Читать онлайн «Разум VS Мозг. Разговор на разных языках». Страница 31

Замечательный бейсболист может смотреть старые фильмы про бейсбол и замечать малейшие изменения замаха у лучших игроков прошлого, которые остаются незамеченными для менее способных отбивающих. И тот же самый игрок может быть душевно слепым, лишенным малейшей способности к пониманию других и сопереживанию им.

В этом случае вам остается только утверждать, что он обладает замечательными зеркальными нейронами для двигательной активности, но способность к моторному отражению не трансформируется ни в понимание того, о чем думают другие, ни в способность к эмпатии.

Другие запросто понимают, что на уме у окружающих, но при этом ограничены в эмоциональном сопереживании. На ум приходит Берни Мэдофф[43]. То, насколько безупречно он играл со своими инвесторами в течение нескольких десятилетий, вызывает у меня соблазн сказать, что Мэдофф знал, о чем думают его клиенты, лучше их самих – предположительно серьезное свидетельство в пользу хорошего функционирования системы зеркальных нейронов. Но в противоположность взгляду Рамачандрана, будто зеркальные нейроны то же самое, что и «нейроны сопереживания», показатель эмпатии у Мэдоффа находится на ноле [150]. Противопоставьте его пренебрежительное и неуважительное отношение к своим обвинителям и его проницательное и тонкое понимание того, что его соседи могут ожидать от него, и вы ощутите полное отсутствие связи между пониманием мыслей другого человека и искренним разделением его чувств.

Незадолго до своего ареста Мэдофф прикрепил следующее письмо на входе в многоквартирный дом, где он жил:

«Дорогие соседи,

Примите, пожалуйста, мои глубочайшие извинения за ужасные неудобства, которые я доставил вам за последние недели. Рут и я ценим поддержку, которую мы получили.

В противоположность этому мы можем искренне сочувствовать, совершенно не ощущая, что понимаем, что на уме у другого. Вероятно, наиболее наглядным примером является степень сопереживания, которую мы испытываем к животным, при этом сильно сомневаясь в том, что они обладают выраженным сознанием или самосознанием. Недавно на прогулке я заметил, как сороконожка медленно двигалась вокруг камня. Как бы глупо это ни звучало, я ощутил мощное чувство связи с сороконожкой. Я могу даже вспомнить ощущение усилия, которое она прилагала, чтобы ползти через тропинку. Смысл примера слишком очевиден, чтобы его пояснять. Сопереживание другим существам не может иметь ничего общего с чтением их мыслей, если вы считаете, что это существо лишено разума. (Сопереживать зачастую куда проще, если не знать, о чем думает другой человек.)

Чтобы поставить под сомнение идею, что наблюдение и имитация стоят за эмпатией, посмотрите, как те, кто никогда не чувствовал боли, могут тем не менее сопереживать боли другого. Французский нейробиолог Николас Данцигер изучал группу пациентов с врожденной нечувствительностью к боли – редким генетическим нарушением проводимости нервных волокон. Они знали о боли только теоретически, а не по собственному опыту. Данцигу было интересно исследовать, как эти пациенты реагируют на боль других людей, и он показал им фотографии женщины, у которой палец попал в садовые ножницы, и видеофрагмент о том, как сломалась нога нападающего Джо Тейсманна, из телепрограммы «Monday Night Football» [153]. К удивлению Данцигера, некоторые из нечувствительных к боли пациентов демонстрировали на фМРТ реакцию, аналогичную реакции нормальной контрольной группы: их области восприятия боли активировались. У других же, как и ожидалось, реакция отсутствовала. Данцигер обнаружил, что уровень корреляции однозначно коррелирует со степенью эмпатии, которую испытуемый демонстрировал в стандартном опроснике оценки эмпатии. Несмотря на отсутствие способности физически оценить боль другого человека, те, кто набирал наибольшее количество баллов в серии вопросов, разработанных для оценки степени проявляемой человеком эмпатии, имели и наивысшую степень эмоционального переживания страданий другого. Степень вызванного переживания не была связана с каким бы то ни было ощущением или наблюдением собственной боли, а, как заключили исследователи, была отдельной индивидуальной чертой. То есть за способностью к эмпатии предположительно стоит врожденная предрасположенность, не зависящая от предшествующего обучения, – наблюдение, которое поддерживается все большим количеством литературы, предполагающей, что степень эмпатии, демонстрируемая человеком, во многом зависит от наследственности [154, 155]. Если это правда, то это будет аргументом против того, что ощущение эмпатии происходит из наблюдения и «отзеркаливания» других.

