Читать онлайн «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти». Страница 24

Гипотеза об агрессии, связанной с фрустрацией, была сформулирована Dollard и др. (206) в 1939 году, хотя Freud, еще до того как он выдвинул свое положение об инстинкте смерти, говорил, что агрессия – это изначальная реакция на фрустрацию, возникшую вследствие блокировки поведения, направленного либо на поиск удовольствия, либо на избежание боли. Теория Dollard была подвергнута критике по нескольким причинам, но не было высказано несогласия с тем, что агрессия должна быть так или иначе спровоцирована. Мне бы хотелось поднять вопрос, насколько термин «фрустрация» применим к такого рода провоцирующим агрессию воздействиям. Maslow (207) делает различие между депривацией, не имеющей большого значения (легко компенсируемой или не имеющей серьезных последствий) и депривацией, которая является угрозой для личности, то есть для жизненных целей, защитной системы, самооценки или чувства безопасности. Только депривация, таящая в себе угрозу, имеет последствия, которые обыкновенно приписывают фрустрации в целом. Обычно считается, что депривации, которые невозможно избежать, а также требования, предъявляемые ребенку на каждом новом уровне его приспособления к жизненной ситуации, вызывают фрустрацию. Однако наблюдения за детьми, уверенными в любви и уважении со стороны своих родителей, показали, что подобные депривации переносятся на удивление легко. Они редко вызывают фрустрацию, если только не воспринимаются ребенком как угрожающие его жизненным целям или потребностям.

Spitz (208) убежден, что младенческий гнев есть ничто иное, как проявление фрустрации инстинктивных потребностей, является одной из форм общения и не носит защитного характера. Эту точку зрения можно оспорить. Даже плод реагирует на угрозу, а младенец обладает сверхъестественной способностью выявлять враждебные установки матери (см главу 4). Угроза соотносится не только с отсутствием удовлетворения потребностей, но и с опасностью активного уничтожения. Возможно, за всеми депривациями и угрозами кроется страх трагической гибели. Частично это можно отнести за счет младенческой беспомощности и неразборчивости, но я думаю, что в большей степени страх отражает вполне реалистичную оценку враждебных сил, направленных против ребенка. Многое из того, что можно назвать «депривациями» ребенка, вызывается материнской враждебностью, которая находит типичное выражение в побуждениях искалечить или уничтожить. Младенец «знает» об этих материнских побуждениях, даже если они подавляются и существуют наряду с осознанной установкой любви и заботы. Гнев, в таком случае, является защитной реакцией, примитивным выражением стремления к жизни. Он означает контратаку на угрожающий объект и служит для того, чтобы уменьшить чувство беспомощности. Если мы проследим превращение гнева в ненависть, то возникнет еще меньше сомнений в его защитном характере(209). Ненависть отражает конфликт между эго и интернализованным объектом, и именно по этой причине существует тенденция приписывать огромный статус и силу внешнему объекту, часто сопровождающаяся ощущением, что существование зависит от этого объекта. Ненависть питается обидами и ищет возмездия и, соединяя таким образом прошлое и будущее, она устанавливает чувство целостности, которое может быть использовано и как защита, и как основа для отношений, и как сущность чьей-либо индивидуальности. Это определение соответствует самой простой форме материнско-детских отношений – враждебной зависимости.

Таким образом, мы приходим к представлению, противоположного тому, с которого мы начали: образ плохой матери основывается на подлинном патогенном влиянии, происходящим из установок, импульсов и действий со стороны матери. Это утверждение можно уточнить, если принять во внимание случайные травмы и то, что ребенок приписывает матери все внутренние стимулы, вызывающие неприятные ощущения, – но только на ранних этапах младенчества, потому что очень скоро реакция ребенка на раздражители и депривации начинает обуславливаться тем типом отношений, который существует у него с матерью. Если чувство защиты, исходящей от доброго, заботливого, всегда присутствующего рядом в случае необходимости человека усиливается, то ощущение беспомощности компенсируется верой в силу своего защитника, и вызвать у такого младенца страх или гнев уже не так легко. Напротив, если младенец ощущает неуверенность в том, что его опекают, или является объектом отвержения или враждебности, то его природный страх не ослабевает, и он может показывать возрастающую пугливость, усиливающуюся реакцию гнева и любые другие защитные реакции, на которые он способен. Младенческое поведение очень точно отражает качество материнской заботы.

Родительская жестокость. Тема насилия над младенцами и детьми рассматривается в работе «Страх быть женщиной» (1), и, если кого-то интересует современная библиография, то он может обратиться к перечню ссылок, подготовленному Национальной Медицинской Библиотекой (210). В этой книге я хочу подчеркнуть некоторые моменты. Если бы «синдром избиваемого ребенка» состоял только из тяжелых увечий и встречался бы редко, то его можно было бы рассматривать относительно проблемы страха смерти у некоторых людей, а не как общий источник происхождения этого страха. Но во всех своих видах, от строгой дисциплины, до садистского убийства насилие над ребенком, во всяком случае, в нашей культуре, встречается достаточно часто, чтобы считаться всеобщим фактором.

Мы не можем ограничить проблему и оправдать большинство родителей тем, что определим насилие как избиение, и припишем жестокость только родителям с примитивным уровнем развития или расстройствами психики. Не существует разделительной линии ни в родительской мотивации, ни в последствиях для ребенка между отвратительной жестокостью и одобряемыми культурой телесными наказаниями[9]. Более того, насилие ни в коей мере не проявляется только исключительно в жестокости. Пренебрежение может быть причиной сильного недоедания или смерти, «умерщвления голодом», либо привести к серьезным осложнениям вследствие не вылеченых болезней. Некоторые родительские установки, даже при наличии нормального питания, сами по себе обладают значительной деструктивной силой, чтобы рассматриваться как «частичное» детоубийство. Сами защитные механизмы, противостоящие враждебным импульсам, например, эмоциональное отстранение, чрезмерная опека и забота, перфекционизм, создают депривации и активную угрозу, имеющие прямое отношение к возникновению страха смерти. На самом деле, принимая во внимание все прямые и косвенные проявления родительской разрушительности, до какой степени на воспитание ребенка влияет ненависть? В данной ситуации нас интересует идея трагической смерти, которая, несомненно, не возникает из любви и заботы. В некоторых случаях кажется, что при наличии угрозы благотворное родительское влияние вообще не ощутимо.

При тщательном рассмотрении выясняется, что насилие над ребенком свойственно родителям вообще, а не только какой-то определенной категории родителей. Родителей, нанесших тяжелые телесные повреждения ребенку, или совершивших его убийство, можно найти во всех слоях общества, во всех этнических группах и на всех уровнях интеллектуального развития. Также, если говорить об оказанном на ребенка воздействии, невозможно провести различия между жестоким постоянным обращением и единичными актами насилия и жестокости, которые оправдывают как необходимое проявление родительской власти и долга перед обществом. Для ребенка жестокость есть жестокость, вне зависимости от мотивов, движущих его родителями. Если же говорить о том, кто чаще выступает в роли обидчика, мать или отец, то, по-видимому, особых различий между ними не существует ни в частоте, ни в серьезности проявлений плохого обращения. Удивительно то, что вне зависимости от того, какими бы разными не были бы отец и мать, ребенок ненавидит мать больше отца, и это верно даже для тех семей, где имеется жестокий отец и, по-видимому, благожелательная мать. Одной из причин этого кроется в том, что ребенок воспринимает суровое отношение со стороны отца не как спонтанное, но как инспирированное матерью для удовлетворения ее желаний.

Если у кого-то возникают сомнения по поводу того, насколько соотносятся между собой установки по отношению к смерти и физическое наказание ребенка, позвольте мне привести описание госпитализированных жертв, которое сделал Gladstone (211):

«Некоторые дети чрезвычайно страшатся любых контактов, плача и пытаясь спрятаться под простынями. Другие проявляют глубокую апатию, доходящую до полного ступора, хотя и реагируют на тактильную стимуляцию. Это напоминает случаи взрослых, которые были контужены взрывом. Такие дети демонстрируют полное стирание всех внешних признаков какой-либо внутренней жизни. Они сидят или лежат без всякого движения, с отсутствующим выражением лица, и не отвечают ни на какие попытки заставить их реагировать на внешний мир. Они значительно отличаются от детей с аутизмом или шизофренией, у которых отмечаются странности в поведении. Их внутренняя психическая жизнь кажется не столько искаженной, сколько полностью остановленной.… Даже преодолев критическую фазу, некоторые дети продолжают проявлять сильную тревогу по отношению ко всем людям».