Читать онлайн «Истоки нейро-лингвистического программирования». Страница 35

Понятие «частей» было отдельной картой субъективного опыта, которым мы делимся с окружающими, и эта карта, несомненно, являлась разновидностью «нейро-лингвистической программы».

Работа Гриндера и Бендлера с Вирджинией Сатир и их исследование частей также привели к формулировке принципа позитивного намерения. Если быть кратким, в соответствии с этим принципом на определенном уровне каждое поведение обусловлено (или в какой-то момент было обусловлено) «позитивным намерением». Иначе говоря, любое поведение служит (или в какой-то момент служило) «позитивной цели» – то есть любая «нейро-лингвистическая программа» возникает и сохраняется потому, что она является некой адаптивной функцией.

Хотя мне нравился этот принцип, поначалу он казался мне по большей части лишь философской идеей. Но, как и все остальное в НЛП, в конечном итоге это привело к очень серьезному личному опыту, изменившему мою жизнь. Осознание не пришло ко мне как вспышка молнии к Святому Павлу по дороге в Дамаск. Это было более тонко. Но в тот момент, когда я глубоко внутри ощутил, что в основе всех моих поведений лежал тот или иной вид позитивного намерения, даже если в тот момент я не осознавал этого, что-то изменилось во мне, и эта перемена привела к глубокому доверию к моему собственному существу; примерно это имел в виду Эйнштейн, говоря, что «вселенная является дружелюбным местом» по своей сути. Даже сегодня принцип позитивного намерения кажется мне самым возвышенным принципом НЛП.

Многие из других основополагающих техник НЛП также начали появляться в то время, включая якорение, изменение личной истории, присоединение к будущему и генератор нового поведения. Мы также занимались глубоким изучением паттернов синэстезии (наложения ощущений, названного «нечеткой функцией» в «Структуре магии», том I) и когнитивных стратегий. Помню, как Джон Гриндер однажды сказал, что мы сможем составлять карты стратегий и паттернов синэстезии всемирно известных гениев и обучать этому детей. Меня это очень вдохновило и посеяло семена моей собственной будущей работы по изучению стратегий таких гениев, как Дисней, Моцарт, Эйнштейн, Леонардо, Фрейд и Тесла.

В октябре 1976 года я написал набросок, возможно, первой работы, посвященной именно НЛП, для своего занятия по нейропсихологии опыта. Я определил НЛП следующим образом: нейро-лингвистическое программирование было разработано как средство исследования и анализа комплексного человеческого поведения. В противоположность казуальному, линейному или статистическому методам, это кибернетический подход, который использует явления языка и восприятия в поисках тех отличительных особенностей, которые существенно влияют на то, как люди выстраивают свой опыт. А именно: а) отличительные признаки внутреннего опыта людей (то есть мысленные образы, чувства, внутренний диалог и т. д.); б) стратегии, используемые людьми для придания смысла своему опыту; в) стратегии, используемые людьми для получения доступа к сохраненной перцепционной информации и для ее передачи; г) как эти отличительные особенности и паттерны могут быть интегрированы для того, чтобы понимать, продвигать и обогащать процессы человеческого изменения, выбора и обучения.

Поскольку НЛП представляет собой кибернетическую модель, ее структура является генерирующей: ей присуща способность до известной степени предсказывать определенные поведения и находить им альтернативы, а также описывать уже выявленные поведения. В НЛП также заложено то, что можно назвать «открытой» структурой, когда сама структура может изменяться или расширяться в соответствии с собственными открытиями. До сих пор все это кажется мне приемлемым определением того, чем было НЛП в период его создания.

В том же году я совершил первую поездку в Феникс, штат Аризона, к Милтону Эриксону. И хотя у меня не было никакой ученой степени или профессионального опыта, Эриксон любезно согласился меня принять по просьбе Джона Гриндера. Я нарисовал карандашный портрет Эриксона по фотографии, размещенной в одной из его книг, и подарил этот портрет Джону. Джон воспринял такой подарок как бессознательную просьбу с моей стороны о встрече с Эриксоном и сразу же позвонил ему, чтобы договориться о моем посещении этого многоуважаемого человека. Гриндер и Бендлер только что закончили второй том «Паттернов гипнотических техник Милтона Эриксона» и передали мне копию рукописи для доктора Эриксона.

Я был тогда студентом, ограниченным в средствах, и чета Эриксонов любезно предложила мне остановиться в их гостевом домике. Я делил комнату с другим молодым студентом колледжа Джеффом Зейгом, который позже основал и до сих пор руководит Фондом Эриксона. Дружба, завязавшаяся между нами тогда, продолжается уже больше 35 лет.

Несомненно, я был наслышан о гениальности Эриксона от Гриндера и Бендлера и прочел все книги, какие только смог найти, написанные им и о нем. Нет нужды говорить, что я испытывал абсолютное благоговение перед ним. Тем не менее, с первых же минут знакомства меня поразили глубокая человечность, скромность и великодушие, с которыми Эриксон и его супруга относились ко мне и всем окружающим их людям.

Эриксон сразу же продемонстрировал и свое знаменитое чувство юмора. При нашем знакомстве я вручил ему тот самый портрет, который когда-то нарисовал, а теперь привез в качестве подарка от Гриндера. Он взглянул на портрет, передал его миссис Эриксон и сказал, подмигнув: «Бетти, почему бы тебе не поместить это в циркулярный каталог» (имея в виду корзинку для мусора). И посмотрел на меня с озорной улыбкой, чтобы увидеть мою реакцию. Я рассмеялся и сказал, что это теперь его вещь, и он волен делать с ней все, что захочет. Позже я заметил, что портрет был помещен на видное место среди других подарков, преподнесенных Эриксону.

В конце первого дня он обратился ко мне с той же хитрой улыбкой и сказал: «Ну, теперь-то вы видите, что я ни капли не похож на того, кого описывают Гриндер и Бендлер?» Я снова рассмеялся и сказал, что знал об этом и именно по этой причине захотел лично познакомиться и составить свое собственное представление о нем.

Во время этого первого посещения я провел там три дня. Большую часть времени Джефф и я были единственными, кто составлял компанию доктору Эриксону. Я думаю, мы ему понравились, потому что он, казалось, был в очень приподнятом настроении. Он относился к нам скорее как к своим сыновьям, чем как к гостям.

Ближе к концу нашего пребывания Эриксон показал нам открытку, присланную ему его дочерью Роксанной. На открытке был нарисован маленький человечек, стоящий на астероиде посреди вселенной. Он с удивлением рассматривал окружающие его звезды и планеты. Подпись гласила: «Когда вы думаете о том, как огромна и загадочна вселенная, не чувствуете ли вы себя маленьким и незначительным?» А когда вы открывали открытку, то видели остроумный ответ: «Я тоже нет».

Для меня это – лучшая характеристика того, за что ратовал Эриксон. У него была способность смело смотреть в лицо неизвестности и неопределенности, он принимал благоговейные страхи и тайны жизни и оставался уверенным и полностью присутствующим в настоящем моменте, потому что знал, что является частью этого благоговения и тайны. Как он сам говорил: «Важно обладать чувством безопасности, чувством готовности, абсолютным знанием – что бы ни произошло, вы готовы принять и справиться с этим, и получить от этого удовольствие.

Также очень полезно научиться противостоять ситуациям, с которыми вы не можете справиться – а позже обдумать их и осознать, что это тоже было обучением, полезным во многих отношениях. Это позволяет вам оценить свои силы. Это также дает вам возможность обнаружить те области, которые нуждаются в большей безопасности, покоящейся внутри вас…

Отзываться на хорошее и плохое и поступать надлежащим образом – в этом и состоит настоящая радость жизни.

Отношение Эриксона к жизни является классическим примером силы «незнания». Когда мы, счастливцы из Мета-группы, ездили в гости к Эриксону, то, конечно, засыпали его вопросами. Мы задавали в основном такие вопросы: «Если Вы используете именно этот подход к человеку с именно такой проблемой, приведет ли это к определенному результату?» Эриксон неизменно отвечал: «Я не знаю». Тогда мы спрашивали: «А сработает ли применение данного процесса к этой проблеме?» И снова Эриксон говорил: «Я не знаю». Закончилось дело тем, что мы исписывали многие страницы наших тетрадей такими заметками: «Он не знает. Он не знает. Он не знает».

Он совсем не пытался уклониться от ответа. Просто в своих действиях Эриксон исходил не из множества убеждений и предположений. Для него каждая ситуация являлась уникальной; каждый человек был «единственным в своем роде», и его отношения с этим человеком тоже были уникальными. Поэтому когда его спрашивали о вероятности определенного результата, Эриксон всегда отвечал: «Я не знаю. Я действительно не знаю». А затем добавлял: «Но мне очень любопытно это выяснить». Состояние незнания в сочетании с любопытством составляют основу генерирующих изменений.