Читать онлайн «Созидание души». Страница 29

Многовековой успех швейцарской модели воодушевил строителей модели европейской. Но не он ее создал. Европа – а с ней и европейская модель – уже существовала. Европа имеет свои мифы и архетипы, древние, как азиатский полуостров (ср.: Гесиод. Каталог женщин, 19; Геродот. История, IV, 45; Овидий. Метаморфозы, II, 833 и далее и III, 1 и далее). Мы имеем в виду тот самый миф о царевне Европе, которая родилась в Азии и дала имя новой земле. Это архетип объединения противоположностей, то есть именно единства в различии.

Происходящая отсюда этническая идентичность – это нечто, не подпадающее ни под одно из предыдущих определений, основанных на общности крови или языка, религии или территории. Но возможно, она и есть самая истинная, потому что возвращает нас к истокам идеи этноса. Ethnos – слово греческое. Греки, разделенные на многочисленные маленькие государства, ненавидящие друг друга и враждующие между собой, хорошо знали, что принадлежат к одному народу, и первыми заметили, что имеют это объединяющее свойство. Не случайно они создали больше мифов, чем любой другой древний народ: мифы являются отражением в образах этого общего элемента.

Что такое этническая идентичность, если не общность земли, крови, языка или религии? Нас этому учат именно греки, которые оставались греками, даже живя в Персии, говоря по-финикийски или обращаясь в христианство: это обладание общим проектом, который придает смысл общению на этом языке, жизни на этой земле и т. д.73. Проект, добавим мы, который выражается в образах единого корпуса крайне дифференцированной мифологии.

Греки были первыми, кто попытался синтезировать противоположности: создать одновременно единство и многообразие.

Кажется, что, говоря о греках, мы говорим об античных временах. Однако и с точки зрения современной международной политики нет противоречия между усилением одновременно единства и раздробленности. Напротив, здесь имеется явное соответствие с развитием народов Земли в последнее время. Когда создавалась ООН, на Земле существовало семьдесят шесть государств. Сегодня их сто девяносто два. С увеличением числа стран развивалась и международная торговля. Когда-то такие изменения вместе были невозможны. Не создавались небольшие страны, поскольку по законам естественного отбора их поглощали более крупные. И еще потому, что из-за политики протекционизма их внутренний рынок оставался слишком маленьким, что ограничивало их экономический рост и процветание. Процесс глобализации все изменил. Все торгуют со всеми: даже для самых маленьких стран рынок – это весь мир. Все специализируются: и тот, кто делает это лучше, процветает. Все участвуют во всеобщем союзе, но делают это, развивая свои особые качества. Страны отличаются по своей внутренней политике, объединяясь экономически. Это кажется парадоксом, если учесть, что сегодня экономика управляет политикой. В действительности забывают, что сама экономика управляется психологией – или, лучше сказать, психикой. А психика отвергает раскол между противоположностями, для нее неестественно выражение только одной из них. Она ищет их взаимодополнения.

Европа – это ларец, который открылся и подарил миру сокровище: тенденцию к единству и разнообразию в одно и то же время. Прекрасный, но часто спорный пример.

Спорный не только потому, что с экономической точки зрения всеобщий рынок порождает столько же случаев обеднения, сколь и обогащения. Спорный еще и потому, что – с точки зрения образов и мифов, которые должны окружать подобные крупные изменения, чтобы психика не ощущала их как чуждые и пугающие, – эта коллективная трансформация происходит слишком быстро в противоположных направлениях: всеобщее и частное. Так она растягивает свои символы, пока они не расколются на две половины, мифологическое единство которых более не достижимо.

Может показаться слишком амбициозным намерение соединить (в кратчайший срок, подобно тому, как создается европейское сообщество) миф и идею, архетип и символ в одной фигуре, содержащей противоположности. Какой образ могла бы предложить человеческая психика? Может ли наш разум содержать вместе идею единства и многообразия или же это прерогатива Бога, единого в трех лицах?

Эти вопросы слишком грандиозны для нас, и мы оставим их без ответа. Они относятся в большей степени к религиозному абсолюту, чем к психологии мифа и к проблеме создания Европы, огромной, но постижимой. Однако мы хотели бы вначале понять, почему объединение континента не сопровождается пробуждением мифов, известных уже из древнеевропейской литературы, или чувства принадлежности к общей земле, которое было описано уже Геродотом.

И на этот вопрос мы можем дать первый и очень простой ответ. Книги по мифологии почти игнорируют миф о Европе, исторические книги молчат об истории Европы, потому что после целого века кровопролитных войн во имя принадлежности к своей стране люди перестали осознавать, что только благие дела создают страну, к который мы принадлежим; и более того, только они могут стать нашей общей страной. Считается, что Европа – это общеевропейская экономика. Это утверждение отчасти правдиво, но оно основывается на бумажнике, а не на психологии, которая открывает и закрывает этот бумажник. Потому что если экономика создается психическими импульсами, то сама коллективная психика питается мифами. Любая страна при своем рождении раньше, чем политическими, военными или экономическими средствами, объединяется силой мифа.

О чем нам говорит миф о Европе? Можем ли мы найти параллели между судьбой царевны Европы и судьбой Европы-земли?

Цепь похищений проторила путь судьбе Европы: жребий, осуществленный путем насилия, и ответная месть между европейским и азиатским берегом Средиземного моря. Книга Роберто Калассо Свадьба Кадма и Гармонии (1988) начинается с воспроизведения этой цепи. У нас возникает фантазия, что неожиданный успех этой повести, не кажущейся популярной, означает, что европейское бессознательное было уже готово услышать пересказ этой античной истории.

Согласно Геродоту (I, 1 и 2), несколько финикиян, торговавших с Грецией, похитили Ио, дочь царя Инаха; а греки в отместку похитили Европу, дочь финикийского царя Агенора (в разных версиях истории он появляется под разными именами). Но версия Геродота – это уже историко-политическая интерпретация. А нас интересует прежде всего первоначальная мифологическая версия.

Миф гласит следующее:

Европа бродила с другими девушками по берегу моря. Сверху ее увидел Зевс и воспылал к ней страстью. Он принял облик могучего белого быка и предстал перед царевной. Могучее животное так нежно ласкалось к ней, что Европа, увлекшись, сначала увенчала его цветочным венком, а затем осмелилась оседлать быка. Бык, до сих пор такой ласковый, рванулся к морю, бросился в волны и стал быстро удаляться от берега. Чаще всего Европу изображают верхом на быке: одной рукой она держится за его рога, а другой придерживает одежду, развевающуюся под морским бризом. Зевс уплыл со своей ношей на Крит, где и сочетался с ней в любви. Впоследствии Европа вышла замуж за местного царя Астерия, который, не имея своих наследников, усыновил ее троих сыновей: Миноса, Радаманфа и Сарпедона.

В отчаянии от пропажи любимой дочери Агенор отправил своего сына Кадма на поиски сестры. Кадм, согласно мифу, основал Фивы и положил начало фиванскому циклу: кровавым росткам греческой трагедии. По Геродоту (V, 58), греки, у которых не было своего алфавита, заимствовали финикийский алфавит во время странствий Кадма. Приспособив его к своему языку, они создали греческий алфавит, от которого происходят все европейские алфавиты. Уже на первый взгляд похищение Европы породило множество следствий и символов.

Итак, однажды девушка, собиравшая цветы – нечто деликатное, внимательное к разнообразию цвета и форм, – не отдававшая себе отчет в возможных последствиях, оседлала силу и позволила привезти себя на Запад. Здесь ее ждало стабильное положение и королевские почести. Здесь Европа-девушка стала Европой-землей. Она породила неукротимое стремление к строительству, ремеслам и технике: средствам, которые часто ускользают из рук и заставляют забыть о целях, как гласят многие европейские легенды. Эта тенденция представлена уже в античности Миносом, который призвал к своему двору Дедала, прототипа всех изобретателей.

Это нечто – идея, вдохновение, архетип – родилось в Азии, но полностью раскрылось только на новых землях, которым оно дало свое имя.

Упомянутая нами сила также имела азиатское происхождение. Так произошло с имперской идеей, которую греки, не верящие в абсолютную власть и в абсолютную силу, отвергли, предпочитая встречу между людьми равного достоинства и конкуренцию или стычки между малыми государствами. Но однажды Александр, который все же оставался и хотел оставаться греком, решил объединить под своим началом величайшую в мире империю и получить божественные почести, которые воздавались императорам Персии. Так впервые объединились противоположности: дифференциация греческой ментальности и единство восточной силы.