Читать онлайн «Семья и деторождение в России. Категории родительского сознания». Страница 3

Отдельной проблемой является решение вопроса, как будет происходить принятие решения о рождении ребенка в паре, когда совмещенными оказываются два опыта детодержания – мужчины и женщины. Наши данные позволяют предположить, что в этой ситуации многое зависит от опыта мужчины. Поэтому глава 6 настоящего издания посвящена феномену отцовства и влиянию позиции отца на принятие парой решения о рождении более чем одного ребенка. Кроме того, полученные нами данные позволили утверждать, что если родители респондента разводились (отец ушел из семьи), то проектирование рождения своих детей накладывается на ситуацию развода и редко предполагает рождение более одного ребенка («А если от меня муж уйдет, как от нас папа ушел, – как я с двумя справлюсь?»). На основе наших данных мы можем сказать, что проблема эта актуальна скорее для женщин / дочерей нежели для мужчин / сыновей. Помимо этого результата «негативного» свойства наши данные также показали, что дополнительные, т. е. вторые, третьи и последующие, рождения «заказывает» отец. Обоснованию этой гипотезы посвящена 6 глава.

Методология исследования описана в приложениях 1–2 настоящего издания. В приложении 3 полностью приводится пример одного интервью, который дает представление об эмпирической основе данной книги.

Проблема снижения уровня рождаемости, а также тех изменений ценностей, смыслов, мотивов деторождения, которые являются значимыми для рожающих – реальных или потенциальных родителей, – стала волновать социальных ученых довольно давно. В социальных науках в целом, как и в демографии, практически монополизировавшей изучение проблем, связанных с деторождением, проблема снижения деторождения и (или) пониженного деторождения начала обсуждаться в рамках исследований так называемых первого и особенно второго демографических переходов [Van de Каа 1987; 1996: 389–432]. Можно сказать, что демографический переход если и не произошел вследствие, то по меньшей мере совпал по времени с более общим переходом, описанным в социальных науках как переход от общества традиционного к обществу модерна.

Соответственно если роль ценностей в динамике деторождения и затрагивалась в исследованиях демографов, то главным образом это были ценности, которые становились значимыми именно для человека модерна. Сами демографы описывали подобные ценностные и мотивационные детерминанты следующим образом:

«Отличие второго демографического перехода от первого заключается в том, что все помыслы человека сосредоточены на самореализации, свободе выбора, личном развитии, индивидуальном стиле жизни, эмансипации, и это находит отражение в формировании семьи, установках в отношении регулирования рождений и мотивах родительства. Растущие доходы, экономическая и политическая защищенность, которые демократические государства всеобщего благосостояния предлагают своему населению, сыграли роль спускового крючка для «тихой революции», сдвига в направлении «постматериализма по Маслоу», при котором индивидуальные сексуальные предпочтения принимаются такими, как они есть, и решения о совместной жизни, разводе, аборте, стерилизации и добровольной бездетности остаются на усмотрении индивидов и семейных пар» [Van de Каа 1996: 425].

Или:

«Один из главных смыслов демографической и семейной модернизации заключается в переносе центра тяжести социального контроля над демографическим и семейным поведением людей с институционально-коллективного на индивидуальный уровень: “внешний” контроль со стороны государства, церкви или сельской общины уступает место контролю “изнутри”, т. е. самоконтролю, и одновременно резко расширяется свобода индивидуального выбора во всем, что касается личной жизни человека. Коль скоро это происходит, старая система отношений, норм, институтов, приспособленная к прежним методам контроля «извне», оказывается в кризисе» [Демографическая модернизация 2006: 137].

К явлению самореализации как «стремлению реализовать собственный потенциал»[13] и связанной с ней индивидуализации социальной жизни мы вернемся позже, пока же остановимся еще на одном – самом главном – процессе в изменении ценностей, мотивации действий человека в обществе модерна, на появлении нового человека – человека рационального. Дело в том, что центром происходивших и происходящих перемен является, несомненно, процесс рационализации[14]:

«…можно сказать, что успехи модернизации – как общей, так и демографической, – зависят от способности общества перейти к целерациональной мотивации поведения, от уже достигнутой ее распространенности, от темпов, которыми она продолжает распространяться»[15] [Вишневский 2009: 78].

В цитируемой статье российский демограф А. Вишневский выходит за рамки анализа собственно демографических процессов и увязывает их с более общими, протекающими в обществе процессами, ссылаясь на работы одного из классиков социологии – М. Вебера – о рационализации мира. Предлагая анализировать «смену преобладающего типа мотивации индивидуального поведения» применительно к снижению уровня рождаемости, он пишет:

«Еще Макс Вебер выделил несколько типов социального действия, различающихся своей мотивацией. Центральное место среди них занимают два типа: ценностно-рациональное и целерациональное действие. Первое характеризуется тем, что человек действует, невзирая на возможные последствия, следует своим убеждениям о долге, достоинстве, красоте, религиозных предначертаниях, благочестии или важности предмета любого рода». Ценностно-рациональное действие… всегда подчинено “заповедям” или “требованиям”, в повиновении которым видит свой долг данный индивид. Напротив, “целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель, средства и побочные результаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отношение различных возможных целей друг к другу”. Воспользуемся классификацией Вебера для анализа интересующих нас перемен, не забывая, конечно, что речь идет об идеальных типах, которые никогда не встречаются в чистом виде» [Вишневский 2009: 77].

Очевидно из приведенной цитаты, что демограф концентрируется на двух типах веберовской типологии – ценностно-рациональном и целерациональном, оставляя по каким-то причинам вне фокуса рассмотрения еще два – традиционное и аффективное[16]. Он пишет, что: «ценностно-рациональное действие приспособлено к относительно простой социальной реальности, в которой можно заранее предвидеть ограниченное число возможных ситуаций, просчитать их наиболее вероятные, повторяющиеся последствия и сформулировать раз и навсегда данные предписания, заповеди оптимального поведения на все случаи жизни. Человеку остается только, невзирая на возможные последствия, следовать этим готовым заповедям» [Вишневский 2009: 77].

Анализируя веберовскую типологию дальше, А. Вишневский полагает, что «целерациональное действие гораздо больше соответствует новой сложности мира, ибо позволяет гибко ориентироваться в бесконечном многообразии возникающих и быстро меняющихся ситуаций, предвидеть их неповторимые последствия и учитывать их при принятии решений, всякий раз индивидуальных» [Вишневский 2009: 77]. Поэтому переход к целерациональному действию – это, по большому счету, «не уступка “вседозволенности”, это переход к новому типу управления социальным, в том числе демографическим и семейным, поведением в условиях не поддающегося перечислению множества возможностей. В этих условиях только такое управление и отвечает требованию закона необходимого разнообразия» [Вишневский 2009: 77–78].

Что же касается деторождения, то в этом мире множества возможностей «вступают в противоречие чадолюбие в традиционном понимании (чтобы детей было много) и воспитание детей – средняя современная семья и экономически, и эмоционально, и по балансу доступного времени может дать надлежащее воспитание и образование лишь ограниченному числу детей, чадолюбие в современном понимании требует ограничения числа детей, но больших инвестиций в их воспитание» [Вишневский 2009: 77–78].

Такова, по мнению автора, роль целерационального типа действия в обществе XXI в. – такое действие позволяет существовать и действовать в мире, в котором есть «не поддающееся перечислению множество возможностей». Именно калькулирующая, формальная рациональность (а М. Вебер имел в виду именно ее [Weber 1978: 85–86]) обеспечивает возможность действия в таким образом организованном мире. За счет чего? За счет того, что она основана на одной простой процедуре – сопоставлении целей и средств. В таком случае дальнейшие рассуждения демографа о том, что «целерациональное поведение точно так же направляется общественными ценностями, как и ценностно-рациональное, но только не путем жестких внешних предписаний и под контролем внешней цензуры, а путем интериоризации ценностей и ориентированного на них свободного выбора» [Вишневский 2009: 78], вызывают непонимание. Дело в том, что весь пафос веберовских текстов, посвященных рационализации (фрагменты о рациональной бюрократии, о соотношении формальной и материальной рациональности в «Хозяйстве и обществе», «Предварительные замечания» к «Хозяйственной этике мировых религий», наконец, сама «Протестантская этика и дух капитализма»), направлен на то, чтобы выделить эту самую формальную рационализацию, рациональный капитализм.