Читать онлайн «Живая психология. Уроки классических экспериментов». Страница 34

Тем не менее впечатляющие эксперименты продолжаются по сей день, будоража умы обывателей, не знакомых с историей вопроса.

В рассказе Франца Каффки «Доклад академии» обезьяна, которая освоила человеческий язык, делает сообщение перед научным сообществом о своем чудесном превращении. В XX веке кое-где в известном смысле удалось «Каффку сделать былью». Но говорящая обезьяна пока так и остается плодом художественного вымысла.

Более того, совершенно очевидно, что аналогия нашей и обезьяньей психики – это занимательная, но антинаучная метафора. Тут уместно вспомнить результаты, полученные уже упоминавшейся Н.Н. Ладыгиной-Котс, опубликованные ею в книге «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх, привычках и выразительных движениях», и так по сей день никем убедительно не опровергнутые. Наряду с тем, что Ладыгиной-Котс удалось показать некоторое сходство между психикой обезьяны и человека, определяемое единством развития жизни в процессе эволюции организмов, она тем не менее убедительно продемонстрировала отличия конкретно-чувственного мышления шимпанзе, основывающегося на использовании пространственно-временных связей, от абстрактного обобщенного мышления человека, вскрывающего причинно-следственные связи. Вывод: основные психические процессы человека и приматов качественно различны; эти различия определяются существованием человека в социуме, то есть качественно своеобразная психическая жизнь человека социальна по своему происхождению и по своей сущности.

Умиляться «человечности» зверя, на самом деле, просто наивно (что, разумеется, не ставит под сомнение необходимость гуманного отношения к братьям нашим меньшим, хотя они и вряд ли наши братья по разуму). Тем не менее, некоторые научные данные, полученные в ходе опытов над животными, могут оказаться по-настоящему поучительны. Наверное, самый яркий пример – опыты Гарри Харлоу по воспитанию обезьянок с помощью «суррогатной матери», позволившие по-новому оценить механизмы формирования эмоциональной привязанности. Сегодня этот эксперимент, наводящий на весьма далекие от зоопсихологии размышления, описан во многих учебниках.

Согласно бытовавшему долгое время представлению, привязанность любого детеныша к матери обусловлена тем, что мать выступает источником удовлетворения потребности в пище. Харлоу решил проверить эту гипотезу путем подмены матери для молодых обезьянок, содержавшихся с рождения в изоляции, двумя манекенами разного типа. Первый манекен представлял собой полый цилиндр, сделанный из железной проволоки и снабженный соской; сверху к цилиндру было прикреплено грубое подобие головы. Второй манекен был обтянут мягким плюшем и снабжен обогревающим устройством, которое поддерживало температуру, близкую к температуре тела. Исследователи измеряли время, проводимое детенышами на каждом из двух манекенов, а также их реакции по отношению к манекенам в новой, непривычной обстановке, порождающей беспокойство.

Результаты прямо противоречили традиционной гипотезе. Малыши привязывались исключительно к плюшевому манекену, а к проволочному подходили только для того, чтобы покормиться. Таким образом, становилось очевидно, что приятное чувство от соприкосновения с теплым предметом, даже если это только физический контакт, играет главную роль в формировании привязанности.

Самое резкое различие между детенышами, один из которых рос в контакте с плюшевым манекеном, а другой – с проволочным, касалось поведения в новой для них ситуации. Первый сравнительно быстро начинал исследовать обстановку, возвращаясь бегом к своей «матери» каждый раз, когда пугался чего-либо; второй же замирал и не мог сдвинуться с места ни на шаг. Контакт с теплым предметом, видимо, способствует выработке чувства безопасности и уменьшает стресс. Возникающий в неожиданных ситуациях. У детеныша при «матери» из железной проволоки эмоциональное напряжение усиливалось с каждым днем.

Тем не менее воспитанники плюшевой «матери» никогда не могли сравняться по гармоничности своего поведения с малышами, воспитанными родной матерью. Многочисленные трудности проявились, в частности, при социальных контактах, в которых пришлось впоследствии участвовать детенышам, выросшим в изоляции. Сильно затрудненными оказались отношения с другими молодыми обезьянками, в особенности с половыми партнерами, а самки не умели «нормально» обращаться со своими детенышами.

Вспоминая эксперимент Харлоу, иной раз в толпе так и видишь детишек, выращенных «проволочной» или «плюшевой» мамой. И сразу узнаешь ребенка настоящей мамы…

21 марта 1961 г. увидела свет публикация, принесшая широкое признание особому направлению в психологии познавательных процессов – так называемому экологическому (в смысле – природосообразному) подходу. В журнале Scientific American была напечатана статья Элеонор Гибсон и Ричарда Уолка «Зрительный обрыв». Как это нередко бывает, публикация в известном научно-популярном журнале привлекла большое внимание к исследованиям, которые велись психологами уже несколько лет и были ранее известны лишь узкому кругу коллег по сухим научным отчетам. Именно после публикации в Scientific American наблюдения Гибсон-Уолка стали широко цитироваться, и редкий учебник психологии с той поры обходится без фотоиллюстрации знаменитого эксперимента.

Суть опыта состояла в том, что младенца, уже умеющего ползать, но еще не умеющего ходить, помещали на поверхность из прочного прозрачного плексигласа. Половиной своей поверхности лист лежал на твердом основании, зрительно структурированном на черные и белые квадраты, а другой половиной нависал над таким же основанием, расположенном на изрядной глубине. При этом возникала зрительная иллюзия обрыва, хотя тактильная опора давала одинаковые ощущения на всей поверхности плексигласового листа. Реальная поверхность была достаточно прочна и надежна, чтобы ребенок мог безбоязненно передвигаться по ней в любом направлении. Исследователям было интересно, скажется ли на его передвижениях зрительная иллюзия. Можно было предположить, что, не имея достаточного опыта передвижения по пересеченной местности, дитя не примет во внимание зрительный парадокс и доверится осязательным ощущениям. Этого, однако, не произошло. Ребенок замирал на краю «обрыва» и предпочитал не рисковать. Становилось очевидно, что способность к восприятию глубины можно констатировать начиная с самого раннего возраста. Более того, реакция самосохранения, по-видимому, не столько приобретается с опытом, сколько присутствует у ребенка изначально. Было бы, правда, недопустимо ее преувеличивать, ибо печальные примеры случайных падений маленьких детей с высоты довольно многочисленны.

Результаты эксперимента породили широкие научные дискуссии, причем в самых разных аспектах обнаруженного явления. По сей день не стихает полемика о механизмах восприятия пространства, о природе перцептивных процессов в целом (экологическому подходу посвящена переведенная у нас монография Джеймса Гибсона, мужа Элеонор Гибсон, – в обоснование и развитие этого направления супруги внесли равновеликий вклад). Сторонникам широких обобщений результаты давнего эксперимента дали еще один аргумент в пользу теории «врожденной мудрости» и «природного здравого смысла», которые следует лишь поощрять, а специально формировать уже и нет никакой нужды. Идея небезынтересная. Однако большинство здравомыслящих родителей за своими маленькими детьми все-таки стараются присматривать. И они, наверное, по-своему правы.

Принято считать, что достижения социальных наук, суждения и концепции философов, социологов, психологов в значительной мере формируют общественные настроения и моральную атмосферу своей эпохи. Такой взгляд безусловно справедлив, но лишь наполовину. Ибо нельзя не признать, что общественные настроения, социально-экономический контекст эпохи в свою очередь порождают определенные идеи и концепции в сфере наук о человеке. Как пишет Ж. Годфруа в своей известной книге «Что такое психология», «наука всегда остается одной из областей деятельности человека, и как бы она ни старалась сохранить свою независимость, она должна платить дань существующей системе и тому обществу, в котором она развивается. К психологии это относится, пожалуй, в еще большей мере, чем к другим наукам».

Например, Зигмунд Фрейд жил в Вене, в удушающей буржуазной среде, скованной социальными догмами и сексуальными табу. Его революционное учение явилось естественной реакцией на ханжескую мораль своей эпохи и своего социального круга. Возникновение бихевиоризма в США совпало по времени с бурным ростом промышленности и вполне отвечало прагматическим, технократическим тенденциям эпохи. Аналогичным образом исследования И.П. Павлова вполне соответствовали коммунистическим идеям в СССР: образ человека, формирующегося в соответствии со своей средой, совпадал с представлением о новом человеке, которого предстояло создать.