На мой взгляд, эмпатия – социальный клей нашей цивилизации. Недостаток эмпатии, от грубости и безразличия до открытой враждебности и агрессии, несовместим с хорошо отлаженной жизнью общества. Понимание биологических составляющих эмпатии и той степени, до которой на них могут воздействовать обучение и образование, – одна из величайших задач как на социальном, так и на нейробиологическом уровне. Вопрос реабилитации серийных преступников – безжалостных личностей, не знающих раскаяния, – будет зависеть от того, решим ли мы, что эмпатия может быть разрушена, усилена или вызвана внешней стимуляцией. Пытаемся ли мы найти способ снизить политическое напряжение или отыскать общие основания для науки и религии, мы неизбежно приходим к тому, что полагаемся на наше интеллектуальное понимание эмпатии наряду с тем, насколько сильно мы сочувствуем другим (эмоциональное сопереживание). Преждевременные и/или упрощенные выводы в отношении этой сложной проблемы не помогут. Делая необоснованное заявление, что эмпатия возникает из набора специальных клеток мозга, мы создаем больше новых проблем, чем даем ответов.

Для проведения исследования, способного обеспечить интерпретируемый результат, ученые должны начать с контроля над максимально возможным количеством переменных. Чем уже сфера исследования, тем точнее будут полученные данные. Например, при изучении зрения исследователи пытаются изолировать единственный функциональный компонент, такой как определение формы контуров, или направления движения, или цвета. Складывая вместе эти наблюдения в отношении отдельных компонентов, мы можем создать составную картину того, за счет чего обеспечивается зрение. Но этот метод зависит от наличия основательных рабочих знаний, как эти компоненты функционируют индивидуально и коллективно. В 1950–1960-е годы исследования с использованием внутриклеточной регистрации позволили описать нейроны, которые, как тогда считалось, специализированы под конкретные зрительные задачи. Существовало убеждение, что некоторые клетки реагируют исключительно на линии, другие – на движения, а еще третьи – на края и контуры. Последние получили название «нейроны – детекторы контуров». Полвека дальнейших исследований продемонстрировали, что так преподносимая картина слишком упрощена. Видение чего-то настолько простого, как граница, обеспечивается сложным взаимодействием сотен типов клеток. Не существует такой вещи, как специализированный «детектор контуров».

Мозг – это лоскутное одеяло взаимосвязанных функций, которые развивались в ходе бесконечно долгой эволюции

Мозг – это лоскутное одеяло взаимосвязанных функций, которые развивались в ходе бесконечно долгой эволюции. В отличие от большинства примитивных движений, таких как судорога отдельной мышцы, такие явления, как мысли и действия, представляют собой продукт сложной, широко распределенной в мозге и внутренне согласованной нейронной сети. Не существует единого мозгового центра для благодарности или раскаяния. Ощущение сопереживания приписывают по крайней мере к 10 областям мозга [156]. Хотя наука работает путем разглядывания мельчайших из возможных функций, важно не путать эти низкоуровневые находки с высокоуровневыми функциями. Термин типа «нейроны эмпатии» смешивает в себе различные уровни функционирования и действия, на деле снижая невероятную сложность мозговой деятельности до мультяшных и часто ведущих в неверном направлении громких фраз. Ни один нейрон не порождает какого-либо конкретного комплексного поведения. Нельзя сводить высокоуровневое поведение к низкоуровневой нейронной активности. Точно так же, как вам не следует ожидать, что вы прочтете замечательную новеллу, заглянув в азбуку, вам не следует искать признаки сложного человеческого поведения на клеточном уровне.

Побочным продуктом приписывания поведенческих свойств отдельным типам клеток мозга является ошибочное положение, что присутствие определенных клеток достаточно для доказательства наличия у вида определенных паттернов поведения. Наглядный пример: веретенообразные клетки. Крупные веретенообразные нейроны с их единственным аксоном и дендритом обнаружены в областях человеческого мозга, которые задействованы в эмоциональных процессах, включая эмпатию. Предполагалось, что они встречаются только у людей и крупных обезьян, но впоследствии они были обнаружены у некоторых морских млекопитающих, включая дельфинов и китов [157]. Открытие было растолковано как анатомическое свидетельство того, что киты способны сопереживать другим особям своего вида. Логика рассуждений была следующей: веретенообразные клетки присутствуют в тех областях человеческого мозга, обеспечивающих переработку эмоциональной информации, и теперь найдены также в аналогичных областях мозга китов. Поэтому киты схожим образом испытывают эмоции. В результате мы подтверждаем свои наблюдения высокоуровневого поведения животных – от социальной организации до коммуникации – тем, что приписываем это поведение определенному типу клеток.