Читать онлайн «Классические психоаналитические труды». Страница 45

Но мы не должны каждый раз ожидать, что наши интерпретации переноса немедленно освободят аналитическую ситуацию, вызывая поток воспоминаний, или что автоматически произойдет разрешение переноса. Наоборот, невроз переноса в первую очередь расцветает от интерпретации переноса; другими словами, перенос, начинаясь с фрагментарной формы, стремится наращивать себя на основании интерпретации переноса. Поэтому мы должны быть уверены в достаточной корректности наших интерпретаций переноса. Если это не так, то мы сами будем побуждать пациента нашими внушениями выстраивать фальшивый и искусственный псевдоневроз переноса[31]. Несомненно, такие псевдопереносы временами имеют терапевтический эффект, но такой эффект вызывается скорее внушением, чем психоанализом. В этом лежит опасность фетишистской политики интерпретации переноса. Это правда, что с момента, когда мы начинаем интерпретацию переноса, мы можем, если ситуация оправдывает, все происходящее в анализе интерпретировать как проявление переноса. Но мы никогда не должны нашу аналитическую технику превращать в технику взаимопонимания (rapport technique). Псевдоневрозы переноса временами определенно могут давать хороший терапевтический эффект, но это относится и к любой форме терапии взаимопонимания. Неточные интерпретации переноса, на самом деле, имеют такой же терапевтический эффект, как если побуждать незнакомца к дружеским чувствам или – в случае негативных интерпретаций – критиковать случайного знакомого «для его же пользы».

Чтобы проиллюстрировать эти различные аспекты интерпретации переноса, мы можем вернуться после длительного перерыва к истерической пациентке, которую мы оставили на кушетке, когда она требовала от нас «говорить». Из нашего наблюдения за «движением вперед», из истощения дополнительных источников информации мы знаем, что пришло время что-то сказать, т. е. сделать интерпретацию переноса. Но первое же наше наблюдение показывает, что наша политика как будто не работает. Сначала мы предполагаем, что данное требование, чтобы мы говорили, является сознательным представителем бессознательной фантазии в отношении нас, но пациент это отрицает. Подкрепившись дополнительным набором ассоциаций, безошибочно указывающим на главную тему фантазии, мы переходим к изложению данной фантазии, как она бессознательно представлена в отношении к нам самим, например, что это инфантильная сексуальная фантазия. Отрицание наполнено чувствами еще больше. В большинстве случаев на текущий момент мы довольствуемся таким отрицанием – при условии, что наша интерпретация была правильной, отрицание означает бессознательное «Да». Но мы затем должны внимательно наблюдать, что происходит, когда отношение отрицания стихло, – нам нужно заметить, был ли достигнут какой-нибудь прогресс или же ассоциации демонстрируют какой-нибудь признак движения в прошлое, в противоположность занятости настоящим; появляется ли в сновидениях с такими или похожими фантазиями какой-нибудь дополнительный материал, или же защитные механизмы становятся более отчетливыми. Если, как часто бывает, подобных признаков прогресса не видно, то мы можем с уверенностью заключить, что фантазии переноса все еще слишком сильно заряжены, и должны использовать первую же возможность для их дальнейшего обсуждения. Но что даст такую ближайшую возможность? На первый взгляд, ответ покажется простым, а именно: когда любые позитивные признаки (такие как оговорки) либо негативные признаки (такие как паузы) укажут, что пациент вовлечен в озабоченность переносом. У многих пациентов это происходит столь часто, что найти удобную возможность не представляет труда. Но я хочу заявить следующее: когда мы уверены, что ситуация переноса сильно заряжена, нам нет необходимости ждать таких очевидных удобных случаев. Как я говорил, мы всегда можем приподнять крышку с котла переноса, и первая возможность для этого по-настоящему определяется возникающим у нас убеждением, что анализ тормозится – так же, как, вообще говоря, мы интерпретируем, когда из-за ассоциаций пациента у нас возникает убеждение, что необходимо некоторое более подробное обсуждение. Когда подходит время, то возможность сразу же предоставляется. Ситуация переноса присутствует всегда. Последующее вмешательство определяется правилами, которые мы сформулировали при рассмотрении сопротивлений. Прежде всего, убеждены ли мы, что наша исходная интерпретация правильна? Если да, то мы оставляем время для проработки. Если нет – а поначалу лучше так и думать, – то возникает вопрос: что мы упускали? Удовлетворив себя в данном отношении, мы развиваем интерпретацию переноса в таком направлении, всегда сверяя наши результаты с вызываемой нами эмоциональной реакцией или с возникновением временных симптомов.

Теперь, я думаю, будет понятно, почему важно делить трансляцию проявлений переноса на объяснения либидо и на объяснения Эго. Бесполезно просто делать объяснения, касающиеся либидо, если мы будем пренебрегать тем, что данные инфантильные остатки отрицаются не столько сознательным Эго, сколько бессознательным инфантильным Эго и что сопротивления переноса сами по себе свидетельствуют о работе инфантильного Эго. Короче, сопротивления переноса являются неотъемлемой частью переноса и должны интерпретироваться как таковые. Это объясняет, почему, когда мы впервые сообщаем истерику интерпретации переноса либидинозных фантазий, заявленная нами политика как будто не работает. Наши интерпретации еще не завершены.

Мы видим, таким образом, что существенного различия между целью интерпретации вообще и целью интерпретации переноса нет. Все интерпретации могут быть классифицированы в соответствии с их целью на (1) интерпретации, рассчитанные на преодоление сиюминутных препятствий, и (2) интерпретации, ведущие назад к бессознательным корням фантазии переноса и с точки зрения Эго, и с точки зрения либидо. Я думаю, такое приблизительное разделение важно еще и по следующей причине: описывая текущие аналитические ситуации контрольных анализов, кандидаты часто перемежают свое изложение фразами типа «Это, очевидно, означало мать» или «То, очевидно, означало отца», и, хотя это, несомненно, совершенно правильные выводы, возникает впечатление, что они как-то изолированы от контекста и что интерпретации, изложенные конкретно в такой форме, будут значить для пациента мало или вообще ничего. Так вот, предположим, что пациент начинает показывать несомненные признаки враждебности к матери, тогда использование в тот момент данного наблюдения будет зависеть от состояния анализа. Если анализ в данный момент тормозится, тогда может быть немедленно задействована интерпретация переноса. Но, предположим, реакция сохраняется, и тогда из данной ситуации нужно извлечь нечто большее. Мы можем покопаться в своем собственном сознании, чтобы сориентироваться относительно данной реакции. В конце концов, для размышления у нас имеется много предсознательного материала, предположительно некий материал сновидений, покрывающие воспоминания, отмеченные ранее в ходе анализа, свидетельства фиксаций или регрессий к определенным стадиям инфантильного развития, ряд четко установленных этапов инфантильных идентификаций, симптоматическая картина, временные симптоматические образования, движения либидо во внеаналитической ситуации – на самом деле, целая сокровищница информации, которая должна помочь нам «найти место» для данной враждебности к матери. Так что, показав пациенту существование такой враждебной реакции, нашей следующей задачей будет показать продолжение существования такой привычной реакции. Другими словами, мы никогда не перестаем осуществлять интерпретации переноса, пока тот, наконец, не понят до самых своих истоков. Установить существование фантазии переноса – только половина нашего дела; она должна быть выделена еще раз и напрямую связана с инфантильной жизнью.

Хотя интерпретация переноса и другие виды интерпретаций не различаются существенным образом в целях, есть различие в производимом ими эффекте. При обычной интерпретации мы устанавливаем некоторые важные словесные мостики, делающие возможной более эффективную связь между бессознательной и предсознательной системами. Удачно установленный мостик может также служить проводником бурного разряда аффекта, либо несколько оживлять воспоминания, но во многих случаях подобная работа немедленного результата не имеет. А при интерпретации переноса благодаря элементу драматизации эффективная интерпретация более убедительна, при этом пациент подходит к актуальному переживанию насколько возможно близко. Но самое убедительное из всего – это когда мы можем продемонстрировать несоответствие между аффектом и действительной незначительностью повода к нему. Именно в такой момент начинающий аналитик имеет основание испытать гордость за предвидение и опыт своих предшественников. Следуя с излишней, можно не сомневаться, ригидностью классическим правилам, которые определяют ход обычного анализа – правилу ассоциаций, положению на кушетке, политике воздержания от личных советов, нравоучений или от выражения своего личного мнения, – ему удалось избежать ловушек контпереноса, расставленных пациентом в целях бессознательной защиты. Он не сыграл ни одной из ролей, отведенных ему пациентом; поэтому, когда бессознательная фантазия приходит в голову или кристаллизуется бессознательная идентификация, он в состоянии получить награду за свое тщательное беспристрастное отношение, обнаруживая для пациента несоответствие между идеей и аффектом, являющееся признаком нарушенной психической функции. Прямая интерпретация бессознательного конфликта и его содержания, несомненно, может произвести эффективные разрядки и тем уменьшить текущие напряжения. Это, в действительности, является сутью так называемой «краткосрочной» аналитической терапии. Но это не приводит к раскрытию той диссоциации, которую вызывает конфликт. Переживание и интерпретация переноса обеспечивают аффективный опыт (аффективный мостик) для связывания прошлого с настоящим.