Читать онлайн «Австрийская экономическая школа: рынок и предпринимательское творчество». Страница 39

В любом разделе каталлактики можно обнаружить разрушительные последствия математической трактовки экономической науки. Достаточно сослаться всего на два примера. Первый из них — это так называемое уравнение обмена, представляющее собой тщетные попытки экономистов-математиков решить проблему изменений покупательной способности денег. Второй лучше всего представить ссылкой на авторитетное высказывание профессора Шумпетера, согласно которому потребители, оценивая потребительские товары, “ipso facto также оценивают и средства производства, участвующие в создании этих товаров”. Вряд ли возможно более искаженно представить рыночный процесс.

Предмет экономической науки — не товары и услуги, а деятельность живых людей. Ее цель — не распространяться по поводу идеальных конструкций типа равновесия. Единственная задача экономической науки анализ деятельности людей, процессов».

Л. фон Мизес

Человеческая деятельность:

Трактат по экономической науке

Челябинск.: 2005,

Социум. С. 329—335

Комментарий

Во многих случаях использование математики является неизбежным результатом проведения эмпирических исследований в области экономической науки. В этом смысле использование статистических приемов следует рассматривать как метод исторических исследований, но не как инструмент развития экономической теории. В силу творческой природы человека любое эмпирическое знание всегда обусловлено историческими случайностями, так что нет гарантий, что в будущем оно останется неизменным. Поэтому для экономистов австрийской школы и, в частности, для Мизеса история, понимаемая как эмпирическое знание о реальности, хоть и очень важна в качестве надежного ориентира в понимании прошлых событий, но при этом способна служить лишь иллюстрацией действия теоретических законов экономической науки на примерах из реального прошлого. Однако на этом критика Мизесом использования математики не останавливается. Мизес отмечает, что даже экономисты математического толка для углубления своей теории неизменно используют логику, а уж только потом переводят свои идеи на язык математики и в таком формате представляют на суд читателей. При этом они утверждают, что использование математической записи делает язык более точным и упорядоченным, чем допускают логические рассуждения. Это утверждение крайне сомнительно. Словесные выражения могут иметь значительную степень гибкости и общности (что является несомненным преимуществом), оставаясь при этом не менее точными, чем математические. Источником большей общности вербального языка является, например, то, что он не скован ограничениями и автоматизмом, с которыми сопряжены математические операции. Поэтому легко понять, что если экономист математического толка сначала должен разработать свою теорию логически, чтобы потом выразить ее на языке математики, и при этом ему приходится использовать правила логики для проверки выводов, следующих из его модели, то он нарушает великий научный принцип, согласно которому не следует умножать сущности без необходимости.

Впрочем, если бы единственное возражение против использования математики сводилось к экономии усилий, ее сторонники могли бы в свою защиту сослаться на соображения эстетики или академического престижа. Следует заметить, однако, что Мизес отвергает математические методы в экономической теории не только из-за их неэффективности, но и потому, что они серьезно сдерживают прогресс в нашей науке. Как мы отметили в главе 1, представители австрийской школы рассматривают экономическую теорию как науку, имеющую дело с фактами реальной жизни — категориями человеческой деятельности, присутствующими в голове каждого человека и не имеющими ничего общего с формулами и другими элементами математического языка. Поэтому главная проблема с математикой заключается в том, что она пригодна для отражения только повторяющихся равновесных состояний, характерных для мира механики. Именно по этой причине математическая экономическая теория склонна к отрыву от реальности и к ограничению предмета своих исследований равновесными, или стационарными, экономическими моделями — ведь только они пригодны для анализа методами математики. Экономисты австрийской школы убеждены, что эта тенденция принесла большой вред, потому что математические методы затемняют реальный предмет экономической науки. Экономическая наука должна заниматься исследованием человеческой деятельности, образующей рыночные процессы. Благодаря этим процессам рыночные экономики всегда стремятся к состоянию равновесия, но никогда его не достигают из-за постоянно меняющихся данных внешнего мира и прежде всего из-за творческой природы и предприимчивости человека, играющего ведущую роль в рыночных процессах. С точки зрения австрийцев, миссия экономиста заключается в изучении этих процессов, которые всегда толкают экономику к равновесию, но не самого равновесия, представляющего собой придуманную экономистами вспомогательную логическую конструкцию. Назначение этой конструкции только в том, чтобы с помощью сопоставлений и противопоставлений облегчать постижение динамических рыночных процессов. Поэтому понятно, что, с точки зрения Мизеса, математические методы следует отвергнуть не только как совершенно бесполезный, но и как вводящий в заблуждение инструмент, поскольку их использование опирается на ложные допущения (о существовании неизменных соотношений между экономическими переменными, о доступности всей необходимой информации и пр.) и ведет к ошибочным выводам (применимым только к отсутствующим в реальной жизни состояниям равновесия). Отсюда можно заключить, что математика отвлекает лучшие умы от подлинно экономических проблем и, что еще хуже, обрекает на ошибки.

Негативные последствия использования математики в экономической теории можно видеть практически во всех областях нашей науки. Например, теория «совершенной конкуренции» породила абсолютно нереалистичную модель, неспособную объяснить реальные рыночные процессы, которые одни только и должны интересовать экономистов. Точно так же «экономическая теория благосостояния» парадоксальным образом является попыткой оценить экономические реалии в свете модели, не имеющей отношения к реальной жизни, — модели общего равновесия. И последнее по порядку, но не по значению: существует проблема экономического расчета при социализме, которую легионы математических экономистов считали разрешимой именно потому, что их модели и без того опирались на предположение о доступности всей информации, необходимой для составления соответствующей системы вальрасианских уравнений. Мы могли бы привести еще много примеров того, насколько экономическая наука нуждается в таком изменении парадигмы, которое бы направило исследователей в новом, более плодотворном направлении, прочь из трясины сциентизма.

Ниже мы приводим отрывок из третьего тома работы Ф. А. Хайека «Право, законодательство и свобода». В этом отрывке Хайек кратко намечает австрийское понимание конкуренции. Как мы объяснили в главах 1 и 2 этой книги, конкуренция понимается как динамический процесс соперничества, позволяющий предпринимателям создавать и находить наилучшие способы удовлетворения нужд потребителей. Благодаря творческой природе этого процесса мы не способны оценить его результаты, потому что не имеем критерия для выяснения того, в какой степени оптимальны эти результаты в каждом отдельном случае. Остается удовлетвориться непрерывностью — в благоприятном институциональном окружении — процесса, движущей силой которого является предпринимательство.

«В экономике, как и всюду, конкуренция — деликатная форма отношений, и к ней следует прибегать лишь в тех случаях, когда мы не знаем заранее, кто сделает работу лучше других. Только непосредственная деятельность, идет ли речь об экзаменах, спортивных соревнованиях или рынке, позволяет выяснить, кто в данный момент сильнее. При этом, конечно, каждый из соревнующихся может показать результаты ниже своих потенциальных возможностей — хотя, вообще говоря, соревнование один из эффективнейших способов обнаружения человеческих возможностей. Конкуренция поощряет каждого делать работу лучше, чем его ближайший соперник. Если этот ближайший остается далеко позади, то лидер волен решать, какие усилия с его стороны являются чрезмерными. Только если преследователь наступает лидеру на пятки и лидер не знает, насколько он лучше преследователя, он, и оставаясь впереди, будет выкладываться полностью. И лишь в том случае, когда соперники слишком мало отличаются друг от друга и каждый стремится занять более высокое место — все они будут, так сказать, вытягиваться на цыпочках и смотреть через плечо, чтобы знать, не догоняет ли конкурент.