Читать онлайн «Новый мозг». Страница 2

Я уже довольно долго размышлял о том, как будет выглядеть наша жизнь в эту сумасшедшую эпоху, эпоху аутсорсинга и автоматизации, и в какой-то момент предположил: а не таится ли ключ к разгадке в устройстве нашего мозга? Вот почему я стал волонтером контрольной группы (медики называют это «здоровые волонтеры») в проекте Национального института психического здоровья, расположенного неподалеку от Вашингтона. По ходу исследования ученые собирались делать снимки моего мозга в рабочем и пассивном состоянии, а значит, совсем скоро мне предстояло увидеть орган, который последние сорок лет вел меня по жизни, а заодно, если повезет, разобраться в том, как нам всем лучше обустроить свое будущее.

Кушетка, на которой я лежу, торчит из середины «GE Singa 3 T» – одного из новейших устройств для магнитно-резонансной томографии (МРТ). Эта малышка стоимостью в два с половиной миллиона долларов с помощью мощного магнитного поля делает высококачественные снимки внутренних органов человеческого тела. Это колоссальная махина – примерно по два с половиной метра по всем параметрам, по восемь футов (1 фут = 30,5 см) с каждой стороны, и весом в шестнадцать тонн.

В центре машины – круглое отверстие, сантиметров шестьдесят в диаметре. Техники проталкивают мою кушетку через это отверстие в полое пространство – чрево этого чудовища. Руки у меня прижаты к бокам, а потолок – всего в двух дюймах (1 дюйм = 2,5 см) от носа, поэтому ощущение такое, что меня затолкнули в торпедную трубу и там забыли.

– ЧЧЧКК! ЧЧЧКК! ЧЧЧКК! – говорит машина. – ЧЧЧКК! ЧЧЧКК! ЧЧЧКК!

Звуки и ощущения такие, словно на мне каска, по которой снаружи кто-то постукивает. Потом до меня доносится вибрирующее «жжжжж», потом молчание, потом снова «жжжжж» и снова молчание. Примерно через полчаса снимок моего мозга готов. К моему легкому разочарованию, он практически ничем не отличается от всех прочих мозгов, которые я видел в учебниках. По центру проходит тонкая поперечная линия, разделяющая мозг на две одинаковые по виду секции. Это черта настолько заметная, что именно о ней в первую очередь упоминает невролог, когда исследует снимки моего (увы, абсолютно типичного) мозга. «Полушария мозга, – пишет он, – чрезвычайно симметричны». Это значит, что полуторакилограммовый комок в моем черепе (как и полуторакилограммовый комок в вашем) поделен на две взаимосвязанные половины. Одна половина называется правым полушарием, вторая – левым. На вид они не отличаются друг от друга, но по структуре и функциям они разные, что вот-вот должен был продемонстрировать следующий этап моей службы в должности подопытного кролика в неврологическом отделении.

Первичное сканирование мозга напоминало позирование художнику. Я откидываюсь, мозг позирует, машина рисует портрет. Конечно, такие изображения сами по себе ценны для науки, но новейшая технология (так называемая функциональная магнитно-резонансная томография – фМРТ) позволяет делать снимки работающего мозга. Экспериментатор просит подопытного, лежащего в чреве аппарата, сделать что-нибудь – напеть мелодию, выслушать анекдот, отгадать загадку – и следит, к каким участкам мозга приливает кровь. Получаются изображения, где цветными пятнами обозначены активные участки – спутниковый метеорологический снимок, показывающий места скопления мозговых туч. Эта технология совершила подлинный переворот в биологии и медицине, позволив глубже проникнуть в механику самого разнообразного человеческого опыта – начиная с дислексии у детей и механизма возникновения болезни Альцгеймера и заканчивая реакцией родителей на крик младенца.

Лаборанты снова заталкивают меня в эту консервную банку, напичканную электроникой. На этот раз там установлена штуковина, похожая на перископ, – через нее мне виден экран для слайдов, находящийся снаружи. В правой руке у меня маленький тумблер, провода от которого идут к компьютерам. Экспериментаторы заставят мой мозг работать – и подарят мне превосходную метафору для описания тех качеств, которые понадобятся нам, чтобы добиться успеха в XXI веке.

Задача у меня простая. Мне показывают на экране черно-белый снимок человека, на лице которого застыла гримаса отчаяния. (Женщина, у которой такой вид, словно ей наступил на ногу Яо Мин[4]. Или парень, который вышел на улицу и вдруг сообразил, что забыл надеть штаны.) Потом лицо исчезает, а вместо него появляются две фотографии другого человека. Я должен нажать одну из клавиш на тумблере и таким образом просигнализировать, в каком случае его лицо выражает те же эмоции, что были у предыдущих персон.

Я нажимаю на правую клавишу, потому что эмоции на правом лице – те же, что и на предыдущей фотографии. Задача, с которой справился бы даже безмозглый (извините за каламбур).

Когда тест на выявление эмоциональных соответствий заканчивается, мы переходим к следующему тесту – на восприятие. Экспериментаторы показывают мне сорок восемь цветных фотографий, одну за другой, как в слайд-шоу. Я нажимаю на правую или левую клавишу в зависимости от того, где происходит действие – в помещении или на улице. Эти снимки тяготеют к двум крайностям. Часть из них – странные и тревожные, другие – банальны и не вызывают никаких эмоций. К примеру, такая последовательность: кофейная чашка на стойке в кафе, группа людей размахивает оружием, унитаз, переполненный фекалиями, электрическая лампа, несколько взрывов.

А я нажимаю на правую клавишу, потому что действие происходит в помещении. Задача, требующая некоторого внимания, но абсолютно не требующая напряжения. Как и предыдущая.

Однако то, что творится с моим мозгом, свидетельствует совсем о другом. Когда сканы мозга появляются на мониторе, становится видно: когда я смотрю на мрачное лицо, то правая сторона моего мозга резко активизируется, приводя в действие другие участки этого полушария. Когда я смотрю на страшные картинки, мозг, наоборот, отражает поддержку левого полушария[5]. Разумеется, оба полушария, так или иначе, работали над всеми заданиями. И я, выполняя каждое из них, не чувствовал никакой разницы в субъективных ощущениях. Однако фМРТ ясно показала, что на снимки с человеческими лицами правое полушарие реагировало активнее левого, а когда я видел плохих парней с пистолетами и прочие страшилки, ведущая роль переходила к левому полушарию.

Почему так?

Наш мозг – удивительное устройство. Обычный мозг состоит примерно из ста миллиардов клеток, каждая из которых связана и взаимодействует со своими коллегами (до десяти тысяч клеток на каждую). Вместе они образуют сложнейшую сеть примерно из одного квадриллиона (1015) связей, которые управляют тем, как мы разговариваем, едим, дышим и двигаемся. Джеймс Уотсон, удостоенный Нобелевской премии за участие в открытии ДНК, говорил, что человеческий мозг – «самое сложное из всего, что нам известно в нашей Вселенной»[6]. (А Вуди Аллен называл его «мой второй любимый орган».)

Но при всей сложности устройства мозга его общая топография проста и симметрична. Биологи уже давно знают про линию Мейсона – Диксона[7], разделяющую мозг на два участка. Однако научный истеблишмент на удивление долго считал эти участки различными, но неравноценными. Господствовала теория, в соответствии с которой левая часть считалась более важной, потому что именно она делает нас людьми. Правую же часть считали подчиненной, некоторые даже принимали ее функцию за пережиток более ранней стадии человеческого развития. Левое полушарие отвечает за рациональное мышление, анализ и логику – функции, которых естественно ожидать от мозга. Правое полушарие в их представлении – немое, отвечающее за нелинейное мышление и инстинкты; рудимент органа, который некогда был предназначен природой для целей, которые человеческий род уже перерос.

Еще в эпоху Гиппократа врачи считали, что левая сторона – та, на которой находится сердце, – важнее правой. В 1800-е годы ученые стали собирать данные в поддержку этой точки зрения. В 1860 году французский невролог Поль Брока установил, что участок левого полушария отвечает за речевые способности. Десять лет спустя немецкий невролог по имени Карл Вернике сделал такое же открытие относительно способности понимать речь. Благодаря этим открытиям на свет родился убедительный и удобный силлогизм. Язык отличает человека от животных. За владение языком отвечает левое полушарие. Следовательно, левое полушарие делает нас людьми.

Этот взгляд господствовал на протяжении большей части следующего столетия – пока Роджер У. Сперри, ученый с негромким голосом из Калифорнийского технологического университета, не изменил привычный взгляд на наш мозг и на нас самих. Сперри обследовал пациентов, которые страдали эпилептическими припадками и которым пришлось удалить мозолистое тело – плотный узел, состоящий примерно из трехсот миллионов нервных волокон и связывающий два полушария головного мозга. После серии экспериментов с этими пациентами, у которых мозг был, так сказать, рассечен, Сперри убедился, что традиционный взгляд теперь не выдерживал критики. Да, наш мозг разделен на две части. Однако, как формулировал сам Сперри: «Так называемое подчиненное, или малое, полушарие, которое мы прежде признавали неграмотным и интеллектуально неполноценным – а некоторые специалисты даже отказывались считать разумным, – в действительности оказалось главным членом мозговой семьи там, где речь идет о выполнении определенных интеллектуальных задач». Иными словами, правое полушарие вовсе не было менее значимым, просто оно было не таким, как левое.