Читать онлайн «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными». Страница 35

Камень преткновения в споре — это контекст и время для введения режима свободной торговли. Свободная торговля сегодня может быть необходима Норвегии, но для страны, находящейся в другой ситуации, свободная торговля может оказаться губительной. Мы еще убедимся в том, что на практике яростные противники введения свободной торговли в краткосрочной перспективе были главными сторонниками свободной торговли и глобализации, но в долгосрочной перспективе. Они придерживались мнения, что разные ситуации требуют разных решений. Сегодня экономическая наука настолько абстрактна, что не может отслеживать меняющиеся обстоятельства в разных странах.

Мы уже обсуждали, что сегодняшняя волна эйфорического отношения к рынкам (и глобализации) уже третья: первая случилась во Франции 1760-х годов с движением физиократов, а пик второй пришелся на 1840-е годы. Франсуа Кенэ (1694–1744) считается важнейшим из авторов-физиократов, отцом-основателем сегодняшней экономической науки. Кенэ был врачом при дворе Людовика XV, а любимым приемом ученых в то время было сравнение экономики с человеческим телом. Таким образом, сменив предмет изучения, Кенэ был не так уж нелогичен. Его первая значительная книга (736 страниц), опубликованная в 1730 году, была посвящена практике кровопускания[122], которое тогда считалось средством от многих болезней. В теории кровопускания Кенэ и в его экономической теории есть как минимум два общих элемента. Во-первых, предполагается, что то и другое излечивает большое количество заболеваний, причиняемых целым набором факторов и элементов, которые Кенэ игнорирует. Во-вторых, как внезапная свободная торговля (глобализация), так и кровопускание, как правило, безвредны для здоровых людей, но представляют потенциальную опасность для ослабленных. Развитая страна с устойчивой промышленностью не пострадает от «естественных» сил рынка. Но сегодняшним бедным странам «естественные» силы рынка приносят деиндустриализацию и растущую бедность.

Название этого раздела я взял из статьи Мартина Вольфа, главного комментатора по экономическим вопросам газеты

«Financial Times»; статья была написана в 2003 году для влиятельного американского журнала «Foreign Policy». Эта цитата четко отражает стандартное понимание причин богатства и бедности в нынешнем поляризованном мире. Одни страны выбрали капитализм и разбогатели, другие его не выбрали и остались бедными. С нашей точки зрения, Вольф в сущности прав, если дать капитализму другое определение, а не то, которое он имеет в виду. Капитализм как система производства, собственно говоря, так и не затронул колониальные страны или сельскохозяйственный сектор.

В период холодной войны сформировались два определения понятия «капитализм». В «свободном мире» капитализм понимается как система частной собственности на средства производства, в которой координация за пределами фирм происходит за счет рынка. Это понимание развилось в определение, никак не связанное с понятием производства; даже племя из каменного века, если только оно обменивалось и не прибегало к центральному планированию, можно считать капиталистическим. Благодаря марксизму капитализм стал системой, определяемой через отношения между двумя классами общества: собственниками средств производства и рабочими. Однако существует и третье определение капитализма, сформулированное еще до холодной войны, но забытое, потому что оно не сометалось с разделением мира на левый и правый политические фланги. Если мы примем определение, данное капитализму немецким экономистом Вернером Зомбартом, то поймем, почему капитализм в его сегодняшнем понимании позволяет странам специализироваться на бедности или на богатстве.

Вернер Зомбарт считает капитализм неким историческим совпадением, при котором разные факторы совпадают во времени и пространстве благодаря набору обстоятельств. Однако экономическое богатство — это следствие стремления к этому богатству, результат сознательной политики. Вот что Зомбарт считает движущей силой капитализма, его основой и одновременно условиями для его существования[123]:

1. Предприниматель, олицетворяющий то, что Ницше называет капиталом человеческого ума и воли; человек, от которого исходит инициатива что-либо производить или чем-либо торговать.

2. Современное государство, которое создает институты, позволяющие улучшать производство и распространение благ, а также систему стимулов, при которой корыстный интерес предпринимателя совпадает с интересами всего общества. Институты включают как законодательную систему, так и инфраструктуру, патенты, защищающие новые идеи, школы, университеты, стандартизацию единиц измерения и т. д.

3. Механический процесс, то, что называют индустриализмом: механизация производства, которая приводит к высокой производительности и технологическому прогрессу благодаря экономии на масштабах производства и синергическому эффекту. Это понятие близко к тому, что мы сегодня называем национальной инновационной системой.

Согласно Зомбартову определению капитализма, богатые страны — это те, которые, эмулируя ведущие промышленные нации, последовали за ними в «промышленный век». При таком определении капитализма Мартин Вольф оказывается прав, когда говорит, что богатые страны — это те, которые присоединились к капиталистическому способу производства. Однако Вольф скорее всего имел в виду капитализм в том смысле, в каком его стали понимать в период холодной войны.

Итак, при наличии трех необходимых элементов, продолжает Зомбарт, для того чтобы капитализм функционировал, требуется, чтобы еще три вспомогательных элемента — капитал, труд и рынки — имели возможность для развития. Эти три кита стандартной экономической науки, по мнению Зомбарта, вовсе не являются движущей силой капитализма. Они лишь дополняют основные движущие силы. В отсутствие основных сил капитал, труды и рынки ничто. И консерватор Шумпетер, и радикал Маркс соглашались, что сам по себе, без инноваций и без предпринимательства капитал бессилен. Обменивающиеся собаки Адама Смита не смогли бы построить капитализм, даже имей они капитал, трудочасы и рынки. В отсутствие человеческой воли и инициативы капитал, труд и рынки — бессмысленные понятия.

К несчастью для бедных стран, история сложилась так, что экономическая наука утратила Зомбартово понимание капитализма. Смит лишил экономическую науку понятия производства, объединив торговлю и производство в общее понятие трудочасов. Поэтому когда мировую экономику стали понимать как систему, в которой все обмениваются неопределенными трудочасами в отсутствие технологий, экономии на масштабах производства и синергии, т. е. работой, которую все выполняют одинаковым образом, ничто не помешало экономистам сделать вывод, что свободная торговля принесет выгоду всем. Капитализм невозможно создать, даже добавив к трудочасам капитал. И тем не менее долгое время американским и континентальным экономистам, таким как Зомбарт, удавалось поддерживать альтернативную экономическую традицию с центральным понятием производства.

Форма, которую экономическая наука приняла после Второй мировой войны, обнаружила слабости теории Адама Смита. По мере того как в послевоенный период экономисты отказывались от непредвзятого здравого смысла ради самоотносимых моделей, экономическая наука все более обращалась на себя. Поскольку движущие силы капитализма, в понимании Зомбарта, плохо укладывались в новую форму, т. е. с трудом сводились к цифрам и знакам, они были просто отброшены. Экономическая наука в очередной раз пошла путем наименьшего математического сопротивления, удаляясь от релевантности. Как и в случае с кровопусканием, от упрощенных моделей пострадали бедные и слабые. Вместо того чтобы изъясняться на родных языках, экономисты перешли на математический язык и утратили ключевые качественные элементы своей науки. Экономическая наука отдалилась от гуманитарных дисциплин (таких как социология) и приблизилась к физике, считая, что это повысит ее престиж. Однако экономисты продолжали-таки пользоваться моделью равновесия, от которой сами физики отказались еще в 1930-е годы. Постепенно экономисты утратили прежнюю свободу владения теоретическими моделями и реальным миром, которая позволяла им корректировать очевидные ошибки в моделях[124]. Жертвами перемен стали дальние страны и расы, лишенные политической власти; в США политики зорко следили за тем, чтобы ни одна теория, идущая против интересов их страны, не претворялась в жизнь. Прагматизм царствовал «дома», а высокая теория — за границей.