделимы: поиски математической гармонии – это путь к моральному усовершенствованию, к выработке такого отношения к жизни и такого жизненного пути, которые позволят поставить себя в гармонию с природой. Именно поэтому в пифагореизме духовно здоровый человек уподобляется хорошо настроенному инструменту, а звуки небесной гармонии могут быть слышимы лишь тем, кто не только в совершенстве овладел математикой, но и достиг высокой степени морального совершенства168. Это проливает свет и на необычайную эзотеричиость учения Пифагора, который «ценя занятия с числами больше всех других занятий, продвинул вперед эту науку», до такой степени, что, как замечает Аристоксен, «освободил ее от служения делу купцов169.

В отличие от бытующего мнения, происхождение пифагорейской мистики чисел связано не со спекуляциями, а с эмпирическими наблюдениями. Пифагор впервые заметил существование музыкально-математических соотношений в окружающих нас явлениях, когда, проходя мимо кузницы, обратил внимание, что одновременное падение различных по весу молотов вызывало различные гармоничные созвучия. Ряд значительных открытий в акустике и музыкальной гармонии был сделан Пифагором и его учениками на основе изучения звучания струн. И лишь позднее исследование музыки (интерес к которому вполне понятен, если учесть ее важную, вплоть до ритуальной, роль в античном образе жизни) переросло в тщательно разработанную концепцию, в которой музыкальная и математическая гармония уже органично слиты – до такой степени, что различным планетам, в зависимости от расстояния, приписываются различные звуки. Последний аспект составил одну из двух линий пифагорейского учения, унаследованных и ассимилированных Возрождением.

Очень существенным оказалось открытие, что музыкальные гармонии соотносятся как целые числа. Оно сыграло роль платформы для перенесения музыкально-математических гармоний буквально на все области, что, впрочем, и привело к тому, что числам стало приписываться самодовлеющее значение (настолько, например, что дроби считались не числами, а соотношением чисел, а любое число рассматривалось как нечто самостоятельно существующее, но не могло представляться как сумма других чисел). Числа стали выступать не только как элементы познавательных процедур, но как объективная онтологическая основа миропорядка, космоса, превращаясь из средства исследования в предмет исследования. Дело дошло до того, что даже такие понятия, как справедливость, разум, добро, благоприятное для действий время, связывались с числами. К числам сводились даже боги, каждому из которых ставилось в соответствие определенное число. Магическая значимость придавалась не только числам, но и звукам, словам, в звучании и даже написании которых усматривался смысл обозначаемого ими (например, уже в звучании имени Зевса – выражение его природы).

Ведущим принципом было сопоставление числам и соответствующим им началам определенных пар противоположностей. Например, единице соответствовало противопоставление предельного и беспредельного (связываемых с добром и злом), двойке соответствовали чет-нечет, 5 обозначало «мужское-женское», 8 – это «свет-тьма», 10 – «квадрат-прямоугольник» и т. д. На основе таких символических образов строились и многочисленные строго почитавшиеся приметы. Среди множества чисел некоторые особо выделялись пифагорейцами. Так, числу 7 соответствовала неделимость, но, стало быть, и бесплодие, в связи с чем особые функции несла в себе десятка как содержащая в себе все четыре формы существования пространственно-телесного мира, имеющие космическое значение: в десятке содержится одинаковое количество четных и нечетных, сложных и простых чисел. Особую роль играли также триада и тетракдида. Но в основе всего как исходное порождающее начало всей пифагорейской космогонии и космологии стоит единица.

Космогоническая картина представлялась у пифагорейцев следующим образом. Вначале всего было беспредельное, неопределенное, неоформленное, в котором, согласно изложению Аристотеля170, зародилась огненной природы Единица, сыгравшая роль семени, из которого возник космос. В процессе того, как Единица росла, подобно зародышу в питательной среде, вдыхая беспредельную, холодную, темную пустоту (включая время как чистую длительность в качестве одного из аспектов беспредельного), шло последовательное оформление беспредельного (числовой) мерой. Оформившийся таким образом мир предстает как нечто завершенное и совершенное, предел, а окружающая его пустота – как нечто несовершенное, лишенное меры, безграничное и неопределенное (будем иметь в виду, что абстракция абсолютной пустоты тогда еще не была выработана). Отсюда понятно, почему этот совершенный мир единствен и почему он имеет форму шара.

Значение числа как миросоздающей и смыслообразующей основы космоса было для пифагорейцев столь неоспоримым, что в своей космологии они не останавливались и перед прямыми подгонками, например, добавлением к сферам Земли, планет, Солнца, Луны и неподвижных планет также совершенно необходимой десятой сферы – Антихтонос (Противоземли), тем более, что это позволяло объяснить целый ряд астрономических явлений, например, затмения (Земля оказывается в тени Антихтона, когда тот заслоняет ее от Солнца). Полагая, что каждая планета издает звук соответствующей высоты, в зависимости от ее расстояния, пифагорейцы пытались даже (чисто спекулятивно, конечно) определить эти расстояния (эту задачу суждено было, кстати, идя по существу тем же путем, решить лишь через две тысячи лет И. Кеплеру